«Цена» Артура Миллера — Виктор Франк.  Постановка Р. А. Сироты. 

Первое представление состоялась 7 декабря 1968 ; официальная премьера — 26 декабря. Спектакль был снят 30 марта 1970 года и возобновлен 27 мая 1972 года Подробнее

1969 — «Фиеста» по роману Э. Хемингуэя. Постановка С. Ю. Юрского.  Спектакль не принят Г.А. Товстоноговым. В 1971 году Юрский поставил свою  версию на Ленинградском телевидении с несколько измененным составом актеров. Подробнее

Однажды в конце 60-х принес я Георгию Александровичу пьесу. Это была инсценировка романа Э. Хемингуэя “И восходит солнце…” (“Фиеста”). Я был влюблен в этот текст. Я даже не знал толком, какую роль я хочу играть, я просто мечтал произносить эти слова.

Гога молчал долго. Только через месяц вызвал он меня к себе.

“А как бы вы распределили роли?” — спросил он меня с ходу. Я стал называть варианты, но дипломатично (с бьющимся от волнения сердцем) сказал, что вам, Георгий Александрович, конечно, виднее… я полагал, что вы сами решите, если дойдет до…

“Я это ставить не буду. Мне нравится, но это не мой материал,— сказал он.— И потом, это не пьеса, это уже режиссерская разработка, всё предопределено. Поставьте сами. А я вам помогу. Подумайте о распределении и покажите мне. Одно условие — вы сами не должны играть в спектакле. У вас хватит режиссерских забот. Терпеть не могу совмещения функций. Каждый должен заниматься своим делом”.

Я был ошеломлен, испуган, захвачен врасплох, обрадован, и много еще чего было со мной в те дни. Я переговорил с коллегами актерами — кто может, кто хочет, кто верит, народа в пьесе много. Сговорился с ярким московским художником Валерием Левенталем об оформлении, с Семеном Розенцвейгом о музыке к спектаклю. Согласились играть Зина Шарко и Миша Данилов — тут всё очевидно, Зина была тогда моей женой, а Миша — ближайшим другом. Но согласились идти со мной на эксперимент и такие востребованные театром и кино мастера — Миша Волков, Владик Стржельчик, Гриша Гай, Эмма Попова, Володя Рецептер, Павел Панков — первачи БДТ. С этими списками я и пришел к Товстоногову.

Гога усмехнулся. Я увидел, что моя излишняя оперативность его слегка покоробила. Он ведь просил только ПОДУМАТЬ, а я уже переговоры веду.

“Ну начинайте, не мешая другим работам…— сказал он.— К какому примерно сроку вы рассчитываете показать в комнате?”

“Через сорок репетиций. Значит, если всё нормально, через шесть-семь недель”.

“Какой же этап вы думаете показать через шесть недель?”

“Готовый спектакль”.

Гога загасил сигарету и закурил новую.

Источник: Сергей Юрский. «Четырнадцать глав о короле».

— Я ставлю  “Фиесту”, — сказал Юрский. Я написал ее  инсценировку. Но я не хочу быть режиссером  и не собираюсь писать пьес.  Я ставлю, написал и играю потому, чтo это Хемингуэй, и потому, что это меня волнует. Это будет  спектакль про два праздника. Первый, который против тебя, и второй, который всегда с тобой. Я беру нужное из книги Хемингуэя о Париже… Первый праздник — закрут, легкость, это достижимость — понимаете. А второй праздник творчество, для которого надо в себе что-то отбросить, чем-то пожертвовать, — понимаете. Это будет спектакль трех стилей…

Источник: Александр Свободин «Двадцать диалогов в БДТ» в журнале “Театр” №2, 1969 год.

Большой Драматический театр издал набор открыток — фотографии Сергея Юрского в разных ролях и на репетициях — в том числе на репетиции «Фиесты».

В этом наборе был вкладыш — предисловие, написанное Г.А.Товстоноговым

...Через сорок репетиций спектакль был готов к показу. Музыка сочинена (прекрасная музыка Розенцвейга!) и записана с оркестром. Эскизы декораций, выполненных Левенталем в виде больших картин, стояли на подставках по краям сцены. Слева Париж, справа — Испания. И, хотя дело происходило в репетиционном зале, все переходы от эпизода к эпизоду выполнялись самими артистами и группой монтировщиков как при зрительном зале.

Мы сидели рядом с Г. А. за режиссерским столом. Я смотрел на своих артистов, и у меня слезы наворачивались на глаза от того, как хорошо они играют, от музыки Розенцвейга, от слов моего любимого Хемингуэя. Гога смотрел, курил и молчал. “Хмыков” не было. В антракте ушел к себе. По моему зову вернулся. Снова смотрел, курил и молчал. Мы закончили. Актеры сыграли финальную мизансцену, когда все персонажи бесцельно бродят по пустому пространству сцены, каждый погружен в себя и не замечает других. Отзвучал финальный марш. Все остановились. Я сказал слово: “Занавес”. Г. А. встал и вышел. Не прозвучало даже формальное “спасибо”, обязательно произносимое по окончании репетиции.

Я опускаю наш разговор в его кабинете, куда я пришел за указаниями. Опускаю наше мрачное сидение с актерами в моей гримерной, когда угасло возбуждение и радость игры сменилась горечью непонимания. Прошло еще время, и были еще разговоры, и стало ясно — спектакль не принят. Причина не высказывалась. Условием возобновления работы Г. А. поставил снятие с главной роли Миши Волкова и требование, чтобы играл я сам. Это странно противоречило его приказу при начале работы — он же ЗАПРЕТИЛ мне играть. Это было совершенно невозможно этически — мы с Мишей крепко сдружились за время работы. И главное — на мой взгляд, ОН ПРЕВОСХОДНО ИГРАЛ Джейка Барнса и очень подходил к этой роли. Я не мог его заменить.

Спектакль умер. Умер мой первенец. Что-то не пришлось в нем императору, и император приказал ему не жить. Это моя беда. Моя опора в том, что при желании теперь каждый может посмотреть мою “Фиесту” на экране и убедиться, как прекрасно играли в ней великолепные актеры БДТ. Я все-таки сделал своего Хемингуэя. Через два года я снял “Фиесту” на телевидении. Художником стал Эдуард Кочергин, роль леди Эшли теперь сыграла Тенякова, матадора Педро Ромеро — Михаил Барышников (первая роль на экране этого великого танцовщика), главным оператором был Михаил Филиппов. Но все остальные актеры были те же, и музыка Розенцвейга была та же. И при всей трагичности судьбы фильма (он был запрещен в связи с бегством Барышникова за границу) его успели посмотреть и коллеги, и зрители. Были просмотры, были бурная реакция и даже хвалебная пресса. На один из просмотров в битком набитый зал Дома кино пришел Георгий Александрович. Мне передали, что на выходе он сказал окружившим его: “Это самодеятельность. Сереже надо играть на сцене, зря он занялся режиссурой”.

Это было клеймо. С ним я и пошел в дальнейшую жизнь.

Съемки «Фиесты» на Ленинградском ТВ. Фотографии Нины Аловерт.

1969

«Король Генрих IV» У. Шекспира — Генрих IV Постановка Г. А. Товстоногова. Премьера состоялась 10 мая Подробнее

«Два театра» Е. Шанявского –  Режиссер. Постановка Эрвина Аксера.  Премьера состоялась 6 декабря 1969 Подробнее

1970

«Беспокойная старость» Л. Рахманова  — Профессор Полежаев; Постановка Г. А. Товстоногова. Премьера состоялась 10 апреля 1970 Подробнее

Утро 25 апреля 1970 года было хорошее утро. Мы с Наташей Теняковой решили наконец, как тогда говорили, «расписаться». В десять утра в ЗАГСе на проспекте Маркса, кроме нас с ней, было двое свидетелей – Саша Белинский и Никита Иванов-Есипович. И мама. Прошло все быстренько. И поехали мы на такси на Толмачеву улицу. Всё в ту же мамину комнату. Стол был накрыт заранее. Скатерть белая. Вино, колбаса, сыр, шпроты. Посидели минут тридцать и… куда деваться? Работа! День субботний, и утренний и вечерний спектакль.  (из очерка «Женя Романова» в книге «Кого люблю, того здесь нет»)

1970 «Избранник судьбы» Бернарда Шоу – Наполеон. Постановка С.Ю. Юрского

Спектакль не принят Г.А. Товстоноговым, сыгран 26 раз как самостоятельная работа через систему Ленконцерта на разных площадках (в Университете, в Учебном театре, во Дворце Искусств (ВТО) Подробнее

В 70-м году я сделал свою вторую режиссерскую работу для БДТ. На этот раз вне плана театра, по собственной инициативе. Это была совершенно забытая к тому времени, но прекрасная пьеса Бернарда Шоу “Избранник судьбы”. Мы сделали мюзикл. Всё тот же великолепный Семен Розенцвейг написал прелестные песни и музыку для речитативов. Наполеона играл я, Даму и ее мнимого брата — Тенякова, Офицера — Окрепилов, Трактирщика — Данилов. Аккомпанировал квартет под управлением В. Горбенко — музыканты театра. Художником была молодая Марина Азизян. Мы сыграли спектакль перед Товстоноговым в репетиционном зале. Он сказал “спасибо” и пригласил меня в свой кабинет. “Это не наш жанр,— сказал он.— Мюзиклами мы заниматься не будем. (До постановки “Истории лошади” оставалось еще шесть лет.) Может быть, вам это надо играть на эстраде для концертов”.

Мы играли. Даже гастролировали в Москве. Даже получили премию. Но без поддержки театра — мы все были сильно заняты в репертуаре БДТ — спектакль быстро задохнулся. Исчезло второе мое театральное детище.

1972

«Ревизор» Н. Гоголя  — Осип. Постановка Г. А. Товстоногова

Практически последняя роль Юрского в спектаклях Товстоногова (не считая третьестепенный персонаж в «Энергичных людях» в 1974 году). Подробнее

Гога выпускал “Ревизора” с Лавровым — Городничим и с Басилашвили — Хлестаковым. Я играл Осипа. Играл эксцентрично. Достаточно сказать, что крепостной человек — мой Осип носил пенсне и белые перчатки. Г. А. нравилось. Но и тут официальная критика навалилась на спектакль в целом и отдельно на меня. Очень я их раздражал. Вызвал Товстоногов. И сказал вдруг очень кратко и прямо: “Давайте забудем всю историю с “Фиестой”, не будем к ней возвращаться. Назовите мне пьесу, которую вы хотите поставить, и я включу ее в план сразу. Обещаю”.

Через сутки я назвал “Мольера” Булгакова.

1973 

«Мольер» по пьесе М. Булгакова «Кабала святош» — Мольер. Постановка С. Ю. Юрского.  Премьера состоялась 12 февраля Подробнее

Премьеру сыграли в феврале 1973 года — в месяц и год трехсотлетия смерти Мольера. Спектакль имел постоянный успех, прошел более ста раз. Никогда за пять лет его жизни спектакль “Мольер” не был вывезен на гастроли — ни в другие города Союза, ни за рубеж. А гастролировал БДТ много. Впрочем, в эти годы начались мои неприятности с КГБ и обкомом партии. С большим скрипом меня выпускали как актера в составе труппы БДТ. Так что вывозить еще постановку человека, за которым глаз да глаз нужен, сами понимаете! Да еще в “Мольере” такая большая декорация: одни эти гигантские канделябры перевозить — замучаешься. Нужны какие-то специальные ящики, для постановочной части большие проблемы. Может быть, в этом дело, а может, в чем-то другом — оставим догадкам. Другие большие спектакли почему-то перевозить удавалось.

 25 июля 1973 родилась Дарья Юрская

1974

апрель — беседа в КГБ.

Они позвонили в дверь часов в девять утра. Двое стояли вплотную к порогу. Третий подальше — у лифта. Они сразу показали документы и пробормотали что–то невнятное. Дошло только: надо подъехать… мы подождем… быстренько… одевайтесь. Я стоял в трусах и мокрый. Только что отбегал свои три километра и собирался принять душ.

— Кто там? — спросила Наташа из детской комнаты. Она занималась маленькой Дашкой.

— А что за срочность? — довольно нелепо спросил я двоих у порога. — Я сейчас никак не могу.

— Очень надо. Вы одевайтесь. Мы внизу подождем. В машине.

— Да вы заходите. Сейчас кофе выпьем и поедем.

— Ну уж… — усмехнулся один, а второй пошел вниз по лестнице. Третий — в глубине — нажал на кнопку лифта.

Я спокойно пил кофе и ел яичницу.

— Это кто? Что им нужно? — спросила Наташа. — Куда ты собрался ?

— Кажется, в Большой Дом. Концерт, наверное.

— С утра?

Я действительно прокручивал в голове и такой вариант. В те годы мои выступления были нарасхват. Страха еще не было. Вот если бы стали обыскивать квартиру, тогда, может быть… может быть, и было бы страшно… А так… ну поговорим. О чем? Там видно будет. Я чувствовал себя хорошо защищенным. Я известный артист, меня все по кино знают… Я работаю в знаменитом театре, мой шеф — великий Товстоногов. Да и вообще… — в 12 часов у меня репетиция . К тому же особая — вводим в “Ревизора ” на роль городничего венгерского прима — актера Ференца Калаи. Он у нас гастролирует. Я играю Осипа. Заменить меня некому. Спектакль завтра. Что ж, они пойдут на международный скандал? Да нет, я чувствовал себя совершенно защищенным.

В машине я спросил: “А что за надобность во мне? Выступление, что ли? ”

“Да сейчас приедем, вам все расскажут. Вы паспорт не забыли захватить? ”

В кабинете N, не помню каком, было светло и тоже не страшно. Человек за столом смотрел на меня с печальной, очень понимающей улыбкой и, склонив голову набок, постукивал карандашом по стопке бумаг.

“Сергей Юрьевич… — произнес он и умолк надолго. А потом: — Как вы думаете, почему мы вас сюда пригласили? ”

Читать дальше

Контекст: 1974 Сергей Юрский и дело №15

Июнь 1974 — «Энергичные люди» В. Шукшина — Чернявый. Постановка Г. А. Товстоногова. Премьера состоялась 22 июня 1974 года

Мы начали терять чувство реальности. Жизнь театра в нашем представлении становилась подобной эпическому сказанию, а мы сами — актеры, техники, администрация и даже “обслуга” — виделись героями этого эпоса. Внутри театра сами по себе и друг с другом мы были люди с юмором и много шутили и смеялись. Но любая фамильярность и улыбочки со стороны становились совершенно недопустимыми. Нам начинало казаться, что наши премьеры, спектакли и репетиции — не только важнейшая часть нашей жизни, но и содержание жизни всего народонаселения.

Самое удивительное, что это не было коллективной галлюцинацией. Отчасти это было правдой. В гостях, в очереди, в милиции, на стадионе, в магазине разговор с любым из нас тотчас заходил о театре. Два билета в БДТ были отличной платой за любую услугу. Артистам БДТ в первую очередь сыпались приглашения с телевидения и радио. Пробудился и нарастал интерес кино. Пик успеха превращался в широкую и дальнюю дорогу успеха. Или это только казалось? Живые примеры истории говорили, что так долго быть не может. Мы все знали фразу В. И. Немировича-Данченко о том, что театр живет пять лет, а потом умирает и дает дорогу другому театру, может быть, с прежним названием. Георгий Александрович сам пользовался в своих речах этой цитатой.

Но вот прошло пять лет. Прошло шесть. Шли седьмой, восьмой год, а театр только креп, и каждый спектакль — удачный и даже не очень удачный — становился открытием. Фраза Немировича стала трансформироваться: кажется, он говорил не пять, а десять лет. А может быть, и не десять… да что вообще задумываться об этом, когда судьба, кажется, назначила нас вечными победителями! В этом ощущении и таилась опасность. Мы сами будем знать, что у нас хорошо, а что хуже, но никто другой не имеет права этого различать. Для мира всё наше должно быть великолепно. Круг людей, которым разрешено замечать наши недостатки, начал сужаться. Однако эпос продолжался.

Источник: Сергей Юрский. «Четырнадцать глав о короле».

1975

ЗАПРЕТ НА ПРОФЕССИЮ Подробнее

Начались случайные неприятности. Или неприятные случайности. Предложили роль в новом фильме. Прошли пробы, состоялось утверждение. Обо всем договорились. Но что–то произошло. Кто–то что–то посоветовал. Пробы посмотрели еще раз. То, что нравилось, вдруг перестало нравиться . Режиссер сопротивлялся, но на него нажали. Мы расстались, не начав. А ведь я был уже опытным и даже весьма популярным актером. Ну бывает… ну срыв… во вкусах не сошлись…

Когда это же случилось со второй картиной, настроение стало постоянно угнетенным.

Товстоногов на репетиции отвел в сторону: “ Сережа, я очень огорчен, но вас окончательно вычеркнули из списка на присвоение звания . Надеюсь, вы понимаете, что для меня это личная неприятность. Я им объяснял, что это нарушает весь баланс внутри театра (я играл тогда главные роли в семи спектаклях), но мне дали понять, что это не от них зависит. Сережа, у вас что–нибудь произошло? ”

Готовились к началу съемок фильма–спектакля “Беспокойная старость ” , где я играл профессора Полежаева. Товстоногов вызвал меня к себе: “Сережа, я не понимаю, что происходит, но нам закрыли “ Беспокойную старость ” (спектакль о революции, посвященный 100-летию со дня рождения Ленина, и при этом без всяких скидок, очень хороший спектакль) и предложили вместо него снимать “ Хануму ”. По тональности разговора я чувствую, что тут какая–то добавочная причина. Это не простая замена. Слишком резко. Что происходит? ”

И тогда рассказал я Георгию Александровичу все, как оно было. Он был сильно огорчен и сильно встревожен: “ Вам надо выйти на прямой контакт. Этот узел надо разрубить. Вы должны задать им прямой вопрос. Если действительно, как вы говорите, ничего не было, а я вам верю, то, может быть, это просто бумажная бюрократическая волокита — нелепый шлейф от того вызова. Вы должны говорить… не отмалчиваться … Иначе они могут испортить всю жизнь ”.

И я позвонил ТУДА .

Меня принял не Чехонин, а некий гораздо более высокий чин. Он был рассеян и неприветлив.

“Я не могу работать, — сказал я .— Мне повсюду обрубают возможности, перекрывают дорогу. Какие у вас ко мне претензии? ”

“А–а… — разочарованно протянул начальник. — Я думал, вы к нам с другим пришли… Нет, претензий у нас к вам нет, а вот дружбы у нас с вами не получилось ”.

“ Но что происходит вокруг меня?”

“ Не знаю. Это вы попробуйте прояснить в партийных органах. Может, у них к вам что есть ”.

Я вышел из Большого Дома, проклиная и этот день, и себя, и Гогу за этот визит. Я чувствовал себя оплеванным и сознавал, что сам виноват. Такое унижение — и никакого результата. И, самое главное, может быть, и вправду это не эти органы, а те? Но кто именно? И почему?

Позвонил режиссер торжественного вечера в Октябрьском зале в честь 7 ноября : “Решено, что ты в первом отделении исполняешь в гриме речь профессора Полежаева перед матросами, весь этот знаменитый монолог: ,,Господа! Да, да, я не оговорился, это вы теперь господа ” … и так далее ”.Я говорю: “Ребята, это ошибка. Такого монолога в нашем спектакле нет, потому что его в пьесе нет. Это добавка сделана была для фильма, где Полежаева играл Черкасов, и, откровенно говоря, мы с Товстоноговым это обсуждали на репетициях, и такой монолог принципиально не может быть в нашем спектакле. Так что вы перепутали ”.

Второй звонок: “Сережа, концерт курирует сам секретарь Обкома по идеологии. Он настаивает ”. “Но я не исполняю этого монолога, его нет! У меня нет этого текста! Он отсутствует. Я не приду ”.

Концерт прошел без меня . Коллега, вхожий в кабинеты, шепнул: “Тобой недовольны. ЭТОТ сказал: он меня попомнит, это у него последний шанс был ”.

Я выпустил булгаковского “Мольера» , снял по своему сценарию на телевидении “Младенцев в джунглях ” по О’Генри. И тут рвануло! На еженедельной планерке работников радио было официально объявлено: все передачи с участием Юрского снять, к новым передачам не допускать, прежние передачи с его участием в эфир не давать, следить, чтобы были изъяты все упоминания фамилии. Точно такое же распоряжение последовало на телевидении.

Я пришел в дом на улице Чапыгина, в дом, куда в течение двадцати лет ходил почти ежедневно, — на студию телевидения . Мой пропуск оказался аннулированным. Несколько дней я дозванивался главному режиссеру. Наконец он назначил встречу. Он отвел меня в угол своего кабинета и сказал почти на ухо: “ Я ничего не могу вам объяснить, я уверен, что все выяснится, все будет хорошо… Но я прошу вас больше мне никогда не звонить и не пытаться войти на телевидение. У меня есть распоряжение ”.

Ленинград для меня закрылся . Но есть Москва! А вот и приглашение в столицу — участие в передаче из Дома актера к новому, 1976 году. Приезжаю в столицу и как будто свежего воздуха вдохнул — все спокойно, весело, доброжелательно. Идет съемка. Я в одном сюжете с вратарем Владиславом Третьяком. Он говорит о хоккее, я играю комический “Монолог тренера ” М . Жванецкого.

В это время я репетировал в БДТ пьесу Аллы Соколовой “Фантазии Фарятьева ”. Я режиссировал спектакль и играл роль Фарятьева… В спектакле был блистательный женский состав: Наталья Тенякова, Нина Ольхина, Зинаида Шарко, Эмилия Попова, Светлана Крючкова. Пьеса мне очень нравилась, но я жутко нервничал. И со всех сторон набросились на меня разные болезни. Появился психологический дисбаланс.

Декабрь 75-го. До премьеры неделя . Шел прогон. В конце первого акта я почувствовал боль в глазах. В антракте глянул в зеркало — сразу несколько сосудов лопнули. Глаза кровавые… Но ничего, продолжим; надел черные очки — можно себе позволить, — прогон рабочий, в зале только автор и те, кто технически обслуживает спектакль. В последней картине я должен сыграть эпилептический припадок — сижу на корточках, обхватив руками колени, и падаю на правый бок. Делал это на репетициях уже десятки раз . Боль в глазах усиливается, очень трудно сконцентрироваться . И сцена такая напряженная . Итак, присаживаюсь, обхватываю колени руками, валюсь на правый бок. Чувствую острую, обжигающую боль в плече. Несколько секунд не могу шевельнуться, не могу произнести ни слова. Потом беру себя в руки, если можно так выразиться, а вернее, левой рукой беру правую, потому что правая отнялась. Кое–как прогон дошел до конца. Потом “Скорая помощь ”. Ночевал я уже в больнице. ЛИТО — Институт травматологии, возле Петропавловской крепости, в углу того самого парка Ленина, где я сиживал не так давно на скамеечке возле памятника эсминцу “Стерегущему ”. Я заполучил тяжелый перелом ключицы с разрывом суставной сумки.

ВСАДИЛИ СТАЛЬНЫЕ СПИЦЫ и поставили на плечо аппарат Иллизарова. Как пела в известном фильме моя подруга Люся Гурченко,  “Новый год настает / Он у самого порога ”. Премьера полетела в тартарары. Тревоги возобновились. Будущее затуманилось.

Вечерами всё отделение (не только ходячие, но и лежачих вывозили на кроватях в коридор) собиралось возле телевизора. 2 января будет НАША “ Театральная гостиная” . В центральных газетах объявлено среди других и мое участие. Да кто тут в больнице газеты читает, да еще центральные! Я и помалкиваю, но про себя готовлюсь. Волнуюсь, как жених перед свадьбой. Как будто в первый раз — вот сейчас покажут меня на голубом экране на всю страну и на все наше второе отделение, в Новый год мы будем вместе с Третьяком, с Пугачевой, с Михаилом Жаровым — и всё … И сойдет наваждение последних лет.

Началось! В нашем колченогом, колчеруком коридоре аншлаг. Вот представляют участников передачи. Камера движется по лицам слева направо. Жаров… Алла Пугачева (какая она все–таки обаятельная!), вот Третьяк и… малюсенький, почти незаметный скачок, просто дрогнула пленка… И пошли разные другие лица. Случайность? Или… Возникшее подозрение было хуже того, что случилось потом. А случилось потом — чудо! Чудо техники.

Я ведь был там! Я это знаю! Это реальность! Мы сидели с Владиславом Третьяком плечо к плечу, и я начинал свой монолог прямо встык с его речью. Так было, я помню: мы же просматривали это в Москве на экране. И сейчас все, как прежде, как было раньше, но меня там… не было! Ни нашего разговора с Третьяком, ни монолога тренера, ни моих реплик с места — ничего не осталось. Меня вырезали. Как корова языком слизала. Пришла другая реальность.

Наутро после бессонной ночи прямо из больницы я начал названивать в Москву — самому Лапину, министру, Председателю Комитета по телевидению и радиовещанию. На удивление самому себе я дозвонился . И к полному моему удивлению он сам взял трубку. Я рассказал, что и как было, и спросил — почему? А он очень просто и совсем не в официальной манере проговорил, подумав: “Ну что вам расстраиваться ? Это не первая у вас передача. И не последняя” .

“Но я хочу знать, кто распорядился это сделать и почему? ”

“А это вы не у нас ответа ищите, а там, у себя . Мы далеко. А вы близко посмотрите, рядом ”.

ВОТ ТУТ МНЕ СТАЛО ОЧЕНЬ СТРАШНО . Скучная, вялотекущая многолетняя операция по вдавливанию головы в плечи одного из граждан города Ленинграда была завершена.

Мне казалось, что я знаю каждый закоулок «Мосфильма». К тому времени я нашагал по этим коридорам не одну сотню километров, с моим участием были насняты здесь и прокручены тысячи метров пленки. Со мной здоровался каждый встречный, и я здоровался с каждым встречным. Мы все знали друг друга… Так казалось. Казалось, пока я шел в гриме и костюме Бендера или Импровизатора, справа от меня шла ассистентка, слева костюмерша… так казалось, пока я был (довольно долго!) снимаемым, утвержденным актером. Но вот меня вдруг перестали утверждать – это еще только начиналось… еще и слухи не успели расползтись… но запах пошел… И тут уж ничего не поделаешь… большинство лиц стали незнакомыми… оставшихся знакомых захлестнули дела, у многих отшибло память… в самых любимых, самых уютных уголках студии как-то разом везде начался ремонт… в очереди в буфет перестали находиться люди, кричащие: «Сюда, сюда, он передо мной занимал!»

Я принес тогда на студию заявку на постановку фильма по повести Зои Журавлевой «Островитяне». Мне нравилась эта повесть, я «заболел» ею. И вот претендовал на то, чтобы стать режиссером. А как раз в это время меня как актера и раз, и два не утвердили на роли… а я лез в режиссеры, то есть в начальники. Ах как неосторожно! Ах какая ошибка! Я ведь уже под колпаком, а вести об этом распространяются быстрее света… Да нет, меня принимали… при некоторой настойчивости принимали даже в самых главных кабинетах, но… уж слишком смело сверкали глаза при словах: «Я-то лично был бы за то, чтобы вы попробовали начать переговоры о возможности встретиться с кем-нибудь в Комитете по этому вопросу». Режиссер-то должность распорядительная, а значит, номенклатурная. Потому и стояло отчаянье в глазах того, кто похлопывал меня по плечу и говорил: «Но во всех случаях не надо отчаиваться!»

Странными рывками дело шло – уже и группа создавалась, и с оператором мы познакомились… экономисты начали обсчитывать экспедицию на Дальний Восток… потом все стопорилось, и со мной говорили в больших кабинетах грустные вежливые люди: «Вы, стало быть, даже и беспартийный? А какие у вас отношения с вашим обкомом?.. Странно… очень странно… Тут, может быть… хе-хе… знаете, пятый пункт… Как? Так вы не… Неожиданно… Что, совсем не… ах, отчасти, все-таки… Тут вопрос внешности может играть роль… ах да, вы же режиссер в данном случае, ха-ха, при чем тут внешность…»

Опустив глаза в пол, тогдашний директор студии (надо сказать, человек мужественный и прямой, у меня осталось к нему чувство симпатии) вручил мне бумагу: «В настоящее время указанная выше должность предоставлена вам быть не может». И мы расстались.

И я расстался с моими режиссерскими претензиями. Потом с родным БДТ. Потом с Ленинградом.

Каспийский берег.

Почти 10 лет я был невыездным. Я привык к этому и вполне удовлетворялся съёмками на студии Азербайджанфильм и отдыхом с семьёй под Баку на каспийском побережье. Это и вправду было славно. Такой широкий пляж. Такой песок. Такое тёплое море. На пляже царит остроумие тогда ещё молодого Юлика Гусмана. Изредка являются в окружении родных и свиты братья Ибрагимбековы, полные заметных свершений и тайных замыслов. Сидя по-турецки на раскалённом песке, мы играем в шахматы с профессором политэкономии Письманом, и он говорит: “Это что, ты вон с тем мальчиком сыграй — видишь, сидит с Лёней, я тебе говорю точно — Гаррик Каспаров будет чемпионом мира”.

Все центральные киностудии страны оказались для меня закрыты. Запрет исходил из Ленинграда, но касался и Москвы, и Киева, и Свердловска… А вот Баку… Баку — это отдельное национальное кино. И оригинал фильма выходит на азербайджанском языке. Сюда всевидящее око не добралось. Здесь меня и пригрели. Я снялся в трёх фильмах и ещё сыграл несколько эпизодов. Странное было название у первого фильма — “Дервиш взрывает Париж”. Это классическая пьеса XIX века азербайд­жанского просветителя Мирзы Фатали Ахундова. Я играл главную роль — месьё Жордана… Половина роли шла на французском, а вторую половину я с помощью моего друга и коллеги Гассана Турабова озвучил по-азербайджански .

В Ленинграде я продолжал играть старые спектакли у Товстоногова. Играл довольно много. И когда начался сезон, пришлось летать по три- четыре раза в неделю, чтобы закончить картину. Самолёты тогда ещё были медленные. Рейс Баку — Ленинград ночной. Самолёт шёл с посадкой шесть часов. Прилетал в Питер утром. Вечером играл спектакль и снова в аэропорт. Но была молодость, всё это казалось даже привлекательным, и усталости не было.

Тогда началась моя большая дружба с совершенно особенным человеком — Игорем Плавским. Он был довольно крупным партийным функционером, но при этом образованным, широко мыслящим и вольнолюбивым человеком. С ним было интересно и весело. У него жена и дочь, у меня жена и дочь. Все вместе мы провели два замечательных лета. В Ленинграде давление властей на меня усиливалось. Вместе с Н. Теняковой мы пытались бежать в Москву. Нас не выпускали. Всё становилось опасным, даже домашние разговоры. А здесь, с Плавским и его женой Милей, — такая раскованность, такая свобода. Спасибо тебе, Баку! Ты спас меня тогда, Баку.

А вот Игоря Плавского — истинного бакинца, влюблённого в город, ты не сумел сохранить. Игорь впоследствии стал прокурором Нагорного Карабаха и погиб в вертолёте, сбитом неизвестно кем во время военных действий.

Да, самые круто-застойные годы в стране и в моей жизни связаны в памяти с горячим каспийским солнцем.

Источник: Сергей Юрский. Из книги ЖЕСТ

“Привязаться ремнями. Не курить.”
 Надпись в самолете на взлете

Хорошо улетать одиноко,  
Хорошо не иметь провожатых.  
Я сегодня лечу к Ориноко  
Через Пензу, Казань и Саратов.  

Мозг туманен, туманно окно. 
Спит планета туманная в яме.  
Ослепительно ясно одно: 
“Не курить! Привязаться ремнями!”  

Не курю - раз приказ, так приказ.  
На желанья наложено вето. 
Я со скоростью тысяча в час  
Подожду неподвижно рассвета.  -

Расскажите мне, бортпроводница,  
Это тускло мелькнул Николаев?  
Через сколько часов в Гималаях  
Должен наш самолёт приземлиться?  

А во сколько мы будем в Париже?  
Далеко ли Саргассово море?  
Стюардесса, садитесь поближе,  
Поболтаем о всяческом вздоре.  

Ах, вы заняты, надо трудиться? 
Много нас, одиночеством сжатых? 
Извините меня, проводница,  
Просто я растерял провожатых.  

Забери меня, небо, к себе. 
Я назад не хочу возвращаться.  
В предрассветной твоей синеве  
Пусть останки мои распылятся.    

Ты, судьба, в это бодрое утро  
Пятьдесят шампиньонов взрастила - 
Пятьдесят голубых парашютов -  
Все спаслись! Одному не хватило. 

Извини меня, первый пилот, 
За мою неуместную шутку. 
Мы закончим нормально полёт,  
Приземлимся минутка в минутку. 
 
Будет город, неважно какой,  
Будут разные, разные годы.  
Мы пойдём деловитой толпой  
По указанным нам переходам. 

Чтобы сбросить усталости камень,  
Чтобы сердце не смело дурить,  
Надо просто стянуться ремнями...  
И ещё... хорошо б... “Не курить!”   

Источник: Ритмы отчаянья. Из книги «ЖЕСТ».

1976

«Фантазии Фарятьева» А. Соколовой — Павел Фарятьев. Режиссёр–постановщик С. Ю. Юрский. Премьера состоялась 14 мая 1976 Подробнее

Из книги Сергея Юрского «Четырнадцать глав о короле»:

Снова круг близких мне исполнителей — Тенякова, Ольхина, Попова, Шарко. Новенькой была Света Крючкова, только что принятая в труппу. Художник Э. Кочергин. Сам я играл Павла Фарятьева.

Товстоногов посмотрел прогон. Сказал определенно: “Эта эстетика для меня чужая. Мне странны и не понятны многие решения. Я не понимаю, почему в комнате нет стола. Люди живут в этой комнате, значит, у них должен быть стол. Пусть Эдик (Кочергин) подумает об этом. А вас я категорически прошу отменить мизансцену с беготней по кругу. Это непонятно и не нужно”.

Ах, как всё нехорошо! Мы с Эдуардом гордились отсутствием стола. Комната становилась странной с пустотой посредине, это сразу выявляло некоторый излом во всем строе пьесы. На отсутствии стола, как точки опоры, строились все мизансцены. А что касается “беготни”, то… что поделать, я считал это находкой. Смурной и нежный максималист Павел Фарятьев, ослепленный своей любовью, узнает, что его Александра ушла… Просто затворила дверь и ушла навсегда с другим, нехорошим человеком. Фарятьеву сообщает об этом ее сестра. Павел сперва не понимает, потом понимает, но не верит, а потом… бежит… но не за ней (поздно!), а по кругу. Этот странный бег, на который с ужасом смотрит Люба,— преддверие эпилептического припадка. Я думал, чем заменить бег, и не мог ничего придумать. Видимо, мозг мой “зациклился”. Я пошел к Гоге и сказал: “Не могу придумать. Посоветуйте. Не могу же я устало сесть на стул и медленно закурить?”

Г. А. сказал: “А почему бы нет?” Я ушел, но медленно закуривать не стал. Мне казалось, что пьеса Соколовой не терпит бытовых ходов, она внутренне стихотворна, хоть и в прозе написана.

Шли прогоны. Мне сообщили — Гога спрашивает своих помощников: “Бегает?”. Они отвечают: “Бегает”. Пахло грозой.

Худсовет после просмотра подверг спектакль уничтожающей критике. Меня ругали и как актера, икак режиссера. Меня обвиняли в том, что я погубил актрис. Ругали всех, кроме Теняковой. Ее признали, но сказали, что она играет “вопреки режиссуре”. Слова были беспощадные, эпитеты обидные. Товстоногов молчал. Решение — переделать весь спектакль и показать снова.

Я вышел к актрисам и рассказал всё. Не уходили из театра. Сидели по гримерным. Чего-тождали. Случилось невероятное — Гога пересек пограничную линию и зашел к Теняковой. Сказал, что ему нравится ее работа. Второе невероятное — Тенякова отказалась его слушать. Она не позволила вбить клин между нами.

Через несколько дней состоялся самый тяжелый наш разговор с Георгием Александровичем. Я пришел, чтобы заявить — худсовет предложил практически сделать другой спектакль, я этого делать не буду, не могу, видимо, у нас с худсоветом коренные расхождения.

После этого мы оба долго молчали. Потом заговорил Товстоногов. Смысл его речи был суров и горек. Он говорил, что я ставлю его в сложное положение. Я пользуюсь ситуацией — меня зажали “органы”, я “гонимый”, и я знаю, что он, Товстоногов, мне сочувствует и не станет запретом усиливать давление на меня. Я знаю его отрицательное отношение к отдельным сценам спектакля. С крайним мнением коллег из худсовета он тоже не согласен, но его огорчает мое нежелание идти на компромисс.

В глубине души я чувствовал, что есть правота в его словах. В положении “страдальца” есть своя сладость. Но деваться некуда — я действительно НЕ МОГ переделать спектакль. Картина была закончена, и я готов был под ней подписаться.

Товстоногов своей волей РАЗРЕШИЛ сдачу спектакля комиссии министерства. К нашему удивлению, комиссия отнеслась к “Фарятьеву” спокойно. Были даны две текстовые поправки, которые мысделали вместе с автором. Спектакль шел на нашей Малой сцене. Шел редко. Были горячие поклонники. Поклонником был Илья Авербах — именно после нашего спектакля он решил сделать свой фильм по этой пьесе. Горячим поклонником нашего спектакля был Ролан Быков. Были равнодушные. Были непонимающие.

Дважды выезжали на гастроли. В Москве появилась рецензия — обзор наших спектаклей. Подробно хвалили всё и подробно ругали “Фарятьева”. В Тбилиси, родном городе Г. А., на большом собрании критиков и интеллигенции по поводу наших гастролей единодушно хвалили “Фарятьева”, противопоставляя всем другим постановкам театра.

Стало ясно — чашка разбита, не склеить.

Хотел ли я уходить? Нет, конечно! Я боялся, я не представлял себе жизни без БДТ. Но давление властей продолжалось, запретами обложили меня со всех сторон. Кино нельзя, телевидение, радио — нельзя. Оставался театр. Но худсовет, зачеркнувший “Фарятьева”,— это ведь мои коллеги и сотоварищи по театру. Сильно стал я многих раздражать. Да и меня раздражало всё вокруг. Я решил спасаться концертной поездкой по городам и весям громадной страны — подальше от сурового Питера.

Товстоногов предложил мне отпуск на год — там посмотрим. Прошел год. Периодически я обращался к властям с просьбой объясниться. Меня не принимали. Вежливо отвечали, что товарищ такая-то “только что вышла и, когда будет, не сказала”.

Я спросил Товстоногова: может ли он чем-нибудь помочь? Он сказал: “Сейчас нереально. Надо ждать перемен. Будьте терпеливы. Я уверен, что всё должно наладиться”. Я сказал: “Я терплю уже пять лет. Сколько еще? На что надеяться? Поймите меня”. Он сказал: “Я вас понимаю”. Мы обнялись.

Источник: Сергей Юрский. Четырнадцать глав о короле.

Из книги Георгий Товстоногов. Собирательный портрет: Воспоминания. Публикации. Письма / Авт.-сост. Е. И. Горфункель, И. Н. Шимбаревич, ред. Е. С. Алексеева. СПб.: Балтийские сезоны, 2006. 527 с.)

Архив Г. А. Товстоногова в БДТ, опись 1, ед. хр. 739. Машинопись, автограф В. Н. Плучека. В Театре Сатиры ни Товстоногов, ни Юрский спектаклей не ставили. В тексте обращает на себя внимание фраза: «при условии, что на то будет твое согласие»…. Ко времени этого письма вопрос об уходе Юрского из БДТ уже был актуальным для Юрского и Товстоногова.

Последний выход Сергея Юрского на сцену в качестве актера БДТ состоялся 23 сентября 1977 года в Тбилиси. Он вел концерт, завершавший большие гастроли БДТ, и в этом концерте вместе с Кириллом Лавровым играл сцену Чацкого и Молчалина из «Горя от ума» (к тому времени спектакль давно был уже снят с репертуара)

Из газеты «Заря Востока»:

23 сентября в Большом концертном зале Грузинской государственной филармонии состоялся заключительный концерт. Тепло встретили собравшиеся заслуженного артиста РСФСР С. Юрского, который выразил сердечную благодарность организаторам гастролей —Министерству культуры и Театральному обществу республики, а также Грузинской государственной филармонии. Он отметил, что коллектив театра с большим волнением ждал встречи с взыскательным тбилисским зрителем. Ведь предстояли выступления в городе с большими театральными традициями! Мы, сказал он, покорены горячим, сердечным приемом, который был нам оказан. С. Юрский поблагодарил правительство республики за высокую оценку труда коллектива — награждение театра и большой группы его работников Почетными грамотами Президиума Верховного Совета Грузинской ССР.

Официально Сергей Юрский покинул БДТ  в конце 1977 года.

И вот опять стучимся лбом мы 
В напевы старого альбома. 
Уже давно отпело лето, 
Когда, тебя увидев, Света, 
Я понял, что навек унесся 
С твоею яркостью белесой. 
Судьба горька. Судьба — проклятье. 
Ах, как нам мало обломилось! 
Был уничтожен наш «Фарятьев», 
Не снизошла благая милость. 
Но все же больше оптимизма! 
За грубости прошу прощенья. 
Конечно, больно ставить клизму, 
Но клизма — это очищенье. 
От нас очищен град Петров. 
А мы очищены от страха. 
В последний раз — родимый кров, 
Прощальный чай, прощальный сахар… 
Светлана, всей своею массой 
Прижмись ко мне. Ты хороша. 
Пусть жизнь проходит мимо кассы, 
Полна тобой моя душа.

Источник: «Добивайтесь, пожалуйста, смысла, проясняйте, пожалуста, мысли» — Петербургский театральный журнал №3, 2015 год

я так распоряжусь моим достатком
всю движимость оставить неподвижно
кто будет жить здесь тот путь и сидит
на этих стульях смотрит телевизор
спит на кроватях пьёт из этих чашек 
бренчит на этой вот гитаре и читает
все эти книжки
все мои бумаги
все ворохи бессмысленных рецензий
все пачки недописанных стихов
все иностранные газеты и журналы
а также все советские изданья
где в ста листах одно упоминанье
моей фамилии (зачем я их хранил?)
я завещаю всем дворовым кошкам 
живущим в нашем доме пусть они
согреются в бумажных ворохах
во время зимней стужи
государству
я завещаю две запретных книги
стихи “Иосиф Бродский” вместе с ними
дописки к “Мастеру и Маргарите”
пусть заберёт их и не потревожит 
владельцев будущих моей библиотеки
что ж осталось?
несколько десятков
пустых бутылок? - это можно сдать
а выручку истратить на такси
для тех кто засидится на поминках
все фотографии прошу отправить в печку 
оставив два десятка их послать
Симону Маркишу из Будапешта
что остаётся
память обо мне
тебе одной на столь же краткий срок
какой была твоя любовь
прощай 
В роскошной зелени кладбище утопает, 
Потом потомки и его перекопают
Под огород, и будет всё в порядке. 
Растёт морковь весёлая на грядке.

Источник: Ритмы отчаянья. Из книги "ЖЕСТ" 

Работы на телевидении

• 1969 В. Шкваркин. Принц Наполеон. Режиссер Александр Белинский. — Луи Наполеон https://vimeo.com/397163408
• 1969 У.Шекспир. Кориолан. Режиссер Давид Карасик- Кай Марций Кориолан https://vimeo.com/395831628
• 1969 Ю.Тынянов. Смерть Вазир-Мухтара. Режиссеры: Владимир Рецептер, Роза Сирота — Пушкин. 1-я часть — https://vimeo.com/410323214 2-я часть — https://vimeo.com/410350282
• 1970 Н. Гоголь Невский проспект — художник Пискарев (запись не обнаружена)
• 1970 А. Островский. Где тонко, там и рвется (запись не обнаружена)
• 1970 Чайка русской сцены. Спектакль-концерт, посвященный Вере Коммиссаржевской. Сценарий Т. Марченко. Режиссер Александр Белинский. — Треплев, один из ведущих https://vimeo.com/397764919
• 1971 Э. Хемингуэй Фиеста. Режиссер — Сергей Юрский  1-я серия https://vimeo.com/395588578 , 2-я серия https://vimeo.com/395590671
• 1971 М. Горький. Жизнь ненужного человека. Режиссер Ирина Сорокина.- писатель Миронов (запись не обнаружена)
• 1973 В. Драгунский. Я и Мишка. Режиссер Глеб Селянин.- Мишка (запись не обнаружена)
• 1974 А. Конан-Дойль. Еще раз о Шерлоке Холмсе — Шерлок Холмс (запись не обнаружена)
• 1974 А. Пушкин. Домик в Коломне. https://vimeo.com/396834028 
• 1973 В. Конецкий. Хлеб на воде. (По повести «Кто смотрит на облака») Сценарий и постановка В. Геллера. (запись не обнаружена)
• 1975 — О. Генри. Младенцы в джунглях. Режиссер — Сергей Юрский — Джефф Питерс (запись не обнаружена)
• 1975 — В. Драгунский. Мишка и я. Режиссер Глеб Селянин.- Мишка (запись не обнаружена)

Работы в кино:

• 1969 — Король-олень — Тарталья https://vimeo.com/411164962 
• 1973 — Сломанная подкова — Жюль Ардан https://vimeo.com/414850850
• 1974 — Выбор цели — Роберт Опенгеймер (монтаж сцен https://vimeo.com/415722721)
• 1976 — Дервиш взрывает Париж — мсье Жордан, ботаник. https://vimeo.com/411733934   Сцена из фильма (французский шансон) https://vimeo.com/411618004
• 1977 — Лев ушел из дома — Свирепый охотник, экскурсовод. «Азербайджанфильм» https://vimeo.com/420870918

1977 Вышла из печати первая книга Сергея Юрского «Кто держит паузу»