Елена Горфункель. Воспоминание о «Фиесте» — Невское время, 16 марта 1995

Во вторник поздно вечером телевидение пятого канала преподнесло к 60-летию Сергея Юрского его же «Фиесту», произведение почти четвертьвековой давности. Оказалось, что фильм пережил стадию старения и перешел в состояние классики, вызывающей совсем новые чувства.  Оказалось, что все актеры—хороши, молоды, роман—замечательный, а Брет Эшли (Наталья Тенякова}—очаровательное и непростое создание, манерная фурия с короткой стрижкой, модной двадцать пять лет назад. Оказалось, что лица в плотной,близкой к глазу композиции кадра, знакомые лица ленинградских актеров всех поколений и школ—это групповая фотография эпохи. Они играют самих себя—тех, кто не выходил из кафе, ночевал на репетициях, очень любил «капустники» и делал широкие жесты на последние деньги. Произошло превращение современности в лучший, лирический документ эпохи. Такой, например, как «Июльский дождь» Марлена Хуциева.

В глубине кадра нашлось место для автопортрета—Юрский что-то напевает по- французски (действие происходит в Париже!) Тут, как сказал бы поэт «была вся бытность разрытой, вся вечность рассеянной», унесенной в другие времена, вместо того чтобы остановиться и застыть навеки. Впрочем, не все унесено. Недавно Юрского пригласил для допроса А. Караулов—Юрский держался с неизменным достоинством, хотя ему пришлось туго. Мы видели—кто с радостью кто с сожалением—того же человека каким он был и тогда, в «Фиесте», и после нее и во всей последующей деятельности. Это называется остаться верным себе. Даже и тогда, когда на тебя меняется спрос и цена. Ум, образование и вкус не позволили Юрскому быть лишь актером, он стал интеллигентом театральных профессий—роль, точно не сыгранная и не выбранная никем другим, стал человеком-театром с печатью обратного адреса «на челе». В известном смысле Юрский повлиял даже на Товстоногова, поскольку Товстоногов умел ценить верные и точные проявления времени в личности. За Юрским, как за вожаком, шло “студенческое” время. Его ленинградские роли можно разделить по этому признаку: вот театр просто—Фердышенко, Адам, Илико, Дживола, а вот—брожение ума, кипение сил. Схватка так сказать, с обывательщиной—это Чацкий, конечно, студент из студентов Тузенбах, Часовников, Полежаев—в нем превосходный комедийный и характерный актер уступил место мастеру идейной драмы. Эзоп, Мольер. Не удивлюсь, если через десять лет он захочет сыграть роль Маттиаса Клаузена, самого интеллигентного персонажа в театре XX века, столько же верного культуре, сколько и пострадавшего за нее. Это будет логичным и честным продолжением пути, начатого  на фиесте.