Н.Пляцковская Читает Юрский. Ленинградская правда, 04/02/1971
ЗРИТЕЛЬ, знакомый с творчеством Сергея Юрского, уже как-то и не удивляется художественной щедрости таланта актера. Но именно эта щедрость да еще душевное беспокойство большого художника заставляют Юрского осваивать новый для себя материал, обращаться к разным видам творчества.
На этот раз Юрский — на концертной эстраде. Он читает одну из своих литературных программ. Попытаемся пойти за исполнителем, за движением его мысли, попробуем понять логику его чувства.
— Пушкин. «Граф Нулин». Поэма 1825 года, — говорит актер. Ему необходимо назвать эту рубежную дату в русской истории, в жизни самого поэта. И хотя авторская интонация в чтении Юрского появляется лишь на мгновение, ваш внутренний отсчет начинается с этих слов:
«Кто долго жил в глуши печальной,
Друзья, тот верно знает сам,
Как сильно колокольчик дальний
Порой волнует сердце нам...»
Эти строки звучат у Юрского строго, мужественно и печально. Пушкин в ссылке. И вся забавная история графа Нулина вдруг освещается тоскующим взором поэта. Мы познаем истинную цену его пленительному юмору, тем более, что в исполнении Юрского так живописны все образы поэмы.
Авторская интонация возникает еще раз:
«Глядишь — и полночь вдруг на двор».
Юрский задувает свечу. Большая пауза. И за ней в вашем сознании встает день, прожитый поэтом, и вы невольно сравниваете его с днем, который провели герои «Нулина». Огромный, насыщенный мир Пушкина — и получувства, полужелания его персонажей. Конфликт, возникший здесь, быть может, неожидан, но нота драматизма словно бы открывает нам новые грани в образе самого поэта, приближает его к нам…
ЮРСКИЙ читает одно произведение — а стремится всегда раскрыть автора в целом, в самых существенных мотивах его творчества. Поэтому не удивительно, что лирическая «Анна Снегина» Есенина звучит у актера почти как трагический эпос: Юрский видит в поэме произведение о судьбе человеческой, судьбе народной. Россия, разбуженная революцией, ее вздыбленный быт, жизнь, меняющая свои формы, и смятенный мир поэта — о многом поведал актер, читая «Снегину». В его исполнении эта поэма стала размышлением о жизни, о ее сложностях, о щемящей любви к родной земле, к людям, наконец, к женщине. Но где любовь — там и горечь утрат, и скорбь, и гордость. Слушая Юрского, мы живем этими чувствами тоже.
А потом актер словно дает передохнуть. Он читает новеллу Мопассана «Награжден». В руках Юрского тросточка, на голове блестящий лакированный цилиндр. Он идет по сцене походкой светского щеголя и, привычно поигрывая тростью, начинает рассказ о господине Сакремане, который с детства лелеял лишь одну мысль — получить орден Почетного легиона. Казалось бы, актер ведет непринужденную светскую беседу, но монолог его полон убийственной, едкой иронии. Изящно и спокойно, не меняя плавного хода рассказа, Юрский издевается над жалким честолюбцем, который низвел весь мир до степени собственной глупости.
Художник продолжит эту тему в чеховской «Клевете». Здесь иные характеры и краски, совсем иной юмор. Отброшены за ненадобностью трость и цилиндр, неузнаваемы тон, мелодия речи. Но смысл разговора не изменился — наоборот, он еще более обострен. Надо слышать любовные интонации слов героя, обращенных к… заливному осетру, чтоб почувствовать все идиотское несоответствие вожделенной страсти и предмета этой страсти. Беспощадность чеховского смеха доведена здесь до крайней точки, до предельной черты. И если мысленно продолжить рассказ, то, кажется, вслед за смехом из души артиста вырвется одно из страстных драматических признаний, с которыми Чехов обращался к своему читателю. Но вместо этого Юрский переходит к Роберту Бернсу и читает «Веселых нищих», «Шотландскую застольную». Энергия мысли переключается на другой мир — мир веселых, честных, раскованных людей. Их мужество, их духовную свободу актер утверждает как главную ценность жизни.
Однажды Юрский сказал, что он читает разных авторов и в программе их объединяет разве лишь его любовь к ним. К этому обязательно нужно добавить: и еще творческая тема самого актера — его страстная вера в высокие нравственные начала человеческой личности.
Сергей Юрский 