• Театр и фотография. Театр, №4, 1975
  • Начало всех начал. Литературная газета, 6 июня 1975

 Театр и фотография. “Театр» №4, 1975

Дело не в рекламе. Хотя и в рекламе тоже. Когда на подступах к театру на тебя «зазывно» глядят громадные, «жутко красивые» портреты актеров в гриме, сделанные с использованием всех «художественных секретов» третьеразрядного провинциального фотоателье, невольно теряешь уважение к театру, еще даже не войдя в здание. Подобные фото украшают улицы многих городов, компрометируя театральное искусство. У нас в Ленинграде каждое лето их торжественно развешивают в больших количествах на «чугунном кружеве» решеток Аничкова дворца и Екатерининского сада во время летних гастролей различных коллективов. Да и ленинградские театры порой вое еще грешат подобной продукцией. Так что о рекламе тоже стоит поговорить. И все-таки дело не в рекламе.

Многие нити связывают два искусства — театр и фотографию.

Все чаще фото становится компонентом оформления спектакля. Во внутреннем убранстве театра, в актерских и зрительских фойе обязательно фигурируют фотографии. Без помощи фотографии не может обойтись современная театральная критика — газетным и журнальным рецензиям, специальным изданиям требуется изобразительная поддержка. Фотографы- репортеры и фотографы-художники фиксируют неповторимые мгновения театра, создают его музейный архив, участвуют в написании его истории. А также, конечно, реклама во всех ее аспектах. Это, так сказать, очевидные, лежащие на поверхности связи. Но есть и более глубокие, менее выявленные и менее используемые. Я имею в виду влияние фотографий на актера. Нет, нет — не только тщеславие заставляет актера выпрашивать у фотографа снимки репетиций и первых прогонов, отснятых сцен в кино — в этом потребность объективного взгляда на себя, материал для корректировки. Я сам испытывал это неоднократно. Я имею также в виду и то влияние, которое оказывает на зрителя со вкусом сделанный буклет или программка к спектаклю. Ведь это не только сувенир, но элемент, сосредоточивающий, еще до начала вводящий в атмосферу спектакля, в его стиль, а в иных случаях дающий необходимый для понимания пьесы комментарий. К сожалению, наши театры очень мало пользуются этой формой контакта со зрителем, этим приемом возбуждения взаимного уважения. К услугам фотографии чаще обращаются театральные художники на своих выставках, от местных до международных, — экспонируются не только эскизы и макеты, но и фотографии макетов, деталей декораций, моментов живого спектакля.

Я не знаю, как зовут музу фотографии, но она несомненно существует. Фотография — самостоятельное искусство. Оно не только служит театру, в какой-то мере и театр служит ему. Необычность обстановки, сопоставление игры и жизни, сами люди театра — все это богатый источник объективного материала для композиций художественной фотографии.

Именно об этом говорилось в ленинградском Дворце искусств на обсуждении открывшейся здесь первой выставки работ ленинградских теаральных фотографов. Выставка имела целью выявить скрытые, далеко не полностью используемые возможности фотографов ленинградских театров. И хотя готовилась композиция с большими трудностями технического порядка, и к назначенному сроку в ней смогли принять участие только три мастера, однако, по мнению всех выступавших на обсуждении, она достигла своей цели. Разместившись в трех больших залах, выставка ярко, с неожиданных сторон осветила театральную жизнь Ленинграда, выявила индивидуальности авторов-фотографов.

Так, Юрий Богатырев (Театр имени Ленинского комсомола) тяготеет к динамике театра. В лучших его фотографиях мы видим большое пространство, множество актеров, наслаждение экспрессивностью мизансцены. Его объектив действует репортерски, не подчиняя натуру своим интересам, а врываясь в глубь, внутрь действия, фиксируя актеров в движении, в устремлении, в порыве.

Павел Бояров работает в Театре комедии. У него подчеркнутая построенность композиции, интересные художественные поиски, метафоричность. В Боярове сильно проявляется режиссерское, организующее начало. Он не просто отражает конфликтность сценической ситуации, он ищет напряженность, драматизм в сопоставлении фигур внутри самой фотографии. На выставке им были представлены кроме снимков сцен из спектаклей многочисленные портреты, а также свободные композиции на тему театра.

На долю Нины Аловерт (Театр имени В. Ф. Комиссаржевской) при обсуждении выпало наибольшее количество похвал. Ей свойственна влюбленность в актера, стремление близко-близко заглянуть ему в глаза в момент наивысшего напряжения. Через ее фотографии мы больше всего узнаем о самом сокровенном, что есть в театре, — о перевоплощении, об удивительном совмещении актерской игры и подлинности переживания изображаемого актером персонажа. В ее экспозиции мы увидели спектакли многих ленинградских театров, фотографии московских актеров, портреты польского актера Д. Ольбрыхского, телевизионные работы, и все это было отмечено любовным вниманием к объекту и высоким профессиональным мастерством.

После Дворца искусств выставка переносится в залы Театрального музея, затем с ней познакомятся зрители в фойе одного из театров Ленинграда.

Мы надеемся, что в дальнейшем будут показаны и другие фотографы-художники. Безусловно интересны работы Бориса Стукалова (БДТ имени М. Горького). Этот художник — великолепный стилист, умеющий к каждому спектаклю, исходя из его замысла и стиля, найти совершенно новый подход.

Надеемся мы на инициативу и других театров.

В ходе обсуждения были вскрыты некоторые обстоятельства, осложняющие, а иногда и мешающие творческой работе фотографа в театре. К обсуждению и устранению этих недостаков нам надо привлечь руководство театров.

Разумеется, были критические замечания в адрес некоторых работ самой выставки, но мне не хотелось бы говорить об этом сейчас. Прежде всего очень важно, что выставка состоялась, что она показала фотографии именно драматического искусства, потому что фотография, скажем, балета, куда больше развита и уже давно имеет свои приемы, свои традиции, своих мастеров. Мне кажется симптоматичным, что один из лучших ленинградских театральных художников, Э. Кочергин, принял активное участие в организации выставки, в создании ее экспозиции. Хочется надеяться, что это начинание будет иметь продолжение и связи двух искусств — театра и фотографии — будут укрепляться, служить взаимному творческому обогащению.

Начало всех начал. Литературная газета, 6 июня 1975

Я стою на скудно освещенной сцене небольшого клуба. Еще рассаживаются. Мы со зрителями рассматриваем друг друга. Публика пестрая. Программа вечера неизвестна. Пришли на имя, пришли из любопытства, пришли культурно отдохнуть, на Остапа Бендера поглядеть. Афиша на заборе гласила: «Творческая встреча с… начало в…». Чего только не бывает под названием «творческая встреча»! Да, нелегко мне будет. С чего же начать?

— Боюсь вас огорчить, но я не буду рассказывать вам комические истории на киносъемках, я покажу вам отрывки из своих концертных программ. Я почитаю вам разных авторов — и классиков, и современников, я смешаю разные жанры — лирику, драму и сатиру. Начать я хочу с того, с чего начинается все, вся наша литература, — с Пушкина.

Молодой парень утонул в кресле, далеко вперед выдвинув худые колени, скучающе подпер щеку рукой. Две девчонки переглянулись и хихикнули. Несколько пожилых женских лиц понимающе улыбнулись, понимающе покачали головами и уважительно прикрыли глаза— приготовились слушать «настоящую классику». А вот несколько открытых, ждущих лиц. Вот наивные, восторженные глаза. А вот насмешливо прищурился искушенный знаток.

«Кто долго жил в глуши печальной, 
Друзья, тот верно знает сам...»

(«Граф Нулин»)

«Но так и быть — рукой пристрастной 
Прими собранье пестрых глав...» 

(вступление к «Онегину»)

«...Мне доктором запрещена унылость: 
Оставим это, — сделайте мне милость!»

(«Домик в Коломне»)

«Кто б ни был ты, о мой читатель, 
Друг, недруг, я хочу с тобой 
Расстаться нынче как приятель.
Прости...»

(«Онегин», глава VIII)

Надерганные из разных мест фразы? Нет. Уверяю вас, нет! Для меня в этих прямых обращениях — ключ к исполнению этих произведений, ключ к самой их форме. Форме их — монолог, доверительный и вольный. Это, по сути, произведения сценичные, напрашивающиеся на произнесение и слушание-смотрение, требующие немедленного ответа — театральной реакции.

Поэзия возвышает — банальная истина, но все-таки истина, поэзия возвышает, то есть дает возможность увидеть окружающее, и мир, и себя в нем с более высокой точки, где взгляд не отягчен привычным, а потому он шире, значительнее, ближе к истине. Я сказал бы, что есть два рода большой поэзии — один поэт сам находится там, на высоте, и говорит читателю о том, как и что оттуда видно, и тем возвышает его, читателя. Пушкинская поэзия — иное. Она начинается внизу, на уровне быта, самого простого разговора, и, когда услышан ответ, найдено понимание легко, без всякого напряжения, поэт возвышается вместе с читателем, зрителем и до высот поэзии, и до глубин жизни, и до проблем философии. И снова, не боясь унизить себя, не гордясь собою, возвращается к обычному разговору с очень знакомым и понимающим тебя собеседником, с которым можно и дурака повалять, можно и нужно говорить существенно и серьезно, но нельзя витийствовать, умничать или впадать в натужный пафос.

Читаю Пушкина… Со зрителей, излишне академически настроенных, слетает снобистский лоск, равнодушные и случайные становятся соучастниками. И после того, как «на Пушкине» весь зал засмеется в нужном месте, я знаю — сегодня концерт пойдет. И потом, после я читаю Есенина, Булгакова, Чехова, Мопассана, Бернса. И если Пушкин был выслушан и понят — идет, идет! Тот самый «сборный» зал, который я описал вначале, становится единым, истинно театральным, я сказал бы, искушенным.

Я мог бы рассказать о заранее ожидаемых пушкинских вечерах в громадных залах, об обилии ценителей, о толпе молодежи с горящими глазами, знающей Пушкина и чуть ли не всю поэзию наизусть. Но мне хотелось вспомнить и рассказать про рядовой концерт, про так называемого массового, не подготовленного специально зрителя, про его восприятие Пушкина и про мои поиски путей к этому зрителю через Пушкина.

Это чуткий зритель, лишенный предвзятого мнения. С ним интересно. Это живой зритель. Опасный — там и провалиться можно. Но как интересно читать им, и читать Пушкина: может быть, многие впервые слышат его так подробно — строчку за строчкой — и видеть в глазах изумление, понимание…

Когда заканчиваю длинный концерт, где читал очень эффектные современные вещи и зал хохотал и хлопал, а потом записка — почитайте что-нибудь Пушкина, — не всегда читаю, но всегда ищу взглядом, откуда передали записку: хочется увидеть лицо человека. Это будет хорошее лицо.