На этой странице:

  • Перекресток. Новая драма. Сеансу отвечают: Елена Еремина, Сергей Юрский, Татьяна Москвина — Сеанс, №29-30, 2006
  • Сергей Юрский: «Зона» — это качественная режиссура» — Фан-клуб сериала «Зона» 27.01.2006 
  • «Чрезвычайно знаменательной была для меня поездка в Баку» Bakililar.AZ 30.06.2006
  • Рената ГАЛЕЕВА. Юрский увез скрипичный ключ. — «МК Урал», 2006
  • Сергей Юрский. Многогранность таланта. — Программа «Студия Плюс» с Александром Ляховичем (Одесса) 31 октября, 2006
  • Полина Лимперт. Сергей Юрский о театре, кино, жизни и Остапе Бендере. — 06.12.2006?(Израиль)

Перекресток. Новая драма. Сеансу отвечают: Елена Еремина, Сергей Юрский, Татьяна Москвина — Сеанс, №29-30, 2006

Елена Гремина

Откройте yandex, самый популярный портал, — и вы увидите колонку: mp3, кино, фото, литература. Никакого театра. Не то чтобы уровень культуры так уж упал — в книжном магазине «Москва», например, к полке с книгами по истории Руси не протолкнуться. Но именно театр для очень многих оказался как-то не нужен: незачем, мол, туда идти, да и неинтересно. Это теперь такая каста — театралы. К нам же в Театр.doc ходят и ходят молодые. Да, наверное, они не стали бы часами выстаивать в очередях на спектакль Някрошюса, — но они ведь тоже хотят приобщиться. А наши пьесы, может быть, и корявы, зато современны. Пьесы Островского тоже поначалу казались корявыми — по крайней мере, большей части его современников, взращенных на водевилях да шелковых платьях. Мы в «новой драме» просто пытаемся честно, по мере сил и возможностей писать о сегодняшнем дне. У Оли Мухиной в пьесе “Ю” есть такой диалог:

«Сильно собака покусала постового? — Как смогла». Вот и мы — как можем.

Сергей Юрский

Из тех, кто заметен и молод, я называю Елену Гремину и, конечно, петербурженку Татьяну Москвину. В отличие от многих своих коллег они владеют театральным искусством. Кажется, что это само собой разумеющееся, но на самом деле многие пишут, совершенно не понимая, что такое театр. При всем моем критическом отношении к драматургии такого рода, братья Пресняковы в сочетании с Серебренниковым — это тот случай, когда люди нашли друг друга. И таких совпадений немало. С Курочкиным все время ищут схождения — то тут, то там возникают спектакли, — и это не разовые союзы, а реальные, они развиваются. Я не знаю, в какую эпоху было столько авторов! У нас не дефицит, а избыток спектаклей, театров, пьес. И зритель испорчен этим избытком.

Татьяна Москвина

Если понимать под новой драматургией всю совокупность пьес нового, то есть неудаленного, нашего, ближнего времени, то здесь есть предмет для профессионального разговора. Но, кроме новой драмы, существует «новая драма» — сообщество предприимчивых людей, сочинивших свой способ построения современников в шеренгу попарно. Лидеры блока «новая драма» желают контролировать театральный процесс. С этой целью одни пьесы объявляются «новой драмой» (чем-то ценным, модным, прогрессивным), а другие остаются за бортом корабля современности.

Ничего удивительного, если вспомнить, что всегда в театре любого времени шел какой-то хлам имени этого времени. И вот «новая драма», не заморачиваясь на какие-то там разборки с законами действия, просто учит и провоцирует драмоделов на изготовление этого хлама. Что главное для этого хлама? Подольститься к московской черни, пощекотать ее приятнее. Что самое приятное сейчас для этой черни? А изображение поганой жизни, лишенной света. Эстетическая «прописка» поганой жизни — вот главная задача блока «новая драма». Не драма им нужна, а нужно возвеличить, оправдать, умножить ничтожную, извращенную, опустошенную, темную жизнь. Под лозунгами «дадим правду на сцене!» сбивают с толку молодежь, которая перестает учиться, изучать образцы. Недаром в бездарное, убогое это пространство вбиваются крупные деньги — в хорошее дело деньги не вбиваются, на хорошее дело их еле-еле наскрести можно.

Старообрядцы, когда приезжали их агитировать за новую веру, совещались и выпускали пару ответчиков — сурового вида, и борода комковата и празелень. Ответчики чинно кашляли и отвечали: «НЕ ПРИЕМЛЕМ». После чего разговор прекращался.

Вот и я говорю «новой драме»: «НЕ ПРИЕМЛЮ». Вот весь мой разговор.

Сергей Юрский: «Зона» — это качественная режиссура» — Фан-клуб сериала «Зона» 27.01.2006 

Сергей Юрский: «Я вижу очень качественную режиссуру и погружение в ситуацию по всем параметрам». Народный артист России Сергей Юрский рассказывает корреспонденту zona.tv о художественности и нравственных особенностях сериала «Зона». 

— Сергей Юрьевич, мы знаем, что Вы высоко оценили художественные достоинства фильма «Зона», поделитесь, пожалуйста, с читателями сайта zona.tv своими впечатлениями.

— Когда смотришь телевидение, в котором есть момент художественности, всегда идет сравнение так называемого «художественного кино» с тем, что называется сериалом. Эти виды кино сильно расходились, так как по всем параметрам это очень разные жанры: по способам съемки, по использованию камеры, по техническим возможностям, по затраченным средствам. Художественное кино считалось аристократическим, а сериалы — плебейским. Что касается фильма «Зона» Петра Штейна, я наблюдаю сближение «художественного» и «сериального», которое делает честь сериалу. Я вижу качественную, серьезную проработку каждой сцены, я вижу актеров, которые не «намылили глаза» в других фильмах – а это очень важный момент. Наше советское кино со всеми его достоинствами и недостатками очень следило за тем, чтобы люди не мелькали на экранах слишком часто – важно, чтобы они не истратили свое нутро на постоянное повторение. Здесь я вижу новые лица и доверяю происходящему. Я вижу очень качественную режиссуру: построение мизансцены, проработку сцен, монтаж, съемку. Погружение в ситуацию по всем компонентам: по звуку, по изображению, по поведению актеров, по деталям оформления. Это один аспект, и в этом смысле я хочу поздравить и Штейна, и всю его команду, которая мне малоизвестна. Есть знакомые мне артисты: например, Игорь Арташонов, с которым я выходил на сцену во МХАТе, и он не узнаваем, потому что это художественное и достоверное описание зоны.

— Мы знаем, что фильм «Зона», кроме художественных достоинств, озвученных Вами, во всем остальном вызывает у Вас неоднозначное отношение. Расскажите об этом, пожалуйста.

— Что важно – это прежде всего сериал, который приходит в дом на постоянной основе, претендует на то, чтобы стать частью твоей жизни. У меня нет никаких упреков ни режиссеру Петру Штейну, ни съемочной группе, ни авторам. Сериал идет перед другим сериалом — «Ментовские войны». Я не буду сравнивать эти два фильма, но, дело в том, что это практически это один и тот же объект изучения: зона, преступления, произвол – омерзительная, чудовищная изнанка человеческой судьбы. Здесь важно видеть ту самую тонкую грань. Когда эту изнанку демонстрируют постоянно, когда она становится частью жизни человека, который смотрит телевизор – это вроде иголки, на которую посадили и с неё трудно встать. Когда это становится иголкой, это становится опасно. Конечно, это правда, это часть жизни, но она не должна заслонить всю жизнь. В этом плане я чувствую тревогу. Этой тревогой я хотел бы заразить моих коллег, которых я глубоко уважаю, работу которых я художественно высоко ценю. 

— Будете ли Вы продолжать смотреть сериал?

— Я буду продолжать смотреть, потому что, как профессионал, я заинтересован в том, что бы мне доказали, что можно развивать сюжет на протяжении пятидесяти серий и крутиться в заданном радиусе этих персонажей.

— Не могли бы Вы оценить игру актеров с профессиональной точки зрения?

— Актеры демонстрируют погруженность в тему, очень достоверны эмоции, выражаемые ими в жестоких сценах. Это профессионально, я оцениваю это как высокий класс игры. Например, роль Дэниса прекрасно сыграна Адамом Чекманом, так же, впрочем, как и все роли тюремного начальства. Повторюсь, художественные достоинства фильма мною подчеркнуты вполне, но если так и будет продолжаться, то они станут недостатками: я могу высоко оценить то, как изображается боль и страдание, но это слишком сильное испытание для зрителя.            

«Чрезвычайно знаменательной была для меня поездка в Баку» Bakililar.AZ 30.06.2006

              Чрезвычайно знаменательной была для меня поездка в Баку. Я с этим городом был связан много лет, бывал там с театром, снимался там в кино. Но в последнее время, к сожалению, совершенно не представлял, что же там на самом деле происходит. Кажется, и многие находятся в таком положении. Информация, которою мы получаем, очень фрагментарна, непоследовательна, противоречива. Так вот, в Баку я получил довольно яркие впечатления. В центре города построили совершенно замечательный театр «Унс». 

Небольшой зал на 250 мест с прекрасной акустикой, лучшим оборудованием, отлично сделанной сценой. Он предназначен для камерных концертов — музыкальных и литературных. На моем вечере была чудесная публика, которая с большой сосредоточенностью слушала и Пушкина, и Бродского, и рассказы Евгения Попова. По-моему, это достойно внимания, ведь российские реалии в Азербайджане как-то растворяются и уже не играют сколько-нибудь существенной роли. 

Я, конечно, слышал об этом и раньше, но сейчас столкнулся с этим непосредственно и удивился: там отменена кириллица, азербайджанский язык перешел на латинскую графику. Поскольку мы все же привыкли воспринимать бывшие союзные республики в определенной, пусть имперской, перспективе, — это впечатляет. Но, оказывается, это не так все и важно, во всяком случае зрители, за которыми я наблюдал со сцены, явно думали о других материях, совершенно не политизированных. Этот концерт — одно из самых приятных моих профессиональных переживаний за долгое время. 

Юрский увез скрипичный ключ. Рената ГАЛЕЕВА «МК Урал», 2006

Несмотря на то, что спектакль Сергея Юрского «Предбанник» перенесли на октябрь, известный российский актер, писатель и режиссер выступил перед челябинской публикой 28 сентября.

Народный артист России привез в Челябинск программу под названием «Жест».

О двадцатом веке

Сергей Юрский не нуждается в представлении, ведь он не только выдающийся режиссер, актер и писатель, но еще и знаток, исполнитель и переводчик английской и французской поэзии, философ и мыслитель.

На его концерт билеты были раскуплены практически за неделю. В концертном зале имени Прокофьева пришлось ставить дополнительные стулья, чтобы вместить всех желающих.

Как только актер вышел на сцену, зал взорвался бурными аплодисментами. Сергей Юрский не скрывал, что его тронул такой теплый прием.

— Далеко не в первый раз я в Челябинске и далеко не в первый раз я стою на этой сцене, — обратился к зрителям Сергей Юрьевич. — Но наша встреча была в другом веке, возрасте и самое главное — в другом тысячелетии. Прошедший век, в котором все мы родились, был наделен и восторгом, и страхом, и ужасом…Тогда слово преследовалось, оно было опасно, и поэтому слово привлекало, и потому был большой интерес к литературе. А теперь?..

— Возращение на эту сцену, — продолжил великий актер, — дает мне некоторую надежду, что слово продолжает вызывать у людей интерес… Я благодарен за то, что вы пришли сюда. Я очень рад вас всех здесь видеть…

Первое отделение Сергей Юрский в шутку назвал «БуБаБе», то есть Бунин, Бабель и Бернс. 

— Я постараюсь показать вам несовместимые жанры и несовместимые звучания, потому что эти авторы разные, — сказал Юрский.

Юрский: «Чтоб не в последний раз»

— Во втором отделении я решил взять что-то фундаментальное, поэтому подумал поднять тему «основного инстинкта», — отметил Сергей Юрьевич. — Нам уже американское кино разъяснило, что такое основной инстинкт. Это секс…Ну и славно!.. Влияние американского кино на нас сильное…Хотя…

Актер задумался, а затем продолжил:

— Времена разные. Я знаю другие основные инстинкты, например, голод. Было время, когда существовал еще один основной инстинкт — страх, а теперь как-то все улеглось и основной инстинкт — секс…

Сергей Юрьевич развил тему:

— Наша литература полна разными оттенками. 80 процентов всей великой русской литературы вертится вокруг рюмки, водки, чашки, похмелья, фляжки, фужера, бутылки, ящика, вагона, цистерны, сто граммов, «по маленькой», «по одной» и «по последней»… и «чтоб не в последний раз»… Вы только представьте, наш разговор состоит из слов: выпил, запил, перепил, перебрал, завязал, развязал, смешал, принял, помер, зарыли, накрыли, разлили… и опять все сначала…

Позднее Юрский заметил:

— А про актеров говорят, что наша профессия, как и у профессионального летчика, требует точности. Пить нельзя… А кто ж проверит!!!

После этих шутливых реплик Сергей Юрьевич прочел «маленькую, но не подробную антологию поэзии XX века». А напоследок признался:

— Я никогда не старался эмигрировать, чтобы про меня ни говорили. 

После концерта Сергея Юрьевича засыпали цветами, а челябинское концертное объединение подарило актеру золотой скрипичный ключ. Провожала публика кумира бурными аплодисментами и криками «Браво!».

На прощание Сергей Юрьевич пообещал челябинцам, что он скоро вернется. Ведь ему не терпится показать нашим зрителям спектакль «Предбанник».

 Сергей Юрский. Многогранность Таланта. Программа «Студия Плюс» с Александром Ляховичем (Одесса) 31 октября, 2006

ЛЯХОВИЧ: Одесситы последний раз с Вами общались несколько лет назад, когда Вы привозили спектакль «Железный класс» с Николаем Волковым, любимцем Одессы, Ольгой Волковой. Это был прекрасный спектакль. Но раньше Вы были намного щедрее к одесситам, хотя бы с авторскими программами. Со спектаклями Вы бывали здесь редко.

ЮРСКИЙ: Я показывал только два спектакля в Одессе — «Железный класс» и «Провокация». А остальное было либо кино, либо концерты. Сегодня я готовлюсь к концерту, как к испытанию, потому что последнее время я достаточно редко даю концерты.

ЛЯХОВИЧ: «Авторский концерт в стиле меланхолического кабаре «Домашние радости»… Необходимы пояснения. Если это авторский концерт, означает ли это, что будут только Ваши произведения? Если это жанр меланхолического кабаре, тогда широкая публика может подумать: «А что это такое?» А «Домашние радости» говорят о том, что с другими радостями проблемы.

ЮРСКИЙ: Легко ответить. Раз такое ощущение, то не будет авторского концерта. Первое отделение тогда назовем просто концертом, который нужно дать сегодня. Это будет проза разных частей прошедшего века — начала, середины и сегодняшнего дня. Второе отделение действительно будет меланхолическое кабаре «Домашние радости». Это будет путешествие к Новому году, мы откроем путь к новогоднему празднику, мы не поставим елочку — рано, но все, что мы покажем с Владимиром Свешниковым, пианистом, который участвует в этом концерте, как мой партнер, это будет путешествие через 20 лет после нашей разлуки. Это песенки-гадания на каждый год с 1986 года по 2006 год. Почему «Домашние радости», потому что это песни под елочкой. Не под Кремлевской елкой, где творится громогласная песня, а песенки, которые поются в очень узком домашнем кругу. Два года назад я издал книжку с этим же названием «Домашние радости», потом по некоторым из этих текстов, которые увеличивались с годами, была сделана эта программа песенок. Мы будем с вами рассматривать, на что мы, там, на севере, надеялись каждый год и насколько сбывались ваши надежды. Насколько мы на севере от вас отдалялись, а вы — от нас и насколько мы отдалились. Как мы вас вспоминали, а вы нас, или не вспоминали. Это взгляд на самих себя через 20 лет. 

ЛЯХОВИЧ: В некоторой степени это политизированное второе отделение?

ЮРСКИЙ: Это невольно получается. Это современность. В первом отделении мы двинемся от начала века к современности, а потом посмотрим на нее взглядом ироническим и откровенным.

ЛЯХОВИЧ: Я помню тот концерт, в котором в первом отделении были Ильченко и Карцев, а во втором были Вы. Очень сильное впечатление произвел спектакль «Нехорошая квартира» на сцене Филармонии. И «Юмор Достоевского»…

ЮРСКИЙ: Я тоже это все помню. И нашу поездку с Ильченко, Карцевым и Жванецким, когда Жванецкому открыли дорогу обратно в Одессу, и мы вчетвером отмечали это событие двухнедельным ежедневным выступлением. 

ЛЯХОВИЧ: В книге Ваших стихов есть фотография инженера Груздева, одного из героев той самой «Эры милосердия», там есть такая надпись «Человек имеет право быть не таким как другие». У меня, как у человека знакомого с Вашим творчеством, возникает ощущение, что это вообще некий Ваш побудительный мотив. Потому что Вы и своим обликом разрушали стереотип советского человека в свое время. И дикцией, в которой каждое слово слышно, но это не стандарт Малого театра или Александринки. В этом есть нечто особенное. Ваша характерность делает Вас интересным для зрителя.

ЮРСКИЙ: В Одессе всегда случаются сюрпризы, всегда получишь нечто неожиданное. Выделить из всего эту подпись под фотографией… это тоже особенность. Одесса — особенный город…

ЛЯХОВИЧ: У Вас были и другие герои, которые подтверждают это же. Ваш Чацкий был другой.

ЮРСКИЙ: Чацкий для нас фигура обобщенная, протестант вообще. Это традиция русской литературы — лишние люди в данной ситуации для общества. А Груздев — он из этого общества, он наш хороший знакомый. Чацкий в каком-то смысле человек выдающийся. А Груздев — человек не выдающийся. Для меня это было очень важно. Груздев — не выдающийся, не положительный. Мне не хотелось придавать ему положительные черты. Потому что благородный человек — как он мог убить? Как такой человек мог убить? Но он такой, что, может быть, и мог бы. Но он просто-напросто другой, он надломлен ситуацией, в которой находились люди, а это очень тяжелые послевоенные годы. Это надлом жизни, когда физическая сила, государственное жесткое давление, которое делает людей согнувшимися и испуганными и вроде бы не самими собой. Он один из них, но он не убийца. Он в своей частной жизни честный, только и всего. Он имеет на это право. А Жеглов, которого Высоцкий сыграл жестко, человек, который полагает, что врачи должны быть вот такими, менты должны быть вот такими, хулиганы должны быть вот такими, и он ошибается. Это их столкновение. Потому что люди разные и все-таки индивидуальны. И они имеют на это право.

ЛЯХОВИЧ: То, что Вы юрист по образованию, помогло Вам в сцене, где с Вами беседует следователь, подсказали ли Вы что-то Володе, ведь он часто сцены режиссировал сам?

ЮРСКИЙ: Да, я представляю себе эту процедуру. Она довольно близка к тем годам, когда я учился на юридическом факультете. Я поступил в 1952 на этот факультет, а события фильма отделены всего шестью годами, это сталинское время, хотя в фильме этой проблемы нет, но это милиция эпохи сталинизма. Это важно.

ЛЯХОВИЧ: Часто говорят, что режиссура — это другая профессия, но Станиславский говорил, что каждый актер — это режиссер своей роли. Но для меня не было сюрпризом Ваше появление в роли режиссера еще и потому, что в середине 70-х я смотрел Вашего «Мольера», Вы были режиссером-постановщиком и исполнителем главной, роли и была несколько непонятна судьба этого спектакля, ведь широкого резонанса он не имел.

ЮРСКИЙ: Имел. Мне посчастливилось несколько раз в жизни иметь резонанс не в прессе, от которой я не очень много радости получил. Не званий, не наград фестивальных, а народный резонанс. И вот народный резонанс «Мольера», которого никогда никуда не вывозили, ни на какие гастроли, он шел только на сцене театра. Но в пределах театрального шума, он имел вполне достаточный и не ушедший до сих пор резонанс. То же можно сказать и о «Золотом теленке», который во многом связан с Одессой, фильм Швейцера не получил никакого отзыва в прессе, не был отмечен никакими премиями, но прошло сорок лет и картина оказалась признанной народным образом. То же случилось с фильмом «Любовь и голуби», который имел запрет, потому что он попал во время борьбы с алкоголизмом, дошедшей до абсурда. Картина была запрещена, потом с трудом выползла, но стала народным фильмом. Поэтому я счастлив чувствовать себя народным человеком, потому что некоторые произведения были поддержаны народным образом. 

ЛЯХОВИЧ: Как-то Фаина Раневская сказала: «У Юрского течка на режиссуру, хотя артист он, конечно, замечательный». Сам жанр одного актер предполагает саморежиссуру. Вы ни на кого не полагались, отбор, решения, исполнения — все Ваше. И если бы Вы ничего другого не сделали, кроме того, что прочли на Ленинградском телевидении «Евгения Онегина», Вы бы уже стали прижизненным классиком. Был виниловый диск с Вашим исполнением, где были «Сапожки» Шукшина, «Снег идет» Пастернака и другое. 

ЮРСКИЙ: Хотелось бы вернуться к тому, чтобы издавать диски с литературными записями, концертными записями такого рода. Сейчас собираются это сделать в виде CD, но мне кажется, что пока они это сделают, CD станет не актуальным. Но сам факт, что это собираются сделать, радует. 

ЛЯХОВИЧ: Судьба была благосклонна к Вам в том плане, что Вы работали с выдающимися партнерами. Как Вы относитесь к тому, что представляет собой фильм «Мастер и Маргарита», прежде всего к Вашим двум партнерам — Кириллу Лаврову и Олегу Басилашвили? 

ЮРСКИЙ: Мне трудно, это деликатный вопрос. Булгаков для меня автор как родной, я слишком много им занимался, и я слишком погружен в круг его людей, которые были с ним близки. С Булгаковым я знаком не был, но с его женой и друзьями я был близко знаком, поэтому мне кажется, что я ощущаю его фактуру. Поэтому в фильме мне не хватило юмора, простой вещи. Позиция мне показалась слишком серьезной и размашистой. Я Булгакова ощущаю более иронично, юмористично и весьма скромными средствами. Кота я совсем принять не могу, потому что ничего механического у Булгакова я не представляю.

ЛЯХОВИЧ: Вас называют «последним из пушкинских могикан». Вы сами признаете, что ушедшая эпоха была пушкинской и закончилась она в 200-й день рожденья Пушкина, 6 июня 1999 года. А что с этим-то веком делать? 

ЮРСКИЙ: Разбираться. Он только начинается. Люди не ведают пока, что творят. Пока это ребячливое тысячелетие. Люди как-то уж слишком заигрались, слишком по-детски ведет себя человечество. Я не исключаю себя из человечества, я внутри него. Мне кажется, что мы заигрались в политику, войны. История Крестовых походов или римских воинов с Ганнибалом — было же понятно, что это обречено, что погибнут десятки тысяч людей — им не было видно. Это отсюда видно. Потом человечество осмыслило, и было 2-3 века Просвещения, когда люди говорили, что опыт-то есть, и мы будем себя аккуратнее вести. Но мне кажется, что 21-й век опять выпустил неведомые эмоциональные чувства злобы, которые сейчас на сцене. Терроризм, игра в смерть, игра в политику, игра в борьбу религий, которые сейчас становятся тревожными действительно. Когда-нибудь люди и это осмыслят, но живем-то мы сейчас. А людям сейчас не до того…