Е.Фадеев. Буду летать на воздушном шаре. — Советская культура, август 1972

-Ваш первый вопрос?- спросил Юрский.

Я сказал. Он внимательно выслушал, помолчал  немного.

— А какие ещё? Пожалуйста, назовите…

Сначала мне почему-то показалось, что именно такого первого вопроса он и ждал, и это ему не понравилось. Потом я понял, что это не так. Но это потом.

Мы беседуем в его артистической  в перерыве между двумя картинами. Он в королевской одежде, почти  никакою грима: борода, тени под глазами… Высок, строен, подчеркнуто сдержан. Говорит в полголоса, без всяких жестов, тщательно обдумывая каждое слово… Долго подыскивал определение его манеры  разговора. Может быть, cдержанно и  обдуманно?.. Здесь же скажу то, что понял не сразу. Так вот. заранее узнавая все вопросы, он как бы заранее обдумывал ответы на них, нащупывал главную тему, канву разговора, его тональность. И еще. Он приглядывался ко мне. примеривался: «А кто ты, мил-человек, будешь?».

— Ну что ж. начнем с первого вопроса. «Ревизор»… Осип… Спектакль этот совсем новый, не прошел и двадцати раз, поэтому и впечатления мои — новые, свежие, несформировавшиеся… Осип — такая же гоголевская фигура. как и все остальные. Мне доводилось видеть «Ревизора», где все фигуры -— гоголевские, гротескные, а Осип — совсем наоборот, очень реальный, как бы противовес… Моей целью было как раз сделать его настолько гротескным, насколько это оказывается возможным… Если у героя мало текста, но его пребывание длительное — а именно таков Осип, — могут быть использованы приемы пантомимы, эксцентрической пантомимы. Что я и сделал… .

— Эксцентричность, — так считают многие — вообще свойство вашей актерской индивидуальности, актерской манеры. Не могли ли бы вы сами ее охарактеризовать.

— Когда обо мне говорят как об актере эксцентрическом, я воспринимаю это как комплимент. Вы спрашивали, есть ли у меня любимые актеры. Конечно, Плятт, Папанов, Евстигнеев, Гринько, из зарубежных — Мастрояни. покойный Тото. Всех их называют эксцентричными актерами… Так что и очень ценю это слово — эксцентрика.

Теперь об актерской манере. Мне кажется, что если актер знает свою манеру и может ее сформулировать, то он ее исчерпал… В драматическом театре не может существовать манеры на всю жизнь. Она зависит от конкретного материала, с которым ты работаешь, от задач данного спектакля и, наконец, просто от возраста, опыта…

— Вам знакомо это чувство? Как вы его преодолеваете?

 — Разумеется, знакомо. Каждый актер, как и каждый человек, знает, что это такое. Правда, у актёра  это все намного сложнее.

— Почему?

— Потому, что профессия актера публична. И кризис актера, и продолжение этого кризиса, его сомнения  происходят всегда перед глазами большой аудитории. Что делать? Вносить ли эго свое состояние  в роль или же стараться оставить все за кулисами? Вопрос…

— Как поступаете вы?

 — Пользуюсь и тем, и этим… Надо работать, надо идти вперед. Очень важно не насиловать свое творческое чувство. Иногда важнее оставить неполучающийся кусок или не получающуюся роль и идти дальше. Чтобы потом к ней вернуться… В нашем деле совсем не обязательна математическая последовательность: пока не овладеем этим — нельзя переходить к следующему… Главное — ощутить целое. От него оживут и неполучаюшиеся детали.  Творчески ощутить сверхзадачу роли, сверхзадачу  спектакля — это и есть, пожалуй, самое трудное и самое главное… Руководитель нашего театра Георгий Александрович Товстоногов обладает замечательным  качеством: неожиданно предложить актеру роль, приводящую в движение совсем новую сторну его души. Именно здесь лежит возможность творческою обновления, возможность выхода из периодически создающегося внутреннего актерского кризиса… Разнообразие — всегда на пользу актеру.

— Этим можно объяснить и ваши работы в кино, на телевидении, на эстраде?

— Отчасти да. Я думаю, что работа там одновременно с работой в театре является необходимым компонентом  творческой жизни современного драматического актера… Я одинаково люблю и «Евгения Онегина», и Викниксора из «Республики Шкид» и своего первого старика —- Илико…

— Не тянет ли вас к прежним, уже сыгранным ролям, тоскуете ли по ним? Может быть, не по всем  — некоторым…

— Конечно, бывает. Тоскуешь по кинороли, с которой прощаешься в последний день съемки. Тоскуешь по театральному спектаклю, который сходит с течением времени. Так было с Чацким. (Я ею очень любил, хотя  играл всегда трудно. Все 133 раза трудно).  Так было с Бендером. И точно так же, как с радостью вспоминаешь студенческие годы, но возвращаться к  ним вроде бы поздновато, так и с этими ролями. Они были — они прошли. Надо жить дальше, надо работать. 

— Ну а если всё-таки придется вернуться  к роли. Сможете ли вы сыграть ее с учетом всех пожеланий,  всех критических замечаний?

— Критика чрезвычайно важна для каждого актера, как и для всякого человека.  Но всякое произведение искусства, когда оно завершено, представляет собой явление цельное, живущее по собственным внутренним законам. И изменить его по чужому, даже пусть умному и справедливому совету, не так-то просто. Я не могу себе представить, чтобы актер на другой же день после выхода газеты с рецензией мог иначе сыграть свою роль.  чего тогда стоит весь его предыдущий труд? Влияние критики более глубокое и более длящееся во времени. Оно формирует личность актера, его дальнейший труд…. Вот, скажем, сыграл ли бы я сейчас Бендера иначе? — у вас есть такой вопрос. В главном, думаю, что нет. Но в каких-то деталях я смог бы учесть уже и собственные претензии, и мнение критики.

 — Может ли зритель повлиять на ваше выступление? Пусть даже это будут какие-то  банальности, раздражающие детали…

— Конечно, может, — он подумал немного, повторил.  — разумеется, влияет. В какую сторону? В сторону лучшей боксерской стойки что ли. Если кто-то что-то не понимает,  меня это задевает… ЬБывает же мешают  обстоятельства, виновники которых сами. Оказывается, мы как-то неприметно прониклись штампом, н вдруг зрительный зал пронзительно нам напоминает, что это плохо, что мы где-то остановились. С этим тоже борешься. А борьба это обновление. И ты становишься вроде бы моложе.

— Извините, сколько вам лет?

— Тридцать семь.

— А сколько лет героям, которых вы сейчас играете?

— Генриху IV — 60. профессору Полежаеву — 75, Илико — 70…

— Чем объяснить эти роли: складывающимся репертуаром или каким-то особым вашим интересом?

— Поначалу первым. А потом и вторым. Я полюбил эту тему. Меня заинтересовал этот период жизни человека, период итогов, период, когда вся жизнь перед глазами человека, а следовательно, и перед глазами зрителя… Но сейчас я все чаще н чаще думаю — такого раньше не было — о том возрасте, в котором я нахожусь, о своем возрасте. Актерски я очень хотел бы вернуться к менее мудрым, но более свежим впечатлениям. Сейчас я очень хочу — говорю это совершенно искренне, это не какая-то там дань модным ответам — сыграть своего сверстника, современника.

— И тем не менее сейчас вы ставите и играете «Мольера» Булгакова, где снова стареете и умираете… Почему вы взялись именно за эту пьесу?

— Я очень люблю театр, а она — об этом. Я очень люблю Мольера, а она о Мольере. И, наконец, я очень люблю Булгакова. 

— Ваши планы как режиссера?

— Я не собираюсь бросать актерскую профессию.  Просто есть некоторые вещи, которые очень хочется сделать самому. Тем более наблюдая за работой Георгия Александровича Товстоногова. У пего учишься и учишься не только как актер, но и как режиссер…. Дальнейших режиссерских планов у меня нет. Хотя есть, конечно, произведения, которые мне очень близки.

— Какие?

— Островский. Ибсен… Но, повторяю, конкретного плана сейчас у меня нет.

— Вы очень устали во время московских гастролей? Такая жара…

Очень… Этот сезон у нас вообще был сезоном гастролей. Мы играли в Праге, Братиславе, Хельсинки, Вене, Цюрихе. И, наконец, в Москве. И одновременно в Ленинграде. Мы ездили туда и обратно… Гастролями своими мы очень довольны. Встреча с московским зрителем всегда радостна, а это наше общение было каким-то особенно интересным, обогащающим. Мы заканчиваем сезон, полные новых впечатлении.

— Что вы собираетесь делать во время отпуска?

— Сниматься в фильме по повести Жюля Верна. Буду летать на воздушном шаре. Интересно!

— Что вас больше всего волнует, кроме вашей профессии?

— Профессии других…

В репродукторе раздалось:«Следующий эпизод. Занятых прошу на сцену». Он поднялся с кресла.Поправил сапоги, надел кольчугу, прошелся. Прошёлся, сильно  прихрамывая. Он был нездоров, и в этот день  врачи запретили ему выступать…

Беседу вел Е.Фадеев