О. НЕМИРОВСКАЯ.   ГЛАВНОЕ- МЫСЛЬ. Труд, 19 сентября 1971 года

ЗАСЛУЖЕННЫЙ артист РСФСР Сергей Юрский сыграл в Большом драматическом театре имени Горького в Ленинграде полтора десятка ролей. Снялся в фильмах, шедших с большим успехом: «Республика «ШКИД», «Золотой теленок», «Время, вперед!». Юрского зрители знают, любят. В театр идут «на Юрского». На его концерты билеты раскупаются в день появления афиш. Критики, ведя дискуссии о телевидении, всерьез говорят о «телетеатре Юрского». Это, наверное, счастье—столько успеть за свои 36 лет!

«Везучий», — говорят про него одни. Другие говорят: «Талант!». Талант действительно есть. Что касается везения, оно было далеко не всегда. Окончив школу в 1952 году, Сергей Юрский собирался поступить в театральное училище при Московском Художественном театре. И не был принят. На следующий год его не приняли в Ленинградский театральный институт. Три года проучился на юридическом факультете университета. Смерть отца помешала стать юристом: надо было идти работать. И тогда появилась отчаянная решимость — испытать судьбу еще раз, но теперь уже прямо в театре, показав свои работы Г. А. Товстоногову. Через несколько месяцев — в декабре 1957 года на афишах Большого драматического театра появилось новое имя: Сергей Юрский. Он дебютировал в роли Олега в пьесе | Розова «В поисках радости».

—В театр я пришел, — говорит артист, — сыграв во многих серьезных и интересных спектаклях университетской драматической студии, которой руководила заслуженный деятель искусств РСФСР Е. В. Карпова. Ей и моему отцу, режиссеру и артисту Ю. С. Юрскому, я многим обязан в моей актерской подготовке.

Поначалу Юрский играл много, с упоением, везде и все. С годами стал требовательней относиться к предложенным ролям. Но то, что он уже сделал, говорит о необычайной разносторонности.

В театре Юрский играет в «Горе от ума», создает брехтовского Дживолу (Геббельса) в «Карьере Артура Уи», Тузенбаха в «Трех сестрах» Чехова, старика горца Иллариона в комедии «Я, бабушка, Илико и Илларион», профессора Полежаева в «Беспокойной старости», короля Генриха IV в пьесе Шекспира. Его Чацкий стал труднейшим экзаменом творческих возможностей актера. Он разрушил все общепризнанные каноны исполнения этой роли и создал нового Чацкого.

Юрского называют иногда интеллектуальным актером. Это не особое свойство таланта, а особое богатство личности, которой есть что сказать людям.

О том, как играет Юрский, писать почти невозможно. Потому что описание будет лишь приблизительным. На память приходят слова замечательного режиссера и художника Н. П. Акимова о волшебстве в искусстве. «Оно возникает,— писал он,— по неизвестным нам правилам, но из него потом извлекаются те самые правила, которые нужны для создания искусства».

У Юрского есть свое мнение на этот счет:

—Волшебство — это не только талант и мастерство. Оно связано с собственным мышлением, когда индивидуальность вбирает в себя то, что уже есть, что сделано до нее, и рождает новое. Это свежесть мысли и убежденность в том, что ты говоришь свое и делаешь это впервые.

«Наиболее желательное состояние зала — взволнованное удивление»,— считает он. Ему всегда удается этого добиться, и, пожалуй, особенно заметно это становится в концертах.

На эстраде он читает Чехова и Блока, Бернса и Зощенко, Достоевского, Милтона, Володина.

—Я непостоянен в своих привязанностях. Сегодня это может быть Томас Манн, вчера — Феллини, завтра кто-то еще. В ходе жизни наткнешься вдруг на две строчки, поразившие тебя, потом забудешь их, и все-таки они снова вспомнятся, заставят вернуться к ним. Так и складывается репертуар.

Но одно увлечение артиста постоянно. Это Пушкин, его Пушкин — умный, саркастичный, добрый и чуточку грустный.

В одной из статей, рассказывающих о своем опыте исполнения русской классики, например «Бориса Годунова», Юрский писал: «Когда откроется занавес, я посмотрю в черноту зала глазами царя Бориса и заговорю пушкинскими стихами, будто я их сам сочинил, рождая их и тут же живыми бросая в зал. И тогда я почувствую, как мое сегодняшнее дыхание начнет совпадать с дыханием Александра Пушкина, писавшего сто сорок лет назад в Михайловском своего «Бориса». Я почувствую частицу Пушкина в себе, и от этого еще радостнее станет творить. Ведь творить на сцене всегда радость, даже когда творишь трагедию…

Я не стремлюсь к театру одного актера. Люблю настоящий театр с общением партнеров. Мои собственные концерты — растянутый монолог, где на первый план выступает образ рассказчика. В «Евгении Онегине» — это размышления и разговор самого Пушкина. То же самое в «Анне Снегиной» Есенина — монолог поэта, но уже в другом стиле. Даже Бернса я представляю себе как озорного автора, который в стихах рассказывает о том, что иногда можно увидеть и услышать в жизни».

Мы встретились с Юрским воскресным днем на репетиции «Фиесты». Только что закончился утренний спектакль «Беспокойная старость», где Юрский играл профессора Полежаева; и, почти не сделав передышки, он начал репетицию, уже как режиссер новой телевизионной постановки.

—В нашей «Фиесте» не будет знаменитых сцен боя быков. Это может отвлечь от главного, от слова Хемингуэя, от его мысли.

Юрский в жизни серьезен и озабочен. Ничего похожего на легкость и улыбчивость Остапа Бендера. Его обуревают замыслы, он полон ими, они не дают ему покоя. В нем скрыт поэт. К сожалению, действительно скрыт, потому что свои стихи он не обнародует. Его тянет к литературной работе — он сам сделал сценическую композицию «Фиесты».

—Хотелось бы предложить зрителям неожиданное,— говорит он.

Что же артист считает главным для своей профессии, в чем видит ее предназначение?

—В том, чтобы создать на сцене представление о лучшем в жизни, к которому стремится зрительный зал.