РТР «Аншлаг». 18 мая 2000 года.

Интервьер — Регина Дубовицкая.

Регина Дубовицкая. Сергей Юрский в детстве мечтал стать артистом. И не просто артистом, а клоуном. Когда его в школе спрашивали: мальчик, где ты живешь? – он всегда с гордостью отвечал: в цирке! И заметьте – Сережа не обманывал и не фантазировал. Его отец был художественным руководителем Московского цирка на Цветном бульваре, и семья Юрских действительно жила в одной из гримерных цирка. Будущий артист днями и ночами пропадал на манеже, мечтая о том времени, когда у него появится, наконец, настоящий красный нос из папье-маше, без которого, как известно, клоун – не клоун. Ну, а если говорить всю правду, то у Сережи Юрского была еще одна страсть – железная дорога, и он чуть не до 15 лет никак не мог выбрать, кем же ему стать – клоуном или машинистом паровоза. Вот так он думал, думал и… вдруг поступил на юридический факультет Ленинградского университета.

Сергей Юрский. Нет, не вдруг, потому что отец как раз меня в юриспруденцию толкал (теоретически). И потом, у меня была золотая медаль, и я мог выбирать свободно. В театральный меня не приняли, и поэтому следующий мой выбор был все же не машинист, а следователь, что меня привлекало.

Д. А почему не машинист?..

Ю. Да в общем это счастье, что я не ушел в это дело, потому что к технике я не приспособлен. К математике еще – да. К технике нет. Как выяснилось, она меня боится – и я ее боюсь.

Д. Ну, машиниста из вас не получилось, но машину-то вы водите?

Ю. Если б я сказал, почему я попросил, чтобы вы привезли меня сюда, а не приехал сам, – а я на машине езжу всегда, в любое время года и в любое время суток, я всегда за рулем – но за последнюю неделю я дважды попал в чудовищную яму.

Д. То есть яму на дороге?

Ю. Да. На въезде в туннель под Новый Арбат, на бульваре. Это не просто яма. После нее машина никуда не годится. Я вызывал эвакуатор, три дня ее ремонтировали. Я ее взял, в тот же вечер я играл спектакль, ехал и смотрел – где же эта яма? И попал тем же колесом опять туда же.   

(кадры из фильма «Золотой теленок»)

Д. А вот откуда такая любовь к железной дороге?

Ю. Я думаю, что это – почему-то существующая во мне любовь к порядку и  внутренний консерватизм. Вот две рельсы идут, вот расписание есть. И вот точно в эту минуту, по этим двум рельсам подходит точно этот поезд. Ещё на Западе меня поражает, что заранее известно, что вагон номер 485 остановится вот на этой точке, и дверь будет не здесь, а вот здесь.  

Д. А вот мне всегда казалось, что в искусстве, когда точность и порядок, то  никогда ничего не получается.

Ю. Это моцарты так говорят. Но моцартов развелось такое количество, что очень хочется стать Сальери. И немножечко чтобы все было в порядке и рассчитано.

Д. Так вы Сальери?

Ю. Считайте меня кем хотите, но я должен сказать, что я всегда ощущаю на сцене, сделана ли мизансцена по-настоящему, знает ли человек, что он будет говорить на этом тексте вот там или не знает. И абсолютно не ценю театр, в котором артисту все равно – что отсюда сказать, что отсюда, что боком повернуться, что спиной, что лицом. Если это не сделано, тогда… тогда ничего не сделано.

Д. То есть вы считаете, что импровизация должна быть подготовлена?

Ю. Импровизация – это внутреннее состояние, которое должно родиться от идеально выстроенного ряда, плотного очень.

(кадры из фильма «Любовь и голуби»)

Д. А вот такой вопрос: цирк остался вашим увлечением?

Ю. В воспоминаниях.

Д. Это детские воспоминания?

Ю. Детские и уже взрослые, и совсем взрослые.

Д. А какое осталось у вас самое-самое первое впечатление о цирке?

Ю. Первое впечатление – это сочетание света, яркости и – жалости. Потому что я, кроме манежа, как сын режиссера, был допущен за кулисы – еще в Ленинградском цирке в 30-е годы – и видел конюшню, и видел, что радостные, ухоженные звери, на которых надеты перья (на лошадях), красивые такие, и у медведей нашейные платки, бусы какие-то; обезьяны в шляпках. А потом наступает вечер, конец представления, люди уходят, а в конюшнях, в которых грязно и в которых плохо пахнет, в которых темновато, звери остаются и сидят уже в клетках. Это противоречие было одно из первых ощущений, которое надо было преодолеть забыванием, думать – вот мне так показалось. Что я и делал.

Д. А вы когда-нибудь на манеж выходили в детстве?

Ю. А как же! Очень много, очень много. Я ездил на лошади у Алибеков…

Д. То есть вы выходили во время представления?

Ю. Нет-нет. Я выходил на репетициях, чтобы жонглировать, пытался делать свои вещи какие-то, стоять на голове…

Д. А получалось на голове стоять?

Ю. Я и до сих пор стою…

Д. В прямом или переносном смысле?..

Ю. В прямом, конечно.

(кадры из фильма «Сломанная подкова»)

Д. А как же вы не стали артистом цирка?

Ю. Не получилось.

Д. То есть?

Ю. Не хватило гибкости, силы, упрямства, порки. Потому что без порки артист цирка не получается. Меня не пороли.

Д. Не совсем понимаю, почему надо пороть?

Ю. А потому что с детства надо репетировать по 6-7 часов в день.

Д. А у вас не хватало упорства?

Ю. На 6-7 часов не хватало. Хотя жонглировал я… ну два часа. Но на 6-7 часов, конечно… А чтобы стать жонглером, надо все время кидать предметы, жонглировать. Все время.

Д. Скажите, а вы вообще человек азартный?

Ю. Думаю, что нет…

Д. То есть азартные игры вас не увлекают?

Ю. Игры я люблю. Любил и люблю. Хотя совсем нет времени этим заниматься. И в игре меня охватывает азарт, но… когда-то давно уже я сформулировал для себя, что самое опасное состояние, нехорошее состояние – есть состояние победы. А если не жаждать победы, не жаждать того, чтобы все проиграли, а я выиграл по-настоящему, – это уже не настоящий азарт. С этим азартом я начал в себе бороться довольно давно, поэтому назвать себя азартным человеком по-настоящему я не могу.

Д. Ну в карты-то вы играете? в компании?

Ю. Я люблю очень карты. Очень люблю.

Д. И как вы относитесь к тому, что проигрываете?

Ю. Очень злишься тогда, очень злишься, да. Но вот к выигрышу отношусь, так сказать, вяло. А когда все время плохая карта идет – ну все время! – это ужасно. Это знак! суеверный ты или не суеверный, но охватываем бываешь гневом –  совершенно несправедливым на партнеров… и на судьбу.

Д. Я так понимаю, что вам больше нравится, когда вы проигрываете, чем выигрываете?

Ю. Нет, это уж слишком. Это слишком. Лучше уж выиграть, дарить всем свой выигрыш и чувствовать себя шахом.

(кадры из фильма «Золотой теленок»)

Д. Мне кажется, что вы очень везучий человек. Будучи студентом второго курса Театрального института, уже после университета, вы играли у самого Товстоногова. Ну, и как вы считаете после этого, – вы везучий человек?

Ю. Я считаю, что я везучий человек. К этому есть основания. Но еще мне кажется, что каждый может себя настроить на определённый лад, потому что, с одной стороны, по окончании второго курса я был принят в Большой драматический, то есть к Товстоногову, и сразу стал играть. Это нельзя не назвать везением. Но с другой стороны, меня три года не принимали в театральный институт, и я в этом смысле эти три года потерял. Хотя я не считаю, что это потеря, все же был университет, но я потерял их для театра.

Д. И что – вы каждый год поступали?

Ю. Каждый год.

Д. Учились в университете и…

Ю. Каждый год поступал безуспешно. На третий год поступил.

Д. А как вы считаете, почему все же Товстоногов вас выбрал?

Ю. Я думаю, что я хорошо показался. Я действительно хорошо показался. Мне было что показать уже к этому времени.

Д. Как же так получилось, я не понимаю, ведь многие актеры через это проходят – вот у Товстоногова вы хорошо показались, а между тем три года подряд поступали в Театральный институт и…

Ю. Тогда я плохо показывался, я думаю. Да, это объективно. Я набирал репертуар за эти годы, я играл в университетском театре, за эти годы я прошёл школу Макарьева, замечательного педагога в Театральном институте. Я сыграл роли, которые можно было предъявить. Я показывал ни много ни мало Островского и Шекспира. Я играл Фальстафа на показе в БДТ и играл Карандышева из «Бесприданницы». Поэтому я думаю, что это носило характер объективный. Это вообще мощное везение для моего поколения – другие поколения нам завидуют даже… – это был перелом. Каждые 20 лет знаменитые старые артисты становятся по-настоящему ста-а-рыми… Как говорил замечательный Александр Александрович Ханов: «Сережа, становитесь режиссером. Вы не можете себе представить, как стыдно быть старым актером». Он был замечательный актер и говорил правду при этом. Но вот эти старые актеры, которым «должно быть стыдно», а им не стыдно, все еще играют молодые роли, театр загнивает, а они держатся, это описано и у Булгакова, это все знают из анекдотов… Наступает предел и наступает слом. Это происходит каждые 20 лет. Все повторяется. И тогда театры говорят: нам на молодые роли нужны молодые артисты. Вот мое поколение – оно подоспело в театр, когда старики говорили «мы больше не можем, ну пусть молодые играют». И люди играли с первого дня в театре – играли Роли! Никакого возрастания от «чуть-чуть»… Это было.

Д. Интересно, а как сейчас? Эти 20 лет – они… близятся?

Ю. Скоро-скоро-скоро. Еще чуть-чуть – и рухнет все! И новые тогда придут… И они, бедные, кто сегодня, не знают, как быть, потому что… имена! У кого имя есть, тот в порядке, у кого имени нет, тот не в порядке.  Молодые говорят – аншлаг – это замечательно! Аншлаг – это битком набитый зал. В Японии, где я с наслаждением живал и работал, это называется «го йен» – «пять йен»: монетка с дыркой, которая вешается на грудь: сегодня был аншлаг! Каждому актеру дается монетка, чтобы он ее повесил себе.

Д. Когда аншлаг, монетка дается?

Ю. Когда аншлаг.

Д. И бывает, что у актера целое ожерелье на груди?

Ю. Ну да. Это одна из таких традиций.

(кадры из фильма «Человек ниоткуда»)

Ю. [кусок отсутствует, видимо, идет разговор о суеверии] Мой кот все время мне перебегает дорогу.

Д. Как его зовут?

Ю. Соус. У меня есть много еще подшефных котов, живущих в соседних подвалах, которые тоже мне перебегают дорогу… Нет, я борюсь в себе с суевериями. Полагаю, что вера и суеверие – вещи, конечно, разные.

Д. Взаимоисключающие?

Ю. Не взаимоисключающие, но противоположные.

(кадры из фильма «Место встречи изменить нельзя»)

Д. Сергей Юрьевич, смотрите, я вот сказала про везение – на самом деле ваша актерская жизнь действительно складывается очень удачно, во всяком случае на партнеров по сцене вам явно везло в этой жизни.

Ю. Во-первых, должен назвать целую плеяду актеров Большого драматического театра, с которыми мы работали 20 лет. Это Кирилл Лавров, с которым пройдено просто много километров по сцене, совместно; это Олег Басилашвили, с которым самые важные вещи делались; это Зина Шарко, Эмилия Попова, это Миша Волков, это, к сожалению много покойных актеров – Стржельчик… И потом, в Москве – долгое общение на сцене с Ростиславом Яновичем Пляттом, это очень радостное общение. Я бы мог назвать и Раневскую, это возвышающее общение, но тут, прямо скажем, волнений и нервов всегда было больше, чем радости единения.

Д. Говорят, с ней было очень трудно.

Ю. Очень трудно. Она трудный партнёр, но возвышающий партнёр. А с кем – как лёгкий танец танцевать всю жизнь, хотя мы протанцевали такие трудные роли с ней, что даже трудно себе представить – это, конечно, Наташа Тенякова она и выдающаяся артистка, но она ещё – это подтвердят все, кто с ней играл, таких тоже очень много, – она ещё партнёр… таких не бывает.

Д. А вот Ростислав Янович?

Ю. Он надежный артист, он – товарищ. С ним надежно играть. Сегодня может быть хуже, завтра может быть лучше, но мы вместе – вместе все выстоим, вместе переживем и вместе придем к победе.

(кадры из фильма «Король-олень»)

Д. Сергей Юрьевич, давайте поговорим о кино. Я прочитала в одном вашем интервью, что вы заявили, будто не считаете себя киноартистом, что кино – это ваша хобби.

Ю. Ну зачем же отрекаться от тех фильмов, в которых я снимался и которые я очень люблю? (Некоторые из них я очень люблю.) Я не могу.

Д. У вас около 40 ролей в кино?

Ю. Да. И я некоторые роли очень люблю, и фильмы очень люблю. Просто по природе я, конечно, больше театральный актёр. Но кино наше стояло на театральных актёрах, поэтому я оказался тоже и киноактёром.

Д. А как вы вообще в кино попали? Первая роль какая была – большая, маленькая?

Ю. Тогда это создавал театр. Спектакль Товстоногова, который назывался «Синьор Марио пишет комедию», в котором я играл роль очень подвижную, эксцентрическую, с танцами, с ярким движением, гримом, – сделал возможным пригласить меня на пробу. Рязанов искал, кто может заменить Ильинского, который отказался сниматься в картине «Посреди дороги» [вышел под названием «Человек ниоткуда». – Ред.]. И я оказался в этом соревновании проб

Д. Значит, это была ваша первая роль в кино?

Ю. Первая большая роль.

(кадры из фильма «Человек ниоткуда»)

Д. А вот роль Остапа Бендера – насколько она была для вас неожиданной?

Ю. Ну, это было уже после «Время, вперед!» Мы прошли со Швейцером две серии, это два с половиной года непрерывного общения. Он хотел меня снимать, хотя у него была масса сомнений и другие претенденты.

Д. А у вас сомнения были?

Ю. И у меня были.

Д. А скажите, что для вас было, может быть, самым интересным в роли Остапа Бендера, когда вы за неё взялись?

Ю. Текст. Изумительный текст, который приятно повторять какое угодно количество раз.

Д. А ваша самая любимая реплика, любимое высказывание оттуда?

Ю. Я чувствую это в целом… И про столб воздуха, который давит на каждого человека, и про молоко и сено: «Ничего нет лучше, чем молоко и сено, а вы даже не заметили этого, мои маленькие друзья», все эти весёлые реплики насчёт ключа от квартиры и всё остальное – это не столько реплики (потом оно рассыпается на реплики) – это схваченный способ говорить, как его схватили авторы, и они, реплики, так легко, так легко идут поэтому…

(кадры из фильма «Золотой теленок»)

Д. А как думаете, Бендер смог бы действовать сейчас, в нашей жизни…

Ю. Он никогда бы не смог.

Д. То есть он не смог бы быть в нашей жизни Остапом Бендером?

Ю. Собой он, может, и мог бы остаться, но стать хозяином жизни?.. Он мог всегда быть только оппонентом жизни.

Д. Но можно сказать, что наше время – это его время?

Ю. Никак. Что вы?

Д. Нет?

Ю. Нет. Наше время – время угрюмых прагматиков, а не артистов. А он артист.

Д. Вообще вам симпатичен этот товарищ?..

Ю. Кто? Бендер? Это мой герой. Не просто симпатичен. Герой просто.

Д. Но бывает герой симпатичный человек, а бывает, можно играть героя не очень симпатичного.

Ю. Нет, он герой в полном смысле слова. Это мой Герой. Конечно.

Д. А почему он ваш герой?

Ю. Потому что это недосягаемая вершина человеческой яркости, моральности, жизнелюбия, удачливости…

Д. Вот это поворот. Никак не думала, что Остап Бендер – ваш герой.

Ю. Конечно. А кто же, как не…?

Д. Ну, любимый персонаж. Но герой?

Ю. Недостижимый, но герой.

Д. Вот и попробуй вести разговор после такого откровения. Для меня это открытие… Простите, а кто у вас еще среди героев?

Ю. Печальный герой Мольер, которого я играл в театре. Куда более низменный, чем Бендер, потому что это да, человек гениально одаренный, но… не взлетающий почему-то. Только в творчестве взлетающий, а в жизни – нет. Еще Импровизатор из «Меленьких трагедий» у того же Швейцера. Но там и прелесть в том, что он – ничтожный человек, а вот когда начинает [импровизировать]… фантастика… неизвестно откуда пробуждается в нем дар такой…

(кадры из фильмов: «Маленькие трагедии», «Золотой теленок»)

Д. Интересно, у вас есть какой-нибудь любимый афоризм?

Ю. У меня их полно.

Д. Ну один афоризм, который вы часто в жизни вспоминаете.

Ю. Я часто цитирую очень загадочную фразу из Шекспира: «Не так велик, – но более велик». Здесь опять речь идет о том, о чем я сказал в начале нашего разговора – о нежелании приближать победу. Всех подавить, взойти на вершину, чтобы все были ниже – это не радостная судьба, по-моему.

Д. Но к этому вы пришли уже с годами?

Ю. Да. Примерно к 20-ти годам пришел.

Д. К этому умозаключению?.. Это второе открытие сегодня… Не знаю, как для зрителей, но для меня два открытия в нашем разговоре есть. А сейчас вопрос, который часто задают, но ответа на который, по-моему, так и нет. Вот мы говорим – талантливый художник, талантливый учитель, талантливый инженер, талантливый актер, – что вы понимаете под этим?

Ю. Мы никогда теперь не говорим «талантливый». Мы все говорим «великий».

Д. И все-таки. Талант – что это такое с вашей точки зрения?

Ю. Талант – инструмент. Которым можно делать вещи хорошие, можно делать плохие. Можно, если большой талант, большой инструмент и очень острый, можно делать страшные вещи. И вредные вещи.

Д. Или наоборот.

Ю. Или наоборот. Во всяком случае, это не цель, а средство.

Д. В этом году у вас юбилей. И в связи с этим у меня не вполне корректный вопрос – вы ощущаете возраст?

Ю. К сожалению. К сожалению, это началось. Не хочу врать, я мог бы пободриться или встать на голову.

Д. Тем более что вы стоите…

Ю. Тем более, что я могу встать. Но мне не хочется бодриться.

Д. А вот если бы можно было выбирать возраст, на каком бы вы остановились?

Ю. Я честно говорю, что лучшие годы в моей жизни были девяностые. Тут многое сошлось, но… хотел я этого или не хотел, девяностые годы кончились. Я не могу жаловаться, я ценю и встречи своей жизни, и радости, которые в ней были, и неожиданности, которые произошли.

Д. Мне радостно, что сегодня у нас в студии со мной сейчас разговаривает человек, который говорит, что не может пожаловаться на жизнь.

Ю. Я не смею жаловаться, не хочу жаловаться. Но это вовсе не значит, что я самоудовлетворен или спокоен. Ни то, ни другое.

Д. Если бы вы были спокойны или самоудовлетворены, вы не были бы Юрским, не были бы таким артистом. Это само собой разумеется.

Ю. Ну спасибо.

Д. А вот представим ситуацию: собрались друзья, повод простой – вы давно не виделись. Ваш тост.

Ю. Нет, это плохая профессионализация. Вот мы сейчас встретились после долгого перерыва с человеком, которого я очень люблю – с Отаром Иоселиани – и говорили на эту тему. И он мне сказал, что в Грузии падает искусство тамады. Падает потому, что стали льстить. Если тост превращается просто в лесть, тогда это не искусство тоста, это искусство лести. Тост – это в определённой, совершенно конкретной ситуации умение приблизиться к тому, что скрыто и должно быть вынуто и приподнято. Чаще всего это вещи хорошие. Но если это заданная хорошая вещь, то…  Поэтому готовые тосты, набор тостов, который лежит у меня вот здесь и на всякий случай – вот за женщин выпьем, вот за…

Д. То есть тост – это импровизация.

Ю. Это не импровизация, а это рождение прекрасных фраз, как стихов в зависимости от ситуации, но не просто что-то готовое. Я вам предложу анекдот, тем более, что, наверное, уже финал нашей передачи. Мафия сидит за столом на поминках по убитому одному из руководителей мафии. Налили. Встает шеф. «Попрошу всех встать. Я думаю, мы сейчас помянем того, кого убили наши враги и кого мы не должны забывать и о ком будем всегда помнить… И чтоб уж второй раз не вставать – за прекрасных дам!»

Д. Ну что ж, я благодарю вас за беседу, и пусть у вас всё будет хорошо и в жизни, и на сцене. И не просто хорошо, а очень хорошо.

Ю. Спасибо вам.

Расшифровка — Юрий Кружнов