В. Максимова. Из статьи «И встречаются поколения.» — Театр №6, 1977

A в Ленинграде, на сцене Большого Драматического театра раскрывалась в глубину анфилада комнат прежде роскошной, а теперь замерзающей и будто вымершей петербургской квартиры. Входил старый человек, белый как лунь, с белоснежной щетиной на впалых щеках. Почетный доктор Оксфордского университета профессор Полежаев переступал порог своего дома. Очень старого, совершенно старого человека играл Сергей Юрский, которому в год премьеры исполнилось тридцать пять. И старость становилась не только возрастом роли, здесь была трагедия старости и ее философия. Физическое изнеможение, почти бестелесность — но и сила духа, не истраченный потенциал человека гениально одаренного. Печаль близкого конца — и покой и гордость осуществившейся судьбы, исполненного призвания.

О том, что может скоро умереть, он говорил упрямо, нудно даже, с характерными носовыми интонациями, сердясь, что приходится напоминать об очевидном. И эти слова были не о себе. Дело его жизни не должно погибнуть в бурях величайшего социального перелома. Оно — для людей. А люди скоро оставят оружие и вернутся к труду и миру. Так он знал, так видел. Сидел на вершине стремянки у необъятных книжных полок, подобрав худые ноги, закутанный в плед, словно старая, зоркая птица. Оторвавшись на миг от работы, смотрел на матросов, явившихся в его дом с обыском. Без страха и гнева, цепким взглядом человека, вся жизнь которого — непрестанное узнавание, кто, подобно другим своим гениальным современникам, «блоковским» чутьем разгадал музыку революции, в искаженном лике времени увидел будущее, понял и принял его.

 Гармония и соразмерность были в роли; замечательное чувство эпохи, новое осмысление вечной и неисчерпаемой темы «интеллигенция в революции»; глубина внутреннего, психологического постижения, точнейшая пластическая характеристика. Особая старческая грация ощущалась в чуть согнутой фигуре, старомодная элегантность, благородство стиля. Жест был скуп, сведен до минимума, словно Полежаев экономил силы, копил для главного.

Юрский дал тончайшую интонационную разработку роли. В парадоксальных, ломких интонациях звучала властность человека, привыкшего подчинять себе огромные аудитории, риторическая четкость оратора и аналитика, страстность и темперамент бойца. А иногда в старом ломком голосе проступали вдруг молодые, задиристые, петушиные тоны, и тогда мы чувствовали, каким он был, каким начинался профессор Полежаев.