1994

«Стулья» Эжена Ионеско. Свободный перевод и постановка Сергея Юрского. «Школа современной пьесы».

1995

…Потом была встреча с самим Бродским нового, 1995-го года в Женеве, в доме Симона Маркиша. Юрский приехал после концерта, на котором исполнял стихи Бродского – рядом с Пушкиным, с Хармсом, с Гоголем. Спросил, не интересно ли послушать, как звучат его стихи в сочетании с ними? Он уклонялся от прямого ответа, но на концерт, как и на все другие, не пришел. Говорил: «Я и так знаю, что ты артист хороший». – «Откуда?» – «Ну… Знаю… Я тебе лучше напишу об этом». В январе 96-го Бродский умер. А через полгода в Америке вышла книга с большим стихотворением-пьесой, посвященной Юрскому: «Театральное».

«Потом уже, гораздо позже мне прислали эту книгу — «Пейзаж с наводнением». Это стихотворение было, как ожог – хулиганский привет мне с того света. Без всяких объяснений. И еще где-то через год, постоянно возвращаясь к нему, мне захотелось на это стихотворение ответить. Потому что ни Иосиф, ни весь его круг ничего в театре не понимал. И мне захотелось так же хулигански ему ответить, — что же такое театральный мир с точки зрения человека, топчущего сцену уже пять десятков лет. И под тем же самым названием, с тем же самым словом, завершающим стихотворение, я написал ему ответ – на тот свет».

Источник 

---

«Фома Опискин» по повести Ф.Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели — Фома Опискин. Постановка П.О. Хомского.  Театр им. Моссовета. Премьера состоялась 16 марта.

Осень 1995 — полуторамесячные гастроли в Америке со спектаклем «Стулья»

Из интервью, взятого Николаем Сундеевым(полный текстздесь)

– Какой же видится вам она, Русская Америка?

– У меня на нее большая надежда. Попробую объяснить. От первой поездки к четвертой, нынешней, я все чаще встречаюсь с молодежью. И если поначалу мне казалось, что это люди,оторвавшиеся от России, ее культуры, то теперь ситуация видится иначе. Я вижу, что отрыва нет. Вот  ведь и сегодня в зале немало было людей в возрасте, однако была и молодежь. Значит, она тянется к  русской культуре. Это радует.

Говоря о Русской Америке, не могу не упомянуть о том, что несколько моих друзей стали здесь, в этой стране, выдающимися людьми. Назову широко известных Иосифа Бродского, Михаила Барышникова. Назову людей, не столь известных, но тем не менее добившихся замечательных успехов в своих областях: это работающий инженером в космическом центре в Хьюстоне Марк Зальцберг, доктор Александр Гольбин, у него своя клиника в Чикаго, он работает в  очень серьезном госпитале с детьми, издал книгу на английском языке. Это живущий в Сан-Франциско фотохудожник Михаил Лемхин, чудесные у него работы; это фотохудожница Нина Аловерт в Нью-Йорке… У меня здесь, в Америке, сотни друзей и новых в том числе, таких, к примеру, как работающий инженером в Детройте Михаил Вассерман, большой знаток нашей российской культуры, собиратель ее ценностей. Перечень подобных людей мог бы быть очень велик. Но мне интересны не только те, кто здесь как-то себя прославил. хотя я за них очень рад. Я вижу, как налаживаются тут нормальные отношения человека с обществом, с природой. Все больше и больше встречаю людей, которые нашли здесь себя, построили свою жизнь в этой стране.

Мы очень многое потеряли, утратив эту общину. Но я говорил о надежде… Эта надежда не на обратный исход, что совершенно нереально, а – на поддержание с нею постоянной дружеской связи.

— Тут напрашивается вопрос “провокационного” плана: а сами вы присоединиться к этой общине не хотите?

– Нет, у меня иная судьба. Я актер, актер драматический, я  связан с языком. И мой зритель, в основном, там. Хотя и здесь,конечно, тоже. Проблема отъезда передо мной не стоит. Несмотря на всю тревожность происходящего в России.

– Кстати, о России. Каковы ваши прогнозы относительно ее будущего?

– На ближайшее будущее – прогнозы мрачные (при некоторой надежде, если говорить о будущем более отдаленном). Почти год, как в стране идет война. Помимо того, что это само по себе страшно, это дает еще метастазы на все общество, что, несомненно, скажется в дальнейшем.

1996 

Из Двойного интервью, взятого Ольгой Скорочкиной у Сергея Юрского и Натальи Теняковой в мае 1996 года после показа спектакля «Стулья» в Петербурге на фестивале «Балтийский дом»

…Мне всегда было очень тяжело сюда возвращаться. Потому что здесь всегда для меня оставалось слишком много долгов и обязательств. Неприятности родных и близких мне людей всегда огромным грузом наваливались на меня. Но сегодня—исключительный день. После того, как мы трижды отыграли “Стулья» в Театре Комедии… Какой был зал! Какой зритель!.. Такого потрясающего контакта со зрителями у нас не было давно.

—Я никогда не жил прошлым, хотя прошлое как категория, конечно, для меня всегда существовало. Многие критики все время оглядываются сегодня в шестидесятые и настоящее пытаются поверять теми легендами… Мне это смешно! Они как будто ослепли! Мы живем сегодня, в 1990-е годы, и надо это осознавать. И повторю: укреплять себя в профессии каждый день. Тренаж, правильное распределение нагрузок, количества спектаклей, публичности, репетиций… Кроме того, сейчас нашу профессию приходится защищать. Раньше этого не требовалось….

… Сегодня театрами, актерами, спектаклями прикидываются многие, в том числе те, кто ими не является. Столько подделок, химер, иллюзионистов!.. Сегодня важно уметь отделить искусство театра от не-театра.

…Это пространство-театральное, прекрасное пространство! Оно достаточно, чтобы поместить там “весь мир” и—я не люблю слове ‘‘смоделировать” — можетбыть, скорее, обнаружить в этом пространстве и ход жизни, и суть вещей. Я болезненно отношусь к современным поискам в попытках сломать это пространство. Поменять все местами: сцену и зал, зрителей и актеров… Это —нарушение конвенции. Я бесконечно верю в сцену-коробку—и зрителя, сидящего в зале, за чертой рампы. Такое ‘‘древнее” решение, устройство театрального пространства—бездонное, как семь нот в гамме. И оно не утратило ни надежд, ни своих перспектив.

Я думаю, что Пушкинская эпоха и культура заканчиваются—и закончатся они, видимо, как раз к 200-летию со дня его рождения.

…Возникающая в России новая шкала ценностей противоположна той культуре, которая начиналась с Пушкина. Эта культура существовала в России независимо от политической погоды на дворе. Пушкин был свой, родной, с него все начиналось—язык современный, которым мы говорим,.. Вернее, говорили. Сейчас он меняется… Меняется язык, шкала ценностей… Рыночная психология—она, конечно, несовместима с Пушкиным. Для людей, которые родятся в конце этого века, Пушкин уже будет в чем-то древний поэт, как Ломоносов, как Державин…

---

---

В издательстве альманаха «Петрополь» выходит книжка «СЮР»

---

---

1997

Здоровье поганое. Настроение хорошее. Диалог с самим собой. — «Общая газета», 19 — 25 сентября 1996 года. — вошла в книгу «ЖЕСТ» — Вильнюс-Москва, «Полина», 1997

Болезнь поймала меня на лету — между концертами в Сургуте и спектаклем в Киеве. Движение замерло. За три месяца двести метров по палате — до туалета и обратно. Я больше не строю дальних планов. Я снова медленно вплываю в жизнь. Перемены видны. Можно отметить, что фасады зданий очистились и похорошели. Нельзя не заметить, что люди деформировались. Одни от возраста, другие от несвойственных им функций, которые они на себя взвалили. Очень изменился язык. Довольно трудно понять, что говорят и что пишут. Но самое главное: говорят и пишут довольно много, но почти совсем не слушают и не читают. Да и мне самому — замечаю — лень, лень куда-то идти, что-то смотреть. Всё через усилие. Но странно — уныния, с которым прожил столько лет, нету. Испарилось. Сам спрашиваю и сам отвечаю: -Перемены есть? — Так точно, есть! — К лучшему или к худшему? — К лучшему! — Здоровье? — Довольно поганое. — Дружеские связи? — Все растерял. — Общественная деятельность? — На нуле. — Как со зрителями? — Стало сложнее. — Романы, флирт? — Затрудняюсь ответить. — Степень свободы? — Вторая мнимая. Что хочу, то и делаю: хочу смотрю ТВ, а хочу — выключу. — Перспективы? — Весьма смутные. — Так перемены есть? — Так точно, есть! — К лучшему или к худшему? — К лучшему. — А почему же к лучшему? Чего хорошего-то? — А чёрт его знает. Но почему-то к лучшему. Ощущение какое-то неплохое. Ничего не могу с этим поделать. — Видишь, как все победители этого забега нашей жизни напялили смокинги, явились торжественно всему населению и при всей важности стали похожи на толпу официантов? — Вижу. — Ну и как? — Смешно. —Не видишь разве, как отбросило на обочину многих из тех, кого ты ценил и уважал? — Вижу. — Ну и как? — Горько. — Не помнишь, сколько близких и дорогих ушло навсегда? — Помню. — Ну и как? — … Помню. — Да ты любишь ли кого-нибудь? — Да. — Кого? — Те, кого люблю, это знают. — Какие планы? — Я их больше не строю. — А здоровье? — Здоровье поганое. — А настроение? — А настроение хорошее.

«После репетиции» И. Бергмана – Хенрик Фоглер. Режиссер-постановщик – В.В. Долгачев. MXAT им. А.П. Чехова. Премьера состоялась 27 декабря 

---

«ЖЕСТ» — Вильнюс-Москва, «Полина», 1997

«Женитьба» Н.В. Гоголя – Жевакин. Постановка Р.Е. Козака. MXAT им. А.П. Чехова. Премьера состоялась 23 апреля

---

22 июня 1997 года — выступление Сергея Юрского на Международной конференции, посвященной исторической встрече К.Станиславского и В.Немировича-Данченко

Мне кажется, что мы с вами присутствуем при завершении века режиссерского своеволия в театре. Прошу не принять меня за нигилиста. Я не собираюсь все зачеркивать. Были и есть прекрасные спектакли. Были и есть прекрасные режиссеры. Но общая тенденция — это мое индивидуальное мнение — общая тенденция есть своеволие хозяина, то есть режиссера. Не лидера, не руководителя, а именно хозяина. В нынешнем театре — он, режиссер, единственный художник. Актеры же — краски, которые он более, а часто менее умело выдавливает на холст сценической площадки. Актеры постепенно привыкают к такому положению и начинают даже получать удовольствие от своего иждивенчества…

….Появились режиссеры, которые совершенно не представляют, что такое профессия актера. И даже гордятся этим. Бывают спектакли, где на сцену не ступала нога режиссера. Он сидит в темноте зала с микрофоном и творит нечто из живых людей, безоговорочно ощущая свое богоподобие. “Я не умею играть, это ваше дело, — говорит он гордо, — я умею творить и не мешайте мне!”

Бедный театр! Бедные участники встречи в “Славянском базаре”! Ведь эти люди тоже ваши последователи и наследники. 

Актеры порой сознают унизительность своего положения, но… que faire? Фэр — то ке? Тогда актеры стремятся вырваться в “звезды”. И вырываются. Это кстати, совсем не так трудно. Куда легче, чем сыграть хоть одну роль по-настоящему хорошо. Вырвавшись в “звезды” или, можно сказать, ворвавшись в круг звезд, актер остается все тем же тюбиком краски, на другое он и не способен, но имя играет. Этот тюбик теперь и стоит дорого и — главное — имеет право капризничать и причинять всем окружающим массу мелких неудобств. Всем, в том числе и творцу — режиссеру. Это маленькая месть бывших художников.

Кто же на самом деле творец в театре? В времена “Славянского Базара” считалось, что творец несомненно один — автор. Выразитель, носитель замысла — актер. Режиссер — есть фигура, соединяющая Творца и Творение. Не без участия МХАТа впоследствии режиссер выдвинулся на единственно первое место. Но эта руководящая роль оказалась слишком привлекательной. На нее и другие претендуют. Театральные художники, бывшие ранее мирными травоядными, вдруг стали проявлять повадки хищников. Они (никак не отрицаю их таланта и возросшего мастерства), но они научились делать декорации, которые сами по себе рассказывают и эпоху, и содержание, и смысл спектакля. Текст и актеры только добавка к декорации, а иногда и помеха этой декорации. Чтобы актеры утешились, им дают отвлекающие игрушки. Например, каждому по микрофону в петлицу. Теперь в самом большом зале можно играть, не повышая голоса. Правда, звук становится неживым, постоянно одинаковым. Правда, исчезает чудо владения залом с помощью обычных голосовых связок, только тренированных и умеющих выражать движение души актера. Но это уже неважно. Зато очевиден прогресс в театральном деле. В театре вообще нынче не о душе речь.

Источник

---

«Не было ни гроша, да вдруг алтын» А.Н. Островского. Постановка С.Ю. Юрского. Театр им. Моссовета. Премьера состоялась  5 сентября

---

Ведущий Андрей Максимов. 11 июля 1997 года. Цитата:«Интеллигенция — это те, кто способны испытывать стыд. И обязаны испытывать стыд»

---

1998

Йун Габриэль Боркман / Токио

В Японии я поставил пьесу Ибсена “Боркман” с выдающимся актером Судзуки Мидзухо. И труппу японцы собрали на этот раз прекрасную. В спектакле были женские роли необыкновенной сложности и мощности: две сестры, ненавидящие друг друга, уже пожилые, психологически убивающие в финале главного героя. Тема, которая легла на тогдашний японский банковский кризис. Если вы слышали, в Японии три банкира повесились по договоренности в разных номерах гостиницы, потому что не могли выдержать ситуации краха. Они чувствовали свою вину, в отличие от наших банкиров в подобной ситуации. А пьеса Ибсена — о банкире, который попал в тюрьму, будучи самым богатым человеком государства, и отсидел восемь лет. Каково его психологическое состояние после такой катастрофы? Оказалась, что эта тема для Японии существенна. Хотя дело происходит сто лет назад в Норвегии. Актеры играли великолепно, и я испытал чувство величайшей благодарности к ним за те два месяца, что мы работали над спектаклем. 

---

1999 

«Евгений Онегин»

Я согласился, сперва чуть-чуть побаиваясь, а потом уже не боясь, повторить “Онегина”, целиком. Полгода канал “ТВ-Центр” держал павильон на “Мосфильме”, купив его. К каждой серии, к каждой главе делались другие декорации, костюмы. Мы сняли восемь серий “Онегина”, которого я исполняю в одиночку, но играю с реквизитом, костюмами и декорациями в кинопавильоне.

Эта работа была очень важной для меня. Оправдал ли себя Александр Сергеевич? Абсолютно оправдал. Причем, в трагическом плане. При кажущейся легкости творчества у него есть в “Онегине” и фантастическое предсказание своей смерти с расчетом по дням и часам, и обсуждение собственной загробной жизни, вернее, ее отсутствия. При всем воздушном пушкинском стихе и при всей его простоте, при естественном христианстве Александра Сергеевича — это фантастические противоречия, которые очень возбуждают. Замечательно! Мне пришлось заново учить всего “Онегина”, так как оказалось, что роман забыт. Я уже исполнял его целиком в 1966-м году. Тогда на черно-белом еще телевидении показывали полностью восемь серий. В нынешнюю эпоху я делал все иначе. Постоянно спрашивал себя, от чьего же лица я теперь говорю. В 60-х читал вроде бы от актера, который играет Пушкина, представляет себя Пушкиным. Сейчас у меня другая внешность, другой возраст, другое ощущение. Для себя я шутливо сказал, что читаю от имени дяди, который самых честных правил. Но посмотрев две серии, я понял, что здесь есть некоторые новости. В произнесении долгих часов пушкинского текста человеком, который намного старше Пушкина, есть очень любопытные противоречия. Впрочем, на них только и интересно обращать внимание. “Онегин” состоит из чередования надежды на какой-то смысл жизни и ощущения бессмысленности существования.

---

 «Железный класс»  А. Николаи – Либеро Бокка. Постановка Н. Чиндяйкина. Антреприза Леонида Робермана «Арт–партнер — XXI». Премьера состоялась 14 мая 1999 года. Спектакль игрался до 2002 года

Судьба этого спектакля вполне оправдала его название. Он был крепок и несгибаем. В коммерческой круговерти антрепризы он выделялся страстностью, особым едким юмором, в котором не было ни грана развлекательной пошлинки для зрителя, пришедшего в театр «отдохнуть». Длина его не изменялась – он всегда шел 150 минут (с антрактом). Иногда местами появлялась ржавчина, но всегда находились средства растворить, удалить ее, и он опять сверкал. Сверкал блеском простого металла – без позолоты. Он выдержал переезды и перелеты на несколько сотен тысяч километров. Он выдержал сложные, порой конфликтные отношения внутри маленькой труппы. Он твердо выдержал гарантию – при выпуске он был рассчитан на 100 представлений, и он прошел 100 раз. Он был скромен, нужен людям и надежен.

Но пришла пора, и кончилась гарантия. Он сломался. Он рухнул сразу. И больше его не было.

Источник: Сергей Юрский. «Железный класс». О Коле Волкове

---

Сергей Юрский: “Мы живем в эпоху прощания с гуманизмом”. Записала Алена Злобина «Первое сентября», 1999 года

Мы присутствуем сейчас при возрождении удивительного феномена, знакомого мне по временам расцвета театрального, который связан с 60-ми и в какой-то мере с 70-ми годами. В самых разных театрах на всех спектаклях – и на тех, что начинались в неудобное время, шли в залах, неудобно расположенных в смысле транспорта, или в неудобных помещениях, когда на сцену надо пробираться через какие-то щели? – всегда везде битком. Зритель снова хочет театра, и это факт, который я наблюдаю собственными глазами.

Но в самом театре ситуация скорее тревожная. Что неудивительно, поскольку театр отражает состояние общества. Он вообще очень похож на государство: есть правительство, есть народ, интеллигенция, есть свои парии, словом, все то же, что в обществе. И мы видим, что в театре происходит кризис слова. Театр не верит слову и не хочет слова. 

С драматургией обращаются как угодно. Переделывают, переставляют эпизоды, ломают логику действия. Я автор спектакля, говорит нам режиссер или, реже, художник. Шекспир для меня материал, Тургенев для меня материал. Я поступаю, как считаю нужным, и имею на это право. И, как ни странно, мне кажется, что колоссальный интерес зрителя к театру в какой-то мере подогрет этим. Но он очень быстро обернется кризисом, потому что зачастую под броской формой скрывается пустота. А иногда шевелятся опасные, микробные какие-то росточки.

Театр находится на очень серьезном повороте. Конец эпохи мною ощутим: он совпадает с концом тысячелетия, с концом пушкинского двухсотлетия. Происходит окончательное прощание с гуманизмом и перемещение в новую эстетику: это или эстетика киберов, или эстетизм, доведенный до фашизма…

Общение с публикой принимает характер почти порнографический, хотя это и прикрыто некими текстами – малопонятными, маловажными, потому что важнее то, что делают руками, ногами и особенно нижней частью тела. Самым примитивным способом достичь эффекта становится снимание штанов. Причем иногда даже и придумать нельзя, зачем это нужно – их снимают без всяких последствий! И мне кажется, одной из целей этого действия – может быть, не вполне осознанной – является неестественность. Потому что непристойное движение – самое неестественное для публичности: все, что непристойно, в принципе стыдно и должно быть скрыто… А неестественность сейчас – марка таланта. Неестественность декораций, костюмов, неестественность актерской игры, обращения с текстом, вообще неестественность как козырная карта – это одна из бед и один из вывертов эстетического толка, который, конечно, отражает этическую сторону общества, где вывернуты добро и зло.

---

1999 [О вере и религии]

… мне предложили побеседовать для журнала на тему «Церковь и культура». Беседовал со мной магистр богословия Александр Копировский. Разговор был в 1999 году. 

А л е к с а н д р К о п и р о в с к и й: Сергей Юрьевич, прежде всего мы хотели бы вас спросить вообще о ситуации в нашей стране; о ваших оценках, вашем видении того, что сейчас с нами происходит. 

С е р г е й Ю р с к и й: Вы спрашиваете, или, вернее, вы не спрашиваете, а восклицаете (так как ответ вы знаете сами) о ситуации в стране, о ситуации в духовной жизни и о перспективах. 

Видимо, я не полно верующий, не сильно верующий человек, потому что несмотря на то, что уныние мне удалось преодолеть — уныние ежедневное, — перспективный взгляд мой мрачен. Мне кажется, что в нашей стране (на фоне такого же движения в мире) идет одичание, идет разъединение людей, или, я бы сказал, дехристианизация. Ваш журнал религиозный или, во всяком случае, с постоянным религиозным фоном, и поэтому я сразу жду от вас возражения, потому что, наверное, от вас я смогу черпать хоть какие-то оптимистические перспективы. Но сам я не могу вам их предложить, к сожалению.  ….

А. К.: И все-таки, Сергей Юрьевич, я знаю, что вы в богослужениях участвуете… 

С. Ю.: Участвую, но в той мере, в которой позволяет моя профессия, а это очень недостаточно. Хотя определенное количество десятков раз в году я в церкви бываю. Но для меня это непросто еще и потому, что существует проблема: деятельность и церковь. Деятельность и Бог — по-моему, такой проблемы нет, ибо Иисус Христос к деятельности относился как к естественной функции человека, и когда Он отбирал своих двенадцать апостолов, Он вовсе не считал, что за каждым из них должны идти еще двенадцать, а за каждым из них еще двенадцать, и так постепенно все население должно идти за ними. Нет, наоборот, Он говорил: только вы. Потом, когда пришло время «Деяний», в котором мы с вами сейчас, после Троицы, пребываем, они уже избрали себе помощников, но опять-таки ограниченное количество. Но я часто наблюдаю в церкви такой подход к христианской жизни, что, дескать, в принципе стремление к монашеству должно быть у всех: пока еще я, мол, вас прощаю, паства моя, пока, но это последние разы — еще немного, и я уже перестану вас прощать, и тогда уж извольте… Что извольте? Прекратить деятельность? Тогда что же это за земной шар будет? Что же это за Божье творение? Тут что-то не в порядке. Это не годится. Так вот, Бог и деяния — не в конфликте. А вот церковь и определенные деяния, например, моя профессия, профессия актера или профессия писателя, — в противоречии.

…..

Я издал сейчас две книжки: одну стихов, другую — прозы…. те немногие, которые по разным причинам действительно прочли книжку, все обратили внимание, что все, что мною написано до 1990 года, — в одном ключе, и непонятным образом все, что написано после 1990 года, т.е. за последние десять лет, — в другом ключе, т.е. резко отличается. Я это и сам знаю, но то, что это заметили другие люди, это важно. 1990 год — год моего крещения. В одной из этих книжек я откровенно сказал о своих долгих годах уныния. Это не значит, что я не действовал, — я играл, я, мне кажется, сделал немало серьезных работ, которыми могу гордиться и сейчас, но весь фон — все было унынием. Нет, вы не подумайте — не только веселые произведения написаны мною в 1990-е годы и вовсе не забавные спектакли я играю, но струна, настройка, камертон для меня изменились. Я полагаю, что так бывало и с другими, кто через это прошел, и это есть открытие мира и открытие нового в себе, и нового взаимоотношения с ближними людьми. … По-старому говоря, это изменение мировоззрения: оно становится иным, и ты живешь в другом измерении…. все меняется, даже независимо от того, что пессимистические раздумья могут оставаться, потому что моя голова, мой мозг работает в том же направлении и пользуется тем же материалом, и здесь я не изменяю себе, но сам я — другой! 

И я счастлив, что я другой. Это самые важные годы в моей жизни — эти девяностые годы. Они пришли поздно, но они пришли. 

Полностью можно прочесть здесь

---

---

Из книги «Игра в жизнь»

Я дождался. Я дошагал, доработал, дотянул, добежал. Я дожил до двадцать первого века.

ЧИСЛА

Я родился в Ленинграде 16 марта 1935 года. В ХХ веке я прожил шестьдесят пять лет — две его трети.

Мои родители — Юрский (Жихарев) Юрий Сергеевич (1902—1957) и Юрская-Романова Евгения Михайловна (1902—1971) — оба люди двадцатого века.

Но мне довелось быть знакомым, играть на сцене и, смею сказать, дружить с людьми, родившимися в ХIХ веке. Это были: Елена Маврикиевна Грановская — знаменитая комедийная актриса. Она играла в нашей постановке “Горе от ума” Графиню — бабушку.

Могучие артисты Большого Драматического: Василий Яковлевич Софронов — с ним играли в пьесе Артура Миллера “Воспоминание о двух понедельниках”. Александр Иосифович Лариков — мы играли отца и сына в “Трассе” Игнатия Дворецкого. И, наконец, Фаина Георгиевна Раневская — несомненно, одна из величайших актрис века. В поставленном мною спектакле она сыграла свою последнюю в жизни роль. Это была пьеса А. Н. Островского “Правда — хорошо, а счастье лучше”. Мы были партнерами и два года играли — она Фелицату, я Грознова — на сцене Театра Моссовета.

Постоянно играть на сцене я начал в 1950 году. На любительской и учебной сценах играл семь лет. На профессиональной с 1957 года — уже почти сорок пять.

В молодые годы играл очень много — до ста пятидесяти — ста семидесяти спектаклей в год. С 60-го года стал выступать на эстраде с отдельными номерами, а потом с сольными концертами. Их бывало до ста в год и более. Играл каждый второй день или чаще.

С 90-го года выступаю меньше — слишком большие по объему стали роли, и возраст дает себя знать. Спектаклей и концертов вместе бывает не более ста в год.

Общим счетом я за пятьдесят лет выступил на сцене примерно семь тысяч пятьсот раз. Я всегда служил в больших театрах. В БДТ, в Театре Моссовета, во МХАТе — где примерно тысяча зрителей. На гастролях залы бывали еще больше. Залы всегда (за редкими исключениями) были полны. Значит, число зрителей, перед которыми довелось выступать в пределах ХХ века,— примерно 

7 500 000 (семь миллионов пятьсот тысяч).

Количество фильмов, в которых снимался,— тридцать пять.

Количество телеспектаклей и телепередач (не считая интервью) — около двухсот.

Количество городов, в которых выступал со спектаклями или концертами: в Советском Союзе — сто. За границей — сто. Количество гостиниц, в которых жил, — более четырехсот.

В молодые годы больше играл в своем театре, но гастроли и киносъемки обязывали делать до тридцати тысяч километров в год.

Последние пятнадцать лет много гастролировал и много работал за рубежом. Каждый год самолетом, поездом, автомобилем, теплоходом делал от шестидесяти тысяч километров до ста тридцати тысяч километров (1999 год).

Источник

2000

….Те счастливые времена, когда мы говорили «театр — дом», когда это был громадный коллектив под властью одного человека, как, например, БДТ с Товстоноговым, прошли. Сейчас это просто невозможно. Сегодня театр и стационарный, и антреприза — это прежде всего артельный труд. Поэтому все определяет сочетание пьесы и актеров, а вовсе не форма работы. Меня интересуют только две проблемы — что мы играем и с кем?

—      Изменились ли отношения мужчины и женщины в наше время?

—            Вы же сами знаете, что изменились. Я полагаю, что так называемая сексуальная революция в конечном результате женщину унизила. Право на тайну — есть неотъемлемое право человеческого существования. И даже не только человеческого, но и вообще любой Божьей твари. У кота есть своя тайна, у собаки есть своя тайна при всеоткрытости перед своим хозяином. И должна быть своя тайна у артиста. И должна быть своя тайна у женщины. Когда сотни, тысячи журналов занимаются открытием тайн, то наносится  непоправимый урон и артисту, и женщине. Я почему соединяю их вместе, потому что актерская профессия в какой-то мере женская. Я считаю, что именно тут нужна тайна, и нельзя все вскрывать, нельзя. Что-то должно быть доверено и Богу, только Богу.

—            А что для вас значит дом, семья? Это творческая лаборатория или тихая пристань, где вы находите успокоение для души?

—            Дом — это дом. Дом — это место отдыха. Место, где мы остаемся сами собой.

—            Сейчас вы приедете после спектакля домой, вас встретит супруга, дочь…

—            Дочка сегодня играет. Жена сегодня не играет, завтра играет. Послезавтра мы вдвоем играем.

—            …Сегодня кино почти нет, в театре мизерные зарплаты, ради чего работать актерам?

—            Ради зрителя, конечно. И благодаря зрителю, потому что без зрителя театр невозможен. Наше дело сродни, я бы сказал, молебствию. Или это попытка издать чистый звук. И если это удается, прекрасно, если не удается, значит, ты идешь дальше и пытаешься этого достичь. Во имя этого и работаем. Театр никогда, в общем, не был хлебным местом. Никогда! Он иногда обеспечивал достойную жизнь, но никогда не делал богатым. Это просто невозможно.

—            Раньше, во времена Товстоногова, драматические артисты были кумирами, их чуть ли не на руках носили, сегодня они уже не занимают того положения в обществе…

—            У меня нет такого ощущения. Мы много ездим, я вижу и провинцию русскую, я вижу и диаспору в самом широком, во всемирном смысле слова. В прошлом году я объехал весь мир, 120 тысяч километров я проделал: Америка дважды, Япония, Германия, Франция дважды, Англия и Шотландия отдельно, Украина, Литва, Россия, естественно, Израиль…

—            И как вас принимали?

—            Вот я и говорю, что везде прекрасно принимали. Причем мы же возим не развлекательные вещи. Пожалуй, вот эта пьеса, которую мы играли сегодня, Альдо Николаи «Железный класс» у меня самая развлекательная. А то мы возим серьезные вещи, скажем, я возил свой пушкинский концерт…

—            Читали стихи Пушкина?

—            Это не просто стихи, это концерт из десяти авторов. Там и проза, и стихи, и пьесы — все вместе. Или мы возили вот этот спектакль, который мы играем с Наташей и Дашей во МХАТе, — «После репетиции» Бергмана в Америку. Ну, это сложнейшие вещи. Значит, это серьезная проверка себя: можешь ли ты привлечь внимание зрителя столь сложным репертуаром? И может ли это зритель принять? Во-первых, прийти на это, а во-вторых, не уйти, остаться до конца. И вот эта проверка говорит о том, что театр жив, театр существует, зритель есть, он никуда не делся. Он немножко всеяден, потому что он сегодня потребляет что угодно, но это лучше, чем если бы он ничего не потреблял. Русский зритель сейчас распылился, он существует на всем гигантском пространстве мира.

Источник: Виталий Сычевский. «Дом — это место, где мы остаемся собой». Разговор с Сергеем Юрским. — «Семья», №11, 2000 год

«Провокация» И. Вацетиса. Постановка С.Ю. Юрского. «Школа современной пьесы». С. Юрский – Джордж Малкович, Маэстро

—            Нам совсем не известно имя драматурга Игоря Вацетиса. Это не виртуальная личность?

—            На сегодняшний день виртуальная. Он был журналистом и исчез в 91-м году в Боснии. Я знал Вацетиса много лет. У меня остался его громадный неразобранный архив. Один из романов — «Обстоятельства образа действия» — был опубликован в журнале «Континент», с моим предисловием, где изложена его биография. Вы можете с ней ознакомиться… Скажу лишь, что я был первым читателем всего, что создавал Игорь. Даже когда он эмигрировал во Францию, то присылал мне пакеты с рукописями. Причем я уже не справлялся с объемом: он писал быстрее, чем я мог прочитать. И вот, уже после исчезновения Вацетиса, я стал получать его пьесы. Все они вошли в сборник под названием «Театр Игоря Вацетиса», который я подготовил к изданию.

—            Получается, что вы у Вацетиса, как Макс Брод у Кафки — что-то вроде душеприказчика. Только Кафка завещал сжечь свои рукописи, а вам, как мы понимаем, Вацетис передал права на издание.

—            Да, право распоряжаться рукописями у меня есть. Как раз вчера я сдал дискету в издательство. Но у меня возникает сомнение, не самодеятельные ли это ребята. Два месяца договаривались, я отдал рукопись, а потом потребовали принести текст на дискете. Я принес и слышу: «Вот придет одна женщина, она знает, куда ее вставить». Я говорю: «Подождите, у вас ведь издательство.

Вы же что-то издавали до этого? Вы должны знать, куда это вставить?» А они: «Был тут один мальчик, он знал, но мы с ним поссорились, и он уволился. А мы не знаем. Завтра придет женщина, вот она и вставит».

Источник: Андрей Недзвецкий. «Сергей Юрский здесь и сейчас». — «Театральный курьер», апрель 2000

---

Мы договорились о встрече накануне отъезда Юрского в Германию на гастроли. Артист в постоянном цейтноте: спектакли в нескольких театрах, медицинские процедуры (артист, как спортсмен, постоянно лечится от травм), записи на телевидении, домашние обязательства, вечером выступление в ЦДРИ на юбилее старого товарища по БДТ. Для меня был выкроен час внутри этого обычного безумного дня. Но телевидение подвело: долго уговаривали Юрского принять участие в передаче, а когда он приехал – оказалось ничего не готово, ведущий вообще не пришел, на обратном пути студийная машина наглухо застряла в пробке. Вместо часа на беседу нам оставалось минут десять. Тут же оказалось, что и в ЦДРИ, где он должен был просто выйти на сцену, не придет главный выступающий, и артист должен будет его заменить, то есть надо еще что-то придумать и отрепетировать. Юрский был взбешен и обессилен одновременно. Лихорадочно тасуя подготовленные вопросы, я был вынужден начать с главного.

—Сергей Юрьевич, в чем суть актерской профессии?

-В актерской профессии нет никакой сути. Я ее уже бросил. Доигрываю.

-Когда вы в последний раз снимались в кино?

-Года три назад. Эти фильмы есть, но они плохие. Был «Евгений Онегин», снятый на телевидении. Смотря что считать кино.

-А если не актерство, то что же вместо него?

-Ничего. Я не готов к интервью, я должен собраться с мыслями, потому что я воспален, обманут в очередной раз – на НТВ. Зачем я поехал? Они меня уговаривали очень долго. И обманули.

—Я хотел спросить о соотношении актерского и вашего собственного голоса, но если вы молчите…

-Я молчу. Держу паузу. Поэтому у меня никакого голоса. Сейчас я должен держать паузу хотя бы в течение пяти часов до выступления.

—Ну, в течение пяти часов это ладно…

-А дальше я не знаю. Потому что у меня идут сейчас очень плохие месяцы. Очень плохие.

—Но вы играете сейчас в театре?

-Я продолжаю играть и недопустимо много для своего возраста. В четырех театрах я играю.

—Но если вы владеете мастерством, владеете собой, владеете ситуацией…

-Ситуацией я уже не владею, нет. Но то, что я делал, это еще живо, и четыре театра связаны с людьми.

—То есть это ваш долг?

-Это заработок. На что мне жить? Как меня спросила одна наша великая экономистка, которая издала сейчас книгу о социально-экономическом положении слоев общества в России: «Почему вы не уедете с семьей в Швейцарию хотя бы на полгода? У вас же есть такая возможность?» Я говорю: «У меня нет такой возможности». – «Но финансовая возможность-то есть?» – «У меня нет такой финансовой возможности». – «Вы что, хотите сказать, что вы зарабатываете на жизнь?» – спросила она.

Источник: Игорь Шевелев. «Искусство  несовместимого». «Огонёк», 2000 год

Кино и ТВ

1995 — Откровения незнакомцу (Confidences a un inconnu) — Первый инспектор (эпизод)

1996 — Королева Марго — мэтр Рене. Монтаж сцен с участием С.Ю. — https://vimeo.com/418393106