Наталия КАМИНСКАЯ. Юмор Сергея Юрского — Культура, 14 декабря 1996

Московский художественный театр имени А.П. Чехова возобновляет давнюю традицию мхатовских вечеров, обещая, что на прославленную сцену в канун ее 100-летия будут выходить лучшие представители отечественного искусства. Вечер Сергея Юрского назывался “Классика черного юмора «, и в самом названии как бы соединились требования высокого искусства с модными настроениями сегодняшнего дня.

Однако слово “модный” мало подходит к личности Юрского. Внешние совпадения, по преимуществу, случайны и тоже отдают юмором. Так, ныне в моде смокинги и бабочки, и мхатовский зал в этот вечер явил немало элегантных особ, одетых прилично случаю. Юрский же, любивший бабочки во все времена, но надевавший их исключительно из природного артистизма, в этот вечер играл в таком наряде Булгакова и Хармса. Контраст между внешностью дирижера симфонического оркестра и текстами о том, как один ударил другого каблуком по морде, был оглушительным.

Юрский обычно обнаруживает юмор там, где его не ожидают. В самый трагичный момент роли он внезапно добавляет точно дозированную порцию смешного. Зал взрывается хохотом, и эта реакция в иных случаях кажется человеку со стороны едва ли не святотатством. Ибо это надо почувствовать — как, испив вместе с актером полную чашу грустного, страшного, трагического, ты вдруг отпускаешь натянутые струны нервов. От внезапного смеха становится легко и светло. На самом деле все просто: у трагедии всегда есть оборотная сторона, а высокое — тоже человечно. Но сыграть все это вместе почти никто не умеет.

Юрский сочетает в себе эти начала на редкость гармонично. Вторгаясь в сферу пошлости, юмор Юрского резко меняет краски. Он становится жестким, почти карикатурным. Умное и грустное лицо актера, на миг обязательно явившись залу, прячется за маски, которых множество: от тяжелого тугодумного глубокомыслия до радостного идиотического оскала.

Голос сокрушительно меняет тембры, при этом актер менее всего заботится о правдоподобии. Его персонажи зычно басят, глупо пищат, доверительно пришепетывают. Перед нами уникальный театр — театр актера Сергея Юрского.

Но вернемся к названию вечера. Всегда безошибочно угадывающий глубинные импульсы времени, а не только его внешние приметы, Юрский составил программу из Пушкина, Островского, Достоевского, Булгакова и Хармса. Но для начала сам сформулировал суть “черного юмора” как “отсутствие сочувствия”. Емкость формулировки и точность оценки нынешнего состояния умов явились, однако, лишь отправной точкой исследования. Оно хронологически выстроилось: нежно-философские пушкинские “Сцены из “Фауста” — грустный и колоритный гимн артисту, дуэт Несчастливцева и Счастливцева (“Лес” Островского) — саркастический “Крокодил” Достоевского с легким креном в абсурд — глава из булгаковских “Мастера и Маргариты”, добавляющая к абсурду привкус чертовщины, — и, наконец, обэриутские пьески Хармса — вершина абсурда и несочувствия.

Но, как и следовало ожидать, несочувствие — не в природе этого артиста. Свернувшись в прием, в очередную “козью морду”, на которые Юрский большой мастер, оно не скрывало под собой совсем иных мыслей и настроений.

“Чистое сливочное масло” классики (как радовался король из английской баллады, читанной когда-то Юрским, этому здоровому продукту!) преподносилось залу от имени крупной личности, с которой в наше неисповедальное время по-прежнему хочется беседовать и за пределами театра. Редкая по нынешним дням вещь! Замирал в гордой паузе трагик Несчастливцев, утробным голосом вещал из крокодилова чрева чиновник Иван Матвеич, каменел от явной чертовщины киевский дядька Берлиоза. Несочувствие вылилось в сопереживание, смех оттенял серьезнейшие вещи, стиль, культура и человеческая глубина торжествовали тем более, чем щедрее рассыпал артист смешные штуки.

“Сообщниками” Юрского стали в этот вечер молодые артисты МХАТа, азартно игравшие сцены из Островского и Достоевского. Был явлен и отрывок из нашумевшего в свое время хармсовского спектакля молодых мхатовцев “Елизавета Бам на елке у Ивановых”.

После этого артист, было, решил закончить вечер, ибо юмор дошел-таки до опасной черной черты. Но “не удержался” и сам сыграл несколько хармсовских шедевров, предупредив, впрочем, что никакой ответственности за это не несет. Тут он с пиететом классического музыканта исполнил истории про “…театр закрывается, потому что нас всех тошнит” и т.д. После каждой миниатюры маэстро с неподражаемым достоинством кланялся умиравшей от хохота публике. Этот “чижик-пыжик” в исполнении Паганини окончательно убедил в том, что юмор, может, и бывает черный, но умный и яркий артист — никогда.