(Продолжение. Начало в 2004 году)

  • Елена Ямпольская. Зачем Иосиф сбрил усы? Русский курьер, 13 января 2005 года
  • Наталия Каминская. Не буди лихо, пока тихо. Культура, 13 января 2005 года
  • Елена ДЬЯКОВА. Сталин на два голоса. Новая газета, 17 января 2005
  • Григорий Заславский По нам звонит и по нас… Журнал «Октябрь» 2005 №2

Елена Ямпольская. Зачем Иосиф сбрил усы? Русский курьер, 13 января 2005 года

Премьера спектакля «Вечерний звон» (с подзаголовком «Ужин у товарища Сталина») была сыграна в театре «Школа современной пьесы» 21 декабря минувшего года, то есть в тот самый день, когда все регрессивное человечество отмечало 125-летие великого вождя. Говорят, так получилось случайно. Простое совпадение. Не будем на данном факте зацикливаться, тем более что Иосиф Виссарионович Джугашвили родился 18 декабря 1878-го, а год и три дня себе потом зачем-то приписал. Ну и бог с ним. Или не бог?

Случайно либо намеренно, «Вечерний звон» все-таки пополнил собой текущую сталиниаду. Прежде всего, конечно, телевизионную. Сначала был очень плохой сериал «Московская сага» с непрофессиональным актером (но профессиональным банкиром) в роли Сталина и трогательными коррективами, обесцветившими аксеновский роман. Скажем, вместо прозаического запора доктор Градов якобы вызван к вождю по поводу ангины…

Потом нам показали очень хороший сериал «Дети Арбата». Сталин здесь — до неузнаваемости загримированный Максим Суханов. Бабий платок вокруг шеи (неужели опять ангина?!), дурацкие смешки и лицо, прости господи, как у Виктора Ющенко…

Теперь «Вечерний звон». Аудитория у него, конечно, не сериальная, куда театру с тэвэ тягаться, но зал набит под завязку, в партере мелькают знакомые лица, и вообще «Юрский — Сталин» — это автоматическая заявка на успех. Во всяком случае, кассовый.

По объединенным итогам «Саги» , «Детей» и «Звона» что можно сказать?

Только одно: жалко товарища Сталина.

Грандиозный результат. Во всяком случае, политический.

Сериалы вы видели. Что касается «Звона», для начала попытаюсь воспроизвести сюжет. Поверьте, связный пересказ в данном случае дорогого стоит и нелегко дается. Значит, так. Глухая фанерная выгородка имитирует дачу товарища Сталина. Вероятно, Ближнюю. Действие открывается долгими ритуальными мероприятиями офицеров НКВД по встрече Хозяина. Хозяин прибыл, ступая по ковру яко тать в ночи, огорошил присутствующих поистине хемингуэевским вопросом — по ком звонит отдаленный колокол, после чего потребовал молоток — гвоздь вбить, шинель повесить. При ЭТОМ ОН ЛОВКО орудует обеими верхними конечностями.

Впоследствии сухорукость слегка намечается, но акцент у Юрского совсем не грузинский (тембр голоса не совпадает — высокий вместо хрипловатого баска), и портретного сходства тоже нет. Даже усы отсутствуют. Смелый ход: мол, Сталин он и в усах — Сталин, и без усов — Сталин.

За исключением колокольного перезвона, который заглушить никак не удается, вечер в целом прекрасен. Тем более что на дачу приглашена молодая певица ГАБТ СССР Надежда Блаженная, чей голос очаровал Хозяина в постановке «Орлеанской девы». «Ужин с товарищем Сталиным» — сомнительное жанровое определение, потому что ужинает исключительно Сталин. Он выпивает и закусывает (шашлык-машлык, боржом, киндзмараули), певица выводит обрывки классических арий, охрана ведет себя максимально придурковатым образом, являясь то в дверь, то в окно, и бессмысленно перетаскивая мебель, а на сцене с непонятной целью все время гасят/зажигают свет.

Товарищ Блаженная — абсолютно блаженный товарищ. Она и в Бога почти что верует, чем спешит поделиться с бывшим семинаристом. И такую насквозь фальшивую вещь, как «Песнь о Сталине», спокойно исполнить не может — голос срывается. Народное творчество девушку тоже не вдохновляет: ей траченый молью цыганский платок из закромов родины достали, а она не мычит, не телится. При этом Блаженную перманентно бьет нервная трясучка, а Сталин ей хоть бы бокал вина предложил, изверг. Правда, под конец первого акта она все-таки выпила, окосела, упала генсеку на грудь и сообщила, что у нее такое чувство, будто ее изнасиловали… И тут Иосиф Виссарионович уходит. А охранник вдруг говорит, что никакой это был не Иосиф Виссарионович, а, совсем напротив, Анатолий Михайлович из Таганрога.

Немая сцена. Занавес. Антракт.

В антракте я размышляла над вопросом: стали бы раскрывать страшную государственную тайну, систему сталинских двойников перед сопливой девчонкой? Зато прояснилось многое из того, что терзало прежде. Мог ли Сталин хватать певицу за голую шею, обсуждать ее груди, называть «кобылкой» , интересоваться, девственница ли она, и выдавать тезисы типа: «Все искусство стоит на эротике»? Вообще слово «эротика» вряд ли из сталинского лексикона. А вот Анатолию Михайловичу из Таганрога все вышеперечисленное не заказано.

Акт второй. Выходит Юрский в рыжем парике и пышных усах. Девица, видимо, перегорев, смела с ним до дерзости, чтобы не сказать, до идиотизма. Опять начинается волынка «спой, светик, не стыдись» , товарищ Блаженная выводит первый куплет идеологически чуждой песни «Вечерний звон» и получает от Иосифа Виссарионовича: «Пошла вон, потаскуха!». После чего Сталин фактически приказывает выбросить певицу из окна театрального общежития, а сам вместе с охранниками на три голоса допевает старинный шедевр. Тут мы понимаем, что никаких двойников в природе не существует. Есть только Вождь, который един в нескольких лицах и абсолютно непредсказуем. Притворяется он раздвоившимся или вправду сознание треснуло, науке не известно.

Вот с усами вопросов нет. Усы он явно клеит.

«Вечерний звон» — как безальтернативные советские выборы. Публика голосует за Сталина. Он единственный прилично сыгран, ему отданы несколько более или менее остроумных реплик. Занудный, конечно, тип, но все равно на три головы выше и в сто раз интереснее остальных. Кажется, главная проблема России — в том, что Сталина окружали сплошные дураки. Бедный, бедный Коба…

Темные силы в этом спектакле легко берут верх над светлыми, потому что роль Блаженной кошмарно написана, а уж про то, как она исполнена, давайте промолчим. В такой Надежде никакой надежды для России нет, сколько бы ни заверял нас в обратном товарищ Ион Друцэ.

Я подозреваю, что Юрский текст Друцэ сильно перекроил. Что он тянул его к театру абсурда, как до того искал у абсурдистов, у Ионеско, в частности, железную земную логику. Но Ионеско тянется в разные стороны. А Ион (без «еско») сразу рвется. Вместо целостной пьесы — обрывки, лохмотья, лоскутки. Расчлененка.

Я так и не поняла, когда происходит действие. В первом акте Сталин требует соединить его по «вертушке» с матерью. Ему осторожно напоминают, что Екатерина Георгиевна отошла в мир иной. Во втором акте вечер потусторонних связей продолжается: Сталин хочет побеседовать с профессором Бехтеревым. «Он год как умер» , — рапортует охрана. К 1927-му прибавляем единичку, получаем 1928-й. Мать Сталина прожила еще девять лет. Более того, в 1928-м не было ни Ближней дачи (построена в 1931-м), ни Сталинских премий, о которых так много говорят (учреждены в 1939-м).

Вопрос номер два. Психиатр Бехтерев, как принято считать, поставил Сталину диагноз «прогрессирующая паранойя». Некоторые, например Радзинский, считают это легендой, но пусть так. Паранойя не предполагает раздвоение личности, наоборот, она характеризуется маниакальными идеями, так сказать, цементирующими мозги. Опять несостыковка.

Упоминать о том, что «Орлеанская дева» при жизни Сталина в Большом театре не шла (первая постановка — при Горбачеве), было бы бессовестной придиркой. В таком объеме художественный вымысел простителен и даже уместен.

Хотите, расскажу еще про отряд лыжников, который был послан на ликвидацию колокольни, однако напился и заночевал у деревенских баб? Или про то, как акына Джамбула Джабаева называют со сцены Джембаем Диджеевым (господи, какая пошлость…)?

Ладно, не будем о грустном. Сама идея привлечь в качестве идейного и музыкального рефрена «Вечерний звон» мне очень понравилась. Строки «И скольких нет теперь в живых, тогда веселых, молодых. И крепок их могильный сон, не слышен им вечерний звон» , — как будто специально придуманы для товарища Сталина. Это напоминает сцену, описанную Сергеем Кавтарадзе, приятелем Кобы еще по террористической юности, а впоследствии заместителем наркома иностранных дел СССР. Прогуливались они однажды по саду на той самой даче. Сталин тихонько напевал свою любимую «Сулико» , бормоча между строчками: «Бедный, бедный Серго… Бедный, бедный Ладо…» , -и озвучил таким образом полный мартиролог друзей, им же самим уничтоженных. Кавтарадзе решил, что присутствует при сцене раскаяния, заплакал, бросился Кобе на грудь, но был откинут яростным огнем желтых глаз: «Нету! Никого нету! Все вы хотели Кобу убить, а он сам всех убил!.». Парафраз знаменитого грузинского анекдота «Адын, савсэм адын».

Наталия Каминская. Не буди лихо, пока тихо. Культура, 13 января 2005 года

Сергей Юрский в роли Сталина — факт, в первую минуту ошарашивающий. Кого бы Юрский ни играл за свою долгую актерскую жизнь, но артистом на роли крупных политических фигур он никогда не был. Генрих IV или Кориолан, игранные им в разное время, — не только не в счет, а напротив, лишнее подтверждение тому, что Юрский всегда предпочитает художественный образ, персону, требующую воображения и обобщения, категорий, в первую очередь, театральных. Хотя… Если честно, то ситуация, в частности на отечественном телевидении, в последний год сложилась такая, что светлый образ Иосифа Виссарионовича, равно художественный и документальный, переигрывает всех античных и шекспировских злодеев, вместе взятых.

Мало того, что подряд, без передышки, мы лицезрели Сталина в «Московской саге» и «Детях Арбата». Но параллельно с фильмами, где вождь воплощался актерами, по всем каналам шли документальные картины то об отечественных политических деятелях, то о зарубежных. Все, что вмещалось во временные рамки середины двадцатого века, бесконечно иллюстрировалось знакомой усатой физиономией. Подобно Максиму Галкину или Елене Степаненко, чьи лица являлись нам путем простого нажатия любой кнопки на пульте дистанционного управления, генералиссимус присутствовал столь же ежевечерне и в каждом доме. Количество упоминаний, однако, имеет обыкновение в один прекрасный день перейти в качество и обрести, так сказать, материальное существование. Слухи о смерти вождя всех времен и народов, право, начинают казаться сильно преувеличенными… Чур-чур меня!

Одним словом, в таком вот социально-визуальном раскладе Сергей Юрский взялся поставить новую пьесу Иона Друцэ «Ужин у товарища Сталина» и сыграть в ней главную роль. Сюжет, слегка попахивающий абсурдом, имеет и свою документальную подоплеку. В его основе — взаимоотношения Сталина с певицей Верой Давыдовой. Впрочем, это всего лишь отдаленный намек. Сюжет пьесы внешне — совершенно из практики Лаврентия Берии, любившего залучать к себе на суаре молоденьких девушек. К Сталину тоже привозят на ужин певицу Большого театра Надежду Блаженную (Татьяна Фасюра). Однако — не за тем, зачем возили дам к Берии. Вождь совершает над несчастной девицей насилие чисто психологического свойства. В страшноватом пространстве движущихся стен (художник Александр Бойм), странных звуков и мистических световых перемен идет диалог между тем, кто возомнил себя Богом, и той, кто имеет несчастье верить в истинного Всевышнего. Сталин, конечно, издевается над девушкой: заставляет ее петь, одевать тряпки из старого сундука, отвечать на вопросы… Первый акт Юрский играет без грима. Он ему, впрочем, и не нужен для того, чтобы абсолютно убедительно сыграть и каприз владыки, и настороженность параноика, и восточную хитрость, и галантность мужлана, и ум, и иезуитские наклонности… Короче, артист Юрский демонстрирует свойственный ему класс игры. Во втором же акте режиссеру Юрскому надобны для актера Юрского и рыжеватый парик, и усы. Грим искусный, портрет окончательно завершен, а прежнее появление читается теперь как мистификация или коварная подстава — и на то и на другое кремлевский властелин был, как известно, большой мастер.

Наша обширная «сталиниана» насчитывает в своей истории несколько периодов. Сначала прижизненный: лакированный, экстазно-апофеозный. Затем, после XX съезда, усатый лик исчез на время из народной жизни не только в живописно-скульптурных видах, но и в киносценических. Потом, в брежневскую эпоху, он дозированно и сдержанно-безлично являлся в исторических эпопеях. Когда грянула перестройка, вождь вернулся на сцены и экраны в клоунском, ублюдочном обличье. И вот, кажется, пришла пора не делать из заметнейшей фигуры XX века ни героя, ни идиота. Тогда кого? Вот в чем вопрос!

Спектакль Юрского отдает и мистикой, и абсурдом. Игра Юрского — конечно же, не игра в кретина или недоумка. В образе, который он создает, есть и загадка, и масштаб. Но более всего его персонаж демонстрирует свою непредсказуемость. Что, в свою очередь, неминуемо рождает страх. Это, вероятно, и было сверхзадачей спектакля. В упреждающих, так сказать, целях. И если речь идет об искусстве театра и о силе воздействия игры большого артиста, то все было рассчитано правильно. Только вот что делать с телеящиком, с этой ежевечерней «доставкой на дом»? Кончились праздники, танцы-песни-анекдоты. И будем опять, нажимая на кнопки, вызывать ежевечерне бессмертного горца: в профиль и анфас, во френче и в шинели, по пояс и в полный рост? А ну как доиграемся однажды?

Елена ДЬЯКОВА. Сталин на два голоса. Новая газета, 17 января 2005

Сергей Юрьевич Юрский сыграл Иосифa Виссарионовича Сталина.

А также двойника его — Анатолия Михайловича N из Таганрога.

Пьеса Иона Друцэ «Вечерний тон» крайне проста, но осложнена абсурдизмом общего исторического опыта. Товарищ Сталин един в двух лицах.

В первом акте Сергей Юрский играет без грима, во втором меняет пластику и голос. Массивный, почти чугунный (точнее —чугунно-ржавый) парик, усы и общая эманация вкрадчивой угрозы создают физически ощутимый хрестоматийный образ. Был  ли у вождя двойник? Сам ли он менял грим и образ? Разницы нет. Все ирреально и двоится в глазах oт ужаса.

Время там стоит мифологическое: «Ближняя Дача» кажется послевоенной, льются дождем Сталинские премии (также черта 1940-х) — но речь еще идет о Коминтерне и «сумасшедшем профессоре Бехтереве».

Юная певица Большого театра Надежда Блаженная (Татьяна Фасюра) похожа на акварель 1820-х кисти Петра Соколова, но по-советски нелепа. Точно грацию, подаренную ей природой и предками, заменил на дерганую пластику куклы-автомата некий Коппелиус — мэтр социальной нейрохирургии, маэстро комсомольской лоботомии и операций на позвоночнике при участии кружка «Юный безбожник» ГАБТ СССР. И дерганая пластика этой советской Коппелии узнаваема. Все там были.

Преобразователь природы (или его двойник Анатолий Михайлович?) и пригласил завтрашнюю лауреатку Сталинской премии на поздний ужин. Партию Лепорелло исполняет наряд караульной службы: Двое-из-Ларна в зеленой форме и фуражках, так похожих на картузы беспризорников.

Ореховые панели бесшумно вращаются, открывая темную пустоту. Карты СССР и Европы ежатся под узловатыми пальцами товарища Сталина. Абсурд порхает по сцепе, закрепляясь в деталях, знакомых каждому. За окнами — благовест, почему-то в зимней ночи. Это ветер качает колокол на звоннице сельского клуба. Сбросить колокол у советской власти нет сил: трактор завяз в снегу, а лыжники особого назначения запили в женском торфяном бараке.

Тема единоборства Вождя и полуживой певчей куклы, родом из духовного сословия, так же кружит меж абстракцией, абсурдом и реальностью.

Последняя сцена — Сталин в шинели во тьме проема казенных дверей — почти воплощает строку из старой (и хорошо бы — устаревшей) баллады Галича:

Государственные запасники

Покидают тихонько памятники.

Кто уже не помнит: речь шла именно об армии памятников Отцу народов.

У Галича они строем шагают по ночным проспектам Москвы конца 1950-х: каждое время и место тех Каменных гостей, которых ждет в гости.

ЭТИ фантасмагории в грязном гипсе, заляпанном бурой, затертой кровью, караульные взводы вуду-Вождей в сером, шинельном московском снегу, подсвеченном воспаленными и фонарями магистралей, вот уж лет десять кажутся хрестоматийным, почти стертым из памяти кошмаром.

Но авторы спектакля «Вечерний звон» придерживаются иного мнения.

Не так давно Андрей Георгиевич Битов предлагал вернуть Бронзового Феликса на Лубянку, поставить его под площадью, в темной путанице торговых подходов — жутким Командором СССР, продолговатой гематомой коллективного бессознательного Москвы.

Чтобы помнили… Эта гематома нс рассосалась. А острая интуиция Битова, хрониста и аналитика, нашла очень точный и страшный образ ее.

Спектакль Сергея Юрьевича Юрского рожден теми же чувствами.

Григорий Заславский По нам звонит и по нас… Журнал «Октябрь» 2005 №2 

Рассказ о “Вечернем звоне”, премьере в театре “Школа современной пьесы”, хочется начать, как сказку или так, как начинается книга о бароне Мюнхгаузене: “Маленький старичок с длинным носом…”. Почему так? Самое вероятное: из подсознательного, невысказанного желания опосредованности, не увеличения – умножения дистанции. О Сталине и проще и, конечно, спокойнее думать как о герое анекдотов: оживили Сталина, спросили: “Что делать?” Он: “Во-первых, отменить решения ХХ съезда, во-вторых, расстрелять всех членов Политбюро, а в-третьих, перекрасить Белорусский вокзал в красный цвет”. – “А вокзал зачем?” – “Я рад, что пункты первый и второй вопросов не вызывают”. Или что-то в этом роде. Сталину не нужно ничего доказывать. Когда он говорит – ему верят.

Примерно так и Юрский: в начале спектакля он выходит сам по себе, Юрский как Юрский, может быть, более сутулый, но, в общем, мало чем отличающийся от Юрского-актера. Но начинает говорить – с едва заметным акцентом, – и ясно, что перед нами никакой не Юрский, не актер, а Сталин. 

Когда же после антракта Юрский выходит в сталинском гриме, становится не по себе: сходство – дьявольское, пугающее.

У “Вечернего звона” есть подзаголовок: “Ужин у товарища Сталина”. За последние годы на наших сценах проходило немало ужинов, где за столами сходились Гендель и Бах, Талейран и Фуше, Пикассо и Дали… Великие выбирали себе в собеседники великих, так было интереснее – и драматургам, и, казалось, самим небожителям.

Сталину – Юрскому тесно и одному. Тесно “здесь, на земле”, поэтому он просит одного из помощников позвонить по спецсвязи сначала покойной матушке, затем доктору Бехтереву, которого сам же и отправил к праотцам: “Пусть скажет!” Искренне недоумевает – что за спецсвязь, если толком связаться ни с кем не позволяет!..

Он спрашивает, но не ждет ответа, не заботится: услышат ли? Услышат. Все услышат. Кто не услышит – тот сам пожалеет (если, конечно, успеет). 

Складывается ощущение, что Сергей Юрский, являясь еще и постановщиком спектакля, сильно внедрился в текст, основательно его переработал, так что Ион Друце – на слух! – звучит, как любимый Юрским Игорь Вацетис (две его пьесы под одной “шапкой” – “Провокация” – в постановке Сергея Юрьевича можно увидеть на той же сцене “Школы современной пьесы”).

“Вечерний звон”, даже если сам Юрский полагает иначе, возвращает в Россию политический театр, то есть такой, который отвечает на самые что ни на есть злободневные вопросы. Прямолинейность ситуации, одна только схема – скорей уплощает историю, нежели добавляет и провоцирует объем: на Ближнюю дачу приглашают молодую солистку Большого театра Надежду Блаженную. Она поет – что-то из классики, с большим или меньшим успехом, и запинается, когда вождь просит спеть ее “Песню о Сталине” народного поэта Джамбула Джабаева. Срывается, плачет, но – снова и снова не может. Рядом со Сталиным – Юрским молодая актриса, дебютантка Татьяна Фасюра кажется кроликом, застывшим перед удавом. Он и впрямь ее гипнотизирует, завораживает и даже как будто соблазняет.

Захочешь – не споешь. Хоть и непонятно, сам ли Сталин сидит и настаивает на том, чтобы была исполнена эта “Песня…”, или все это – только репетиция и “безусый Сталин” – некий Анатолий Михайлович из Таганрога, о котором проговаривается болтливый помощник Мегашов (Олег Долин). Лучше – не знать.

Стоит вспомнить, как год или два тому назад разгорелся скандал в Эдинбурге: 22-летний Джеймс Стивенс, выпускник Кембриджа, поставил им самим написанный мюзикл о Сталине “Вечер с Джо”. По описаниям агентства Reuters, автор мюзикла вовсе не думал ни высмеять, ни упростить фигуру тирана: “Мы не преуменьшаем ужасы режима, мы только пытаемся заставить людей задуматься”. Стивенс предупредил, что поставленное им произведение может показаться непривычным для общепринятых вкусов. Но гости Эдинбурга срывали афиши и ругались в адрес сочинителей веселого шоу про – как назвал его автор – “очаровательного психопата”. Критики сравнили мюзикл Стивенса с сочинением в том же духе и стиле Мела Брукса “Весна Гитлера”, где маршировка была заменена степом, а фюрер с ярко накрашенными губами пел песню-пародию на приветствие “Хайль мне!”. 

Мюзикл “Сталин, или Вечер с Джо” все равно состоялся. Актеры выражали сожаление “миссис Сталин”, разухабисто пели про ГУЛАГ, а похороны вождя народов были поставлены в духе “Мулен Руж” в сопровождении хора, восторженно поющего о влюбленности в “милого Сталина”.

Коротка человеческая память? Или – если акцентировать внимание не на самом мюзикле, а на реакции публики – человеческая память не пустой звук и кое-что она все-таки сохраняет?

Но разве только в Эдинбурге?

Премьера “Вечернего звона” вышла на следующий день после более или менее торжественного празднования 125-летия со дня рождения кремлевского горца. Определенно можно утверждать: так много добрых слов с, так сказать, высоких трибун Сталин не слышал с декабря 1952 года. Его вновь называли “незаурядным политиком”, какого “не хватает России”.“Одной из самых выдающихся личностей ХХ века” назвал вождя всех времен и народов спикер Госдумы Борис Грызлов. Правда, оговорился: “Конечно, те перегибы, которые, как я считаю, были сделаны во внутренней политике, безусловно, его не украшают”. Я тут же вспомнил, как в 1986 году в нашу войсковую часть приехал офицер из бригады, чтобы объяснить солдатам политику партии и правительства: “Надо серьезно подумать о дисциплине, – строго сказал он. – А то вон два корабля не смогли разойтись в Черном море, столкнулись, четыреста с лишним человек погибло! Этакий ляпсус, понимаете ли”.

Так вот, о ляпсусах и перегибах.

Спектакль Юрского стал первой серьезной попыткой поговорить о вожде. В постсоветской и позднесоветской России фигура Сталина не имела серьезного театрального осмысления. В литературе – было, было в кино, хотя и в кино чаще встречалось “стивенсовское”, анекдотическое, “веселое” толкование фигуры вождя. На театре же Сталин выходил то героем кабаре Студенческого театра МГУ “Я бедный Сосо Джугашвили”, то в эпизоде одной из последних политических пьес Михаила Шатрова. Или же в Театре имени Вахтангова – в гротескном квазиисторическом шоу на тему “Вождь и мастера культуры” в спектакле “Уроки мастера”, где Сталин диктовал Шостаковичу и Прокофьеву, как им писать музыку. 

Думать о Сталине неинтересно? Неинтересно думать о нем всерьез?

В предпоследний раз Сталин, если не изменяет память, появился в инсценировке “Мастера и Маргариты” в Театре Романа Виктюка: десятком золоченых бюстов из папье-маше, не страшных, поскольку десяток картонных сталиных – это скорее смешно. Это – анекдот, пусть и не такой разухабистый, как у Стивенса.

Выходит, для театра история годится только как анекдот и мало подходяща – как предмет серьезного размышления? И нас не оскорбляет, когда история, совсем недавняя и такая кровавая, становится поводом для веселья, с музыкой и танцами, для легкомысленных шуток, вроде анекдотцев о гитлеровских концлагерях?

А вот англичан и шотландцев – оскорбляет.

Юрский играет всерьез. Играет усталость тирана, время от времени как будто даже проваливающегося в беспамятство, хотя окружающие этого не видят, потому что нельзя посмотреть в глаза Господу, нельзя посмотреть в глаза дьяволу. Отводят глаза.

Он как будто и не играет, он просто говорит. Просто и точно передает зловещий юмор вождя, его манеру шутить: как наши автомобили всегда паркуются, заезжая на пешеходный тротуар, так и шутки Сталина всегда “забирались” по ту сторону жизни. “Давайте вместе споем “Вечерний звон”, – предлагает он помощникам. “Так ведь запрещено”, – резонно отвечают те. “Вас все равно арестуют когда-нибудь, хоть будете знать, за что”.

Про такое говорят – черный юмор. Юмор Сталина черный вдвойне: сначала он шутил по поводу смерти, радуясь производимому эффекту, а затем еще большее удовольствие получал от материализации собственной шутки.

В “Вечернем звоне” игру самого Юрского принимаешь не всю целиком, не во всем. Тем не менее его спектакль воспринимается как событие. Как нечто важное и даже главное. Как художественный и гражданский поступок.