Т. Жаковская «Потеснитесь, господин Случай! Актер на ленинградском телевидении».[о «Фиесте»] Театр, №8, 1973 

..В «Фиесте» – проблема, давно волнующая Юрского: человек и время, личность и общество – в их противоборстве и взаимовлиянии. В «Фиесте» – присущие актерским работам Юрского четкость, но не упрощенность мысли, парадоксальность логики, отточенность формы и расчет на умного собеседника, который не нуждается в подсказанном ответе. В «Фиесте», как всегда в работе Юрского, важен ритм постановки.

В самом начале – это рваный ритм пишущей машинки: перестук, пауза, опять перестук; это ритм воспоминаний Джейка Барнса – ритм неутихающей боли и нерешенных вопросов. Он перекрещивается с неторопливым ритмом мизансцен по кругу, в котором заключен Джейк, по которому  двигаются его друзья, знакомые, встречные – все герои «Фиесты». Это столкновение ритмов – как столкновение двух эпиграфов Хемингуэя к роману о поколении вернувшихся с первой мировой войны: текст из Екклезиаста – о жизни, в которой все постоянно возвращается «на круги своя», и фраза, обороненная Гертрудой Стайн: «Все вы – потерянное поколение».

«Фиеста» на испанском означает «праздник». Свою книгу о Париже Хемингуэй назвал «Праздник, который всегда с тобой».  Как тесно сплетено это в жизни: праздник, после которого остаются пустые бутылки и обрывки цветных афиш на мокром тротуаре, и праздник, дающий силу душе человеческой… Как их отличить? Какими критериями измерить победы и поражения, верность и измену, если жизнь вокруг не дает ни веры, ни высокой цели, ни великих дел? Как сохранить живую душу? Вот над чем бьются герои «Фиесты» – книги и спектакля.

Все роли в «Фиесте» играют – почти без грима и в современных костюмах – актеры Большого драматического театра. Все – за исключением Педро Ромеро. На эту роль Юрский пригласил Михаила Барышникова. В этом выборе режиссера таится глубокий смысл. Дело даже не в грации и утонченной пластике Барышникова, хотя благодаря им актеру удается в одном проходе к арене, в одном приветственном жесте сыграть предчувствие боя, его красоту и опасность.  Дело  и не только в незаурядном драматическом даровании молодого артиста балета, которое обнаружено режиссером. Барышников среди драматических актеров – представитель профессии, степень владения которой поддается довольно точному измерению. Так, среди героев «Фиесты», занятых поисками мерил. Ромеро – посланец мира, где есть, чем поверить ложь и правду, где фальшь очевидна, а мужество – доказуемо. Мир этот притягателен, как мечта (герои замедленно и восхищенно повторяют движения матадора).

В том мире, в котором живут они, все может быть легко подделано – и интеллект, и ирония,  и тоска, и горечь, и «настоящие ценности». Истинное разнится от подделки едва заметным оттенком. Так, Владимир Рецептер легким преувеличением интонаций и жестов выдает надуманность чувств, книжность разочарований Роберта Кона.

В «Фиесте» играют актеры, которых, кажется, мы знаем давно и хорошо. Но почти каждая работа в этом телеспектакле – открытие, и происходит это по мере того, как актеры проникают в тайное тайных своих героев. 

В этом телеспектакле почти у каждого персонажа есть мгновение беспощадной обнаженности души. Брет – Наталья Тенякова (обычно – веселая, бравирующая своей бесшабашностью, кокетливо утрирующая жесты и интонации) вдруг затихает в такси рядом с Джейком, и слезы, кажется, готовы наполнить ее глаза – слезы любви, бессилия и одиночества. А в самом конце, когда она ждет Джейка в номере мадридского отеля, мы увидим усталую, близорукую, зябко кутающуюся в плед женщину, которая за все расплачивается годами, а их остается все меньше, и все меньше становится надежда.

Майкл Кембл Владислава Стржельчика, всегда артистически ироничный, презирающий превратности судьбы, произносит слова: «Я – полный банкрот». И даже Роберту Кону, воплощению всех интеллигентских комплексов, чрезмерно сосредоточенному на собственной личности, приходит сознание своей ординарности.

Джейкоба Барнса в «Фиесте» играет Михаил Волков. Несколько лет назад он сыграл лейтенанта Генри в телеспектакле «Прощай, оружие!». Попытка была неудачной – актер страдал излишне красиво и многозначительно.  В «Фиесте» за сдержанной манерой поведения Барнса – Михаила Волкова, его способностью вступать в контакт со всеми и раскрываться перед немногими, за спокойной иронией, с которой он относится к окружающим и к самому себе, – трагедия наблюдателя, который видит причины и следствия событий, но бессилен предотвратить их.  «Фиеста» увидена и снята с точки зрения Джейка, и это немало прибавляет к нашему знанию о нем.

Шумный праздник Парижа и праздник Испании сыграли два десятка актеров;  за каждым прослеживается судьба, каждый занимает особое, специально для него отведенное место в структуре спектакля, даже если вся роль – один пробег, как у Владимира Козлова. Бежит парень с застывшим лицом по мокрым и пустым улицам, спрятав руки в рукава, будто пытаясь унять дрожь, и монотонно выкрикивает: «Муэрте» (умер). Это оборвалась чья-то жизнь в уплату за фиесту.

На минуту появляется на экране и сам Юрский в роли парижского шансонье, чья негромкая и щемящее грустная песня сопровождает веселье праздника. Это не только роспись мастера в углу картины, это – следствие убеждения, что на телевизионном экране не должно быть небрежно прописанных деталей.

«Фиеста» – спектакль о поиске критериев истинного и преходящего, сущности и суетности – потребовал от актеров реальности духовного процесса, проживаемого сегодня, здесь, сейчас, от своего имени.

Способ их игры можно назвать даже не «от себя», а «в глубь себя» – так будет точнее…