Григорий Цитриняк.  Юрский. — ТВ — ПАРК, 22-28 января 1996

— Знаешь знаменитую книжку «Олифа в стране чудес»? — спросил Сергей Юрский по телефону.

—У тебя ремонт?

— Приезжай — увидишь.

В квартире в самом деле шел ремонт, но Наталья Тенякова, жена Сергея Юрьевича, все же разгребла для нас место, где мы могли сесть и поговорить…

— Однажды, Сережа, я пришел к Олегу Ефремову во МХАТ. В гардеробе рядом со мной раздевался Иннокентий Смоктуновский: «Здрасьте!» — «Здрасьте!» — и он пошел на репетицию. V входа сидели двое пожарных, один сказал другому:«Хороший артист Смоктуновский! А Ефремов плохой артист — курит…» -Ты ведь куришь? Тогда расскажи, как ты стал плохим артистом?

— Гены сказались. Мой отец — Юрий Сергеевич Юрский, актер, потом режиссер, создатель маленького театра в Ленинграде. Моя мать — Евгения Михайловна Романова, завмуз той же труппы. Я пропускаю арест отца по дворянскому происхождению в 35-м, когда я родился, ссылку в Саратов, реабилитацию перед войной, исключение его из партии в 48-м, увольнение с работы, возвращение в Ленинград, где я учился. После смерти Сталина отец был опять реабилитирован и впоследствии стал художественным руководителем Ленконцерта. В 57-м он — самый первый мой учитель, которому я стремился подражать, — умер.

— Юрский — псевдоним?

-Отца, от имени Юра. Гимназисту играть в городском театре было не с руки, и, боясь гнева начальства, отец взял псевдоним, который и прирос к нему. А у меня это уже фамилия.

-Ты волнуешься перед выходом на сцену?

-Если плохо играю.

-«Плохо» у Юрского — понятие растяжимое, как говорят. Но я имел в виду: ДО спектакля.

-А я всегда знаю, буду плохо или хорошо играть. Если в плохом настроении, то волнуюсь.

-Ты много работал с Раневской, она говорила мне, что перед спектаклем у нее холодеют ладони…

-Мало того, я держал ее ладони в своих перед спектаклями в течение трех лет — каждый вечер, когда мы играли вместе. Ладони у нее действительно холодели.

-Тебя трудно застать дома из-за гастролей. Как прошли недавние — в США?

— Было семь спектаклей. «Стулья» по Ионеско и пять моих сольных концертов. Все — с аншлагами.

— Были какие-нибудь трудности?

— Главная трудность — стулья. На сцене их должно быть 32, но публика, которой не хватало мест в зале, попросту воровала стулья со сцены.

— Профессия актера — сплошной компромисс: с автором, режиссером, актерами…

— А я всегда за компромисс. Именно потому, что актер. И полагаю, что максимализм этой профессии не может быть свойственен. На сцене — да. В том смысле, что здесь ты действуешь сам. Держишь паузу. А пауза — это и есть ритм, и творит его исполнитель — актер. И от ритма может меняться все.

Мы с тобой люди того поколения, которое знает: во времена, когда театр был столь важен для зрителя, именно ритм, интонация, способ произнесения слов были гораздо важнее самих слов, потому что слова цензуровались, а это цензуре не подлежало.

—Тем не менее в свое время Гомулка возмущался тем, что актеры произносят какие-то реплики и монологи, обращаясь прямо в зал. Вождь польских коммунистов правил даже мизансцены…

— Тогда он запретил бы наш спектакль «Горе от ума» в БДТ, где поведение Чацкого строилось на том, что, не находя понимания у партнеров — и один раз, и второй, и третий, — он обращался именно к зрителю.

-Когда актер обращается к зрителю со сцены — это понятно. Но вот многие не понимают: почему это люди искусства косяком пошли в политику?

-Определенно: я против. Меня тоже звали. Зовут ведь не потому, что ты хороший или плохой артист…

— Имя на слуху…

— Вот! Нужны не личности, а лица. Я считаю это явлением скверным, непорядочным — со стороны тех, кто зовет, и легкомысленным — со стороны тех, кто соглашается.

— А можно ли сказать, перефразируя известный афоризм: артист в России больше, чем артист?

— Конечно. Вообще, театр в России больше, чем театр. Как и актер, играющий в театре главную роль. Не в роли идола, а — действительного носителя духа. Как и поэт — не только игрок словами. Если  актер, театр, поэт становятся ежедневной потребностью для определенного круга людей, как хлеб, — это совсем другое. Так было в определенные периоды с русским и, как мне кажется, с восточно-европейским театром. Может быть, нечто похожее происходило в Древней Греции или во Франции времен Мольера.

— Почему ты взялся за режиссуру?

— К этому привела жизнь: мне было что сказать как автору спектакля.

— Именно как режиссеру, а не только как актеру?

— Конечно. К тому же система, которую я люблю, известная, но не очень применяемая — Михаила Чехова, и то, что она исповедует, мне представляется театром. Чтобы сказать что-то свое не только самому внутри представления, а попробовать выразить всем спектаклем, я и попытался делать авторские вещи.

— А Артель артистов?

— Это моя идея: люди собираются на определенное дело, не обязываясь всю жизнь составлять семью. Не брак, а труд. Труд на время, объединенный любовью к произведению, доверием к режиссеру и взаимным интересом.

— Если пьеса нравится, а роли для тебя нет, ты ее поставишь?

— Один раз я с этого начал — с «Фиесты» Хемингуэя. Я репетировал в театре, но Товстоногов закрыл спектакль. Тогда я сделал телефильм — по-моему, одна из лучших моих работ и начало моей режиссуры. Картина сохранилась — в этом году уже несколько раз шла.

— Еще несколько вопросов, на которые просят ответить читатели. У тебя есть хобби?

— Я пишу. Прозу, стихи, эссе.

— Сейчас на Западе знаменитые актеры открывают рестораны…

— И у нас — Гомиашвили, Харатьян, Самохина… Но я вообще не люблю рестораны.

— У Гомиашвили есть еще и клуб.

— Я и клубы не люблю. Я люблю дом.

— У тебя не видно живности…

— У меня же ремонт, оглянись. Я всех разогнал. Дочь Даша, молодая актриса, с мужем у него в мастерской ютятся. И кота на время увезли. Зовут его Соус. Он, кстати, уже фотомодель — его снимали для «кошачьего» журнала «Друг». Но не может кот жить в этом развале, в этом шуме и с такими запахами краски. Это я один могу выдержать.

— Читателей вот еще что интересует. Наташа — мало того, что красавица, еще и прекрасная актриса, ты — знаменитый актер…

— А знаешь, почему я не говорю: «Нет-нет! Какой я знаменитый?!»?.. Я тебе скажу, чем горжусь. 

Вот сейчас ремонтирую квартиру. Приходит мужик — по объявлению — травить тараканов. Может, он меня обманывает — и состав не тот, и травит без противогаза, и вид подозрительный. Но вот закончил, я протягиваю деньги, как договорились, а он говорит: «Не возьму — с вас мне неловко брать…»

Мне нужен телефонный провод — десять метров. Иду на рынок, нахожу, что надо. «Сколько я вам должен?» — «Ничего — я помню «Золотого теленка»…» Наташа свидетель.

В прошлом году, Литва, керамический базар, все очень дорого. Меня догоняет человек: «Можно я вам подарю в память о «Республике Шкид»?»

Я не делаю из этого больших выводов, но малый есть: как раз то, о чем мы говорили, — я принадлежал к поколению и времени, когда артист был больше, чем артист. И это, оказывается, помнят, причем и следующие поколения.

-Все так. Но я хотел спросить о другом: ты счастлив?

— Тогда — цитата. У Феллини в «Восемь с половиной» главный герой приходит к кардиналу и говорит: «Отец мой, я несчастлив». И слышит в ответ: «Разве нужно быть счастливым?»

В самом деле, обязательно нужно?..