Реплика Сергея Юрского в дискуссии «Время.Человек.Искусство» в журнале Театр, №11, 1977  

Сперва о переменах. Меняется герой, это несомненно. Актерам это особенно заметно. Для нас герой литературы (драматургии) — не только тот, о ком читаем, о ком думаем, но и куда конкретнее, телеснее — тот, кого играем, кем становимся.

Глядя на сцену, можно особенно четко проследить перемены. Примерно каждые десять лет определенные произведения ставятся заново. Это классика, в ней — герои на долгие времена. Мы играем классических персонажей, сознательно и подсознательно находясь в зависимости от тех героев, которых создает жизнь и литература сейчас, в момент постановки, а не в момент написания их автором. Иначе мы, попросту говоря, отставали бы от жизни. Для меня 60-е годы были годами большого размаха работы. Многие из ролей, сыгранных мной в то время, дороги мне — Чацкий, Тузенбах, Часовников в «Океане», Илико в пьесе Думбадзе, Дживола Брехта, библейский Адам в «Божественной комедии» Штока, легендарный Эзоп, Бендер в кино, Кюхля на телевидении, многие другие. Мои герои 60-х годов ушли. Я не жалею об этом, хотя 70-е годы не открыли мне столь широкого поля деятельности. Я чувствую — герои последних лет (профессор Полежаев, капитан Басаргин из телеспектакля по произведениям В. Конецкого, булгаковский Мольер, Павел Фарятьев из пьесы Аллы Соколовой) при всей разности их возрастов, характеров, эпох, в которых они живут, объединены чем-то, что отличает их от прежних. И это «что-то» определено не мною, а реальностью жизни и ее новым отражением в литературе.

Когда-нибудь 60-е годы удалятся от нас, и мы сможем разглядеть их с той пристальностью и объективностью, с какой теперь рассматриваем 20-е годы или начало века. Сугубо личное отслоится, будет легче делать выводы и сводить «основные черты к пунктам». Пока еще нет. 60-е годы — это еще совсем недавнее наше прошлое. Мы еще живем им, растем из него.

Но уже год 77-й. И активно вступает в жизнь новое поколение. Мы ощущаем перемены. И сами мы меняемся. Но… правомерны ли формулировки? Не преждевременны ли? Ведь ощущения требуют проверки. Мы, практики театра, все-таки живем довольно замкнутой жизнью профессионалов, и трудно охватить картину жизни литературы и искусства в целом. Но, может быть, именно в том смысл разговора, предложенного журналом «Театр», чтобы из множества индивидуальных ощущений получить приближение к истине. Поэтому все-таки рискну формулировать.

Герой 60-х нес в себе черты романтика. Поэт, открыватель, изобретатель. Говоря языком социологов, — неформальный лидер, человек, стягивающий к себе внимание других, борющийся за приятие другими своей идеи. Пробуждение, становление личности. Утверждение человеческой индивидуальности. Сюжетная пружина чаще всего — удастся или не удастся герою побороть косность, непонимание. Чаще всего герой бытово неприспособлен. Герою не хватает трезвости, рациональности, оценочного взгляда на вещи, и именно в отрицании такого взгляда — его, героя, пафос. Личная жизнь — производное от главной идеи.

Положительные герои этого направления — персонажи пьес В. Розова, Лямин из «Назначения» А. Володина, Платонов и Часовников из «Океана» А. Штейна, герои «Иркутской истории» А. Арбузова. Отрицательные (они тоже нередко люди творческие, но их деятельность имеет уклон в эгоизм или в карьеризм) — герои пьес А. Арбузова «Счастливые дни несчастливого человека», «Выбор»… Я, разумеется, упускаю многое. Хочу сосредоточиться на более знакомом — на драматургии, на некоторых ее авторах. Произведениям 60-х годов чрезвычайно свойственно стремление к аналогиям. Читатели хотят, чтобы с ними говорили о знакомом, и в публичном выявлении известного всем нам находят удовлетворение. Так отмечаем лучшее, так разоблачаем.

Герой 70-х годов — человек, осознавший себя. Человек, чей общественный пафос стал более зрелым. Процесс его становления более или менее закончен. Этот герой понял ограниченность возможностей личных, индивидуальных идей и порывов. Он ищет закономерности. Он более уравновешен, очень далек от романтичности, меньше занят собой, своими переживаниями, внимательнее к другим, к взглядам других. Именно поэтому для нас, зрителей (читателей) 70-х, в нем больше неожиданностей. Не ассоциативное узнавание знакомого, а постижение нового привлекает нас в герое.

Хочу подчеркнуть, что я говорю об основной тенденции, как я ее ощущаю, а не о количественном преобладании в искусстве такой перемены. Есть и другое. Я не хочу превращать свою реплику в претендующий на глубинное обобщение анализ, поэтому не хочу кого-нибудь походя критиковать. Скажу только, что в целом ряде случаев, читая или видя какое-нибудь новое, иногда даже яркое произведение, чувствуешь вдруг: хорошо, мастерски, но… это перепевы былого без непосредственности, свойственной тем годам. Значит, есть разница уже ощутимая.

Страх перемен не может быть атрибутом искусства. Искусство непрерывно обновляет себя, через смелое самоотрицание возрождается вновь.