Сергей Юрский о театре и о себе.  Анкета «Недели». — «Неделя», 10-16 сентября 1967. 

CЕРГЕЙ Юрский — актер ленинградский. Но его известность не замыкается в черте этого города. Миллионы кинозрителей знают яркого художника, обладающего великолепным даром перевоплощения. Сергей Юрьевич умеет рассказать о своих героях, заглянуть в самые сокровенные глубины их души. Сегодня в диалоге с корреспондентом «Недели» артист «играет» самого себя. Итак, слово Сергею Юрьевичу Юрскому, артисту Ленинградского Большого драматического театра имени А. М. Горького.

Когда и почему у вас впервые появилась мысль о сцене?

Сергей Юрский: Скорее уж мысль о манеже. Мое детство прошло за кулисами Московского цирка. Циркачей, этих великих тружеников в искусстве, я полюбил на всю жизнь, от них у меня с детства отношение к актерской профессии, прежде всего, как к виду труда. Я знал лицо клоуна без маски, лицо воздушной гимнастки без улыбки и от этого еще больше любил их. Отец был художественным руководителем цирка во время войны, так было нужно. Но он мечтал вернуться в театр. И, понятно, мои мысли, вслед за ним, обратились к сцене. Театр всасывал меня медленно, он казался мне (да и сейчас иногда кажется) скучнее цирка. Театру часто не хватало и не хватает яркости, умелости. И все-таки театр всасывал. Тогда разошлись наши дороги с Леоном Папазовым, другом моего детства. Я заболел театром, а он вслед за своими родителями Мартой Кох и Иваном Папазовым стал великолепным воздушным гимнастом.

Приходилось ли вам когда-нибудь жалеть о своем выборе?

Сергей Юрский: Приходилось, но об этом никогда не нужно говорить.

Если бы представилась возможность начать сначала?..

Сергей Юрский: Я не хотел бы начинать сначала. Я дорожу тем, что увидел и узнал. Можно воспринимать жизнь «с минусами» — вот, дескать, еще один день ушел. Можно и наоборот — пот прибавился еще один день жизни. Я воспринимаю именно так, с плюсами .

Какое историческое лицо или литературный персонаж ближе всего вашему идеалу человека?

Сергей Юрский: Пушкин. У каждого свой Пушкин. Это не просто имя и собрание сочинений, это мое представление о Пушкине, мой комплекс знаний, ощущений, итог работ в театре, кино и на телевидении, связанных с ним. Это и сам Александр Сергеевич Пушкин и что-то от него, с чем приходится соприкасаться; словом, нечто бесконечное.

Хотели бы вы его сыграть?

Сергей Юрский: Еще бы! Но, говоря совсем доверительно, я не уверен, что больше всего хочу сыграть самого Пушкина. Я хочу искать и играть ПУШКИНСКОЕ в людях. Мое отношение к нему носит характер длительный, и мне не хочется разом все постичь.

Кто ваш любимый писатель?

Сергей Юрский: Писатели? Постоянно — Чехов, кроме того, сейчас Достоевский, Булгаков, Хемингуэй. Так как по роду занятий я непрерывно связан с литературой, то привязанности носят конкретный характер: собираюсь работать над произведениями названных авторов.

Любимый композитор?

Сергей Юрский: Чтобы любить, надо знать. А я музыку знаю плохо — за неимением времени. Самое сильное впечатление последних лет связано с Шостаковичем. Первый концерт для виолончели с оркестром в исполнении Ростроповича и «Катерина Измайлова». Как профессионал кино, очень ценю музыку итальянского композитора Нино Рота: мне кажется, он идеально чувствует специфику кино.

Ваша любимая роль?

Сергей Юрский: Об этом спрашивают очень часто, и у меня даже есть заготовленный ответ. Две роли, которые составляют крайности моих нынешних возможностей, для меня самые любимые. Одна мучительная — Чацкий («Горе от ума»), другая легкая — это Илико («Я, бабушка, Илико и Илларион»). Мечтаю, чтобы любимой ролью стал Остап Бендер, которого играю сейчас в кино.

А нелюбимая роль?

Сергей Юрский: Нелюбимых было несколько ролей. С одними я перемучился, и они стали приемлемыми, другие так и не переборол. Всякая роль — это волей-неволей часть жизни. Публично заявить: «Вот эту роль я не люблю» как-то жестоко. Я не сыграл ни одной роли, материал которой был бы мне антипатичен. Мне жаль моих неудавшихся живых персонажей. Короче, не хочу об этом говорить. Говорить надо о любви и о ненависти. А нелюбовь надо молча переживать.

Кто вы? Комик или трагик?

Сергей Юрский: Не знаю. Есть жанр трагикомедии. Я начинал с цирка и до сих пор сохраняю любовь к клоунаде. Считаю, что это жанр высшей трудности и высшего искусства. Я веду отсчет от смеха. Трагедия для меня — противоположность комедии, а комедия — начало начал. Когда я начинал, то играл в основном роли комические и мечтал о драматических; это вечный комплекс комиков. А когда стал играть драматические роли, появилась сильная тяга к комическим. Это колебание, видимо, сохранится на всю жизнь.

Что такое, по-вашему, «современный театр»?

Сергей Юрский: Современный театр — это действие, сыгранное современниками-актерами для современников-зрителей лично, сейчас, заново, непосредственно. Наиболее желательное состояния зала при этом — взволнованное удивление. Все новые искусства отняли у театра по частичке и гиперболизировали их: радио — речь, кино — достоверность, похожесть на жизнь, телевидение — неповторимость исполнения. Но театр не должен чувствовать себя обворованным. Он должен быть гордым и понимать, что его богатства неисчерпаемы. Зритель идет и будет идти в театр. Но для этого театр должен не подражать своим отпрыскам, а быть самим собой в искусстве, а значит — непрерывно обновляться. Почему мы играем для 1.000 человек, а не снимаем на эту же тему фильм для миллионов? Значит, есть особое содержание и особая неповторимая форма вечного и вечно современною искусства театра!

Что вы вкладываете в понятие «современный актер»?

Сергей Юрский: Мастерство режиссуры в театре, искусный монтаж в кино и увеличение технических подсобных средств в искусстве в целом сместили критерии в оценке актеров. Возникла возможность быть актером, не будучи художником, артистом. Профессия, лишившись самостоятельности, получила возможность все-таки оставаться профессией, доступной вниманию и далее успеху. Современным актером мне представляется тот актер, который, не борясь с этими условиями, потому что они объективны, остается художником, творящим свое.

Что дает театральному актеру кино и телевидение?

Сергей Юрский: Скажу вкратце: кино учит сдержанности, телевидение — свободе.

Согласны ли вы с тем, что искусство требует жертв?

Сергей Юрский: Одной жертвы оно требует — заниматься им. Если эта жертва принесена, то уже не чувствуешь, что приносишь жертву.

Какую черту характера вы наименее всего склонны прощать?

Сергей Юрский: Приспособленчество.

Ваш учитель в искусстве?

Сергей Юрский: Мой первый и главный учитель в жизни и в искусстве умер десять лет назад. Это был мой отец — заслуженный артист республики Юрий Сергеевич Юрский, актер и режиссер. За эти десять лет я столько встречался с людьми, знавшими его, дружившими с ним, столько услышал о нем нового, столько переосмыслил из того, что знал о нем сам, что уверенно могу сказать — он остается моим главным учителем. Моими учителями на пути к сцене были Евгения Владимировна Карпова, возглавлявшая удивительный драматический кружок в ЛГУ, где я проучился три года на юридическом факультете, и Леонид Федорович Макарьев — в Театральном институте. Через три дня после смерти отца я пришел в театр к Г. А. Товстоногову, и он стал моим учителем в сценической жизни.

Ваше представление о счастье?

Сергей Юрский: Оно с каждым годом усложняется; наверно, это связано с возрастом. Если раньше счастье представлялось каким-то моментом. то сейчас представляется длительным состоянием, в которое могут входить неприятности, откаты назад, даже несчастья могут входить… Словом, это длительное состояние, где на волну счастья настроено самое главное.

Вы бывали на гастролях во многих городах. В каком из них приятнее было играть?

Сергей Юрский: В Лондоне и Тбилиси. Если русский зритель смеется, то английский хохочет, даже без особой надобности. Меня поразил необычайный темперамент жителей этой сдержанной страны. Когда зритель так воспринимает действие, спектакль подскакивает на много градусов вверх. Играть чрезвычайно приятно. А у тбилисцев свой гонор. Они любят играть лучше всех, но они любят и смотреть лучше всех, и у них это получается.

Лучшее, с вашей точки зрения, время дня, года?

Сергей Юрский: Весной, в пятницу, половина девятого… А если серьезно, мне особенно хорошо работается в короткие зимние дни, когда природа дает только холод и сумрак, а остальное добывают люди. По-моему, и спектакли лучше всего идут именно в это время.

Помогает или мешает вам популярность?

Сергей Юрский: Как сказать… Еду однажды в метро со спектакля, усталый, сутулый. Впереди на эскалаторе девушка говорит парню: «Смотри, сзади нас карикатура на Юрского». И обидно, и лестно…

А как вы относитесь к славе?

Сергей Юрский: Наверно, положительно, но что это такое — слава?

Скажите несколько слов о работе над ролью Остапа Бендера.

Сергей Юрский: Снято две трети фильма. Я волнуюсь не только потому, что это вообще страшно— играть Бендера, но еще и потому, что полюбил его. Он очень хотел быть счастливым и достиг всего, чего хотел. Он не стал счастливым. Почему? Была в нем червоточина. А какая — поговорим на премьере. Пока есть только две трети нашего Бендера. И каким он будет — судить вам.

Кто ваш любимый партнер?

Сергей Юрский: Кирилл Лавров, с которым дебютировал и больше всего играл. Мы всегда играем врагов, противников; на этом стоит наша творческая дружба.

Занимаетесь ли вы спортом? Какой вид предпочитаете?

Сергей Юрский: От цирка унаследовал любовь к движениям. В театре — это танцы, пластика, по- луакробатика. В кино — занимался бегом (фильм «Человек ниоткуда»), стрельбой («Черпая чайка»), фехтованием («Крепостная актриса»). Бендер научил меня скакать на верблюде: это не так быстро, но очень приятно!

И, наконец, последнее: что передать от вас читателям «Недели» — вашим зрителям?

Сергей Юрский: Всегда рад встрече с ними и в театре и в кино. А себе желаю, чтобы со сцены и экрана я мог больше сказать зрителям, чем в газетном интервью.

 

Анкету провел Вас. 3ахарько.