С. Цимбал. Спектакль о Мольере. Советская культура, 16 марта 1973 года. 

Сергей Юрский, впервые и интересно выступающий вкачестве театрального режиссера, поставил на сцене Академического Большого драматического театра имени М. Горького «Мольера» Михаила Булгакова. Умную и глубокую пьесу он прочитал по-своему, с энергией и волнением. Получилось так, что созданный им спектакль оказался не только яркой сценической монографией о великом комедиографа» но и своеобразной, полной глубокого драматизма поэмой о самом театральном искусстве.

Превратности и поэтические контрасты театрального быта, тяжкий и восторженный труд актеров и, наконец, великие авторские прозрения самого Мольера предстают перед нами во всей своей неразрывности. Легко и безо всякого напряжения переходят актеры из пьесы Булгакова в пьесы Мольера: в его «Тартюфа», или в «Мнимого больного», или в знаменитый «Версальский экспромт». Режиссер тем более имел право на такой выход,что из своего исторического далека Мольер объясняет в них то, что написал Булгаков. Современный театр  рассказывает нам о театре далеких мольеровских времен и делает это со страстью и увлечением, с тем строгим историческим чувством, без которого не бывает настоящей театральной правды.

Великолепен и беспокоен мир театра, в котором Мольер живет и страдает, повинуется и учит, в котором достигает самых высоких творческих вершин и одновременно испытывает непрерывную муку от уколов и ударов «короля — солнца». Юрскому помогла показать это взволнованная вера в самую суть театра — извечного притворщика и правдолюбца, утопающего в ярких нарядах, в шелках и бархате и придающего нн с чем не сравнимую красоту рубищу, в котором нередко предстают на театральных подмостках благородство и бескорыстие.

Во всей атмосфере спектакля и в характере самого Мольера есть эта суровая и даже озадачивающая контрастность. Тут все как бы обращено к столетиям, можно сказать, к вечности, и вместе с тем все такое повседневное и будничное! Жизнь в театре пронизана суетностью и прозаическими заботами, и она же окружена атмосферой возвышенной дерзости, независимости и духовного подвига. Все смешалось на сцене и за кулисами — безысходнаячеловеческая боль и ни с чем не сравнимое наслаждение творчеством, вынужденное раболепие перед просвещенным тираном и неостывающая страсть к истине.

Мольер Юрского не трагичен в общепринятом значении этого слова. Своим собственным путем, подсказанным Булгаковым, ведет Юрский зрителей к постижению трагической сущности своего героя. Смертельно больной, верный своемуактерскому долгу, Мольер — Арган из «Мнимого больного»  пытается доиграть роль до конца. И чем сильнееего душит смертельный приступ, тем раскатистее хохочет зрительный зал. Щемящую жалость и боль вызывает чеповоческая беспомощность великого лицедея и поэта, предсмертные судороги которого приняты за обычное притворство.

Но все, что испытывает Мольер Юрского, все, с чем он сталкивается, становится особенно понятным еще и благодаря тому, как показан в спектакле Людовик XIV. Великолепно разоблачает Олег Басилашвили высокомерное и респектабельное равнодушие короля, вкотором уже давнонет ничего живого и ничего человеческого. Его изысканность и точно рассчитанное обаяние заставляют содрогаться. Его вероломнаяигра любезностями — “герцог, если вам не трудно, посадите маркиза де Лессакана один месяц в тюрьму”не вызывает никаких иллюзий,но обескураживает своим безмерным бесстыдством.

Не все характеры воплощены в спектакле достаточно ярко: есть тут и свои потери, своя дань сценической традиции или слишком общим и внешним представлениям о тех, кто преследовал и час за часом убивал Мольера. Сложнее и многозначнее должны были бы быть и архиепископ де Шаррон (В. Медведев), и маркиз д’Орсиньи (М. Волков), и члены «Кабалы Священного писания», которые охарактеризованы в спектакле несколько наспех. Но важно, однако, другое: печать внутренней серьезности и правды лежит на многих близких и преданных Мольеру людях: Мадлен Бежар (Э. Попова), Арманде Бежар (Н. Тенякова), на Жан- Жаке Бутоне (П. Панков) и Шарле Лагранже (А. Пустохин).

Успеху спектакля театр в немалой степени обязан блистательном работе художника Кочергина, создавшего на сцене атмосферу историческойконкретности, вызывающей пышности            просвещенного абсолютизма и угрюмого бесцветия театрального закулисья.Вот одна из зрительных кульминаций спектакля: огромное сценическое пространство окружено паутиной бесконечно размноженных канделябров. Когда свечи в канделябрах вспыхивают своим тускловатым, мерцающим или ярким светом, перед нами возникают не только очертания огромного театрального зала, но и картина времени, его пустого и эфемерного великолепия.

Живой и тонко разработанный быт и условно, но красноречиво очерченная в спектакле эпоха образуют полное внутреннее единство. На этом фоне наиподлейший монарх совершает убийство своего самого великого подданного. Людовику и отвратительной «кабале святош» действительно удается укоротить жизнь самого господина де Мольера, но не великую жизнь его гнева, его таланта, его человечности.