«Не выбрасывайте старое!» Записал Андрей Кулик. Журнал «Лидеры образования» № 6, 2006. 

Сергей Юрский — не только актер и режиссер, но и писатель, из-под пера которого выходят повести, рассказы, стихи, пьесы, сценарии и эссе. Тот, кто следит за его публикациями в «Новой газете» и журнале «Континент», знает: Сергей Юрьевич не из тех, кто любит петь в унисон, и свое мнение он всегда выражает ясно, даже если знает, что оно не совпадает с мнением большинства.

«Я ЛЮБИЛ МАТЕМАТИКУ»

В отличие от всех моих знакомых, которые школу вспоминают кто с ужасом, кто с ненавистью, кто с отвращением, а кто и вовсе ее вспоминать не хочет, я школу любил. Точнее, обе школы, в которых учился.

Сначала была московская 186-я, которую прославил Высоцкий, учившийся там тремя годами младше меня («Где твой черный пистолет? На Большом Каретном!»). А с седьмого класса — в Питере, 299-я, ныне не существующая.

Я был абсолютным отличником. Каждый год, начиная с четвертого класса, у нас были экзамены, и я получил за все это время всего одну четверку — остальные пятерки. Я абсолютный золотой медалист. Как правило, таких, как я, хулиганы били, приставали, но одноклассники знали, что я живу в цирке, и относились по-особенному: «Он из цирка!» Я был как будто забронирован тем, что я циркач, а это особая порода людей.

Как ни странно, постепенно учителя выработали во мне трудовой интерес к математике, которая стала моим любимым предметом, и логическое, математическое мышление меня больше всего привлекало. Я не был способным, у нас в классе были куда более талантливые ребята по этой части, что они потом и доказали: один сейчас живет и трудится в США, в Силиконовой Долине, другой — довольно известный физик у нас в стране. Я не был на их уровне, но меня привлекала борьба с разного рода логическими задачками. Благодаря своей хорошей памяти я тянул все предметы, даже те, которые вовсе не понимал — например, химию. С литературой мне было гораздо легче, и потому я не выделял ее в число предметов, которые грыз.

Я помню моих учителей и до сих пор могу назвать их по имени-отчеству. Андрей Борисович по прозвищу Бык — наш литератор. Василий Матвеевич, одноглазый бывший моряк — математик. Кирилл (вот его отчество запамятовал) — химик, преподававший в вузе и одновременно у нас в школе. Илья Алексеевич — историк. И, конечно, Валентина Лукинична Нефедова — моя дорогая классная руководительница, в которую мы все были влюблены, и, может быть, это определяло пристойный уровень нашей жизни в старших классах. Она была старше нас лет на пять, не больше, и мы у нее были первые ученики. Она преподавала французский язык — и мы все полюбили французский язык.

Я придерживаюсь очень непопулярной точки зрения: я полагаю, что экзамен — крайне полезная вещь! Помню эти напряжения экзаменов, которые заставляли сконцентрироваться. Я никогда не пользовался шпаргалками, но знаю людей, которые перед экзаменом их готовили — и это тоже сосредоточение, тоже наука! А такое неопределенное: «Ты, Петя, за прошедший год стал лучше… Ты, Ося, стал хуже… Ты, Вася, остался на своем уровне…» — момент расслабляющий. Теперь я вспоминаю своих строгих, придирчивых учителей с большой нежностью. Нам повезло — это были УЧИТЕЛЯ: они хотели научить и знали, чему учат.

«Поучать учителя — полная бессмыслица!»

Когда стала школьницей наша дочь Даша, я сам проверял у нее уроки (по крайней мере, до средних классов). Мне очень хотелось, чтобы она повторила мое отношение к школе, но это не вышло. Видимо, у нее менее тщеславная натура, и она старалась не для себя. Ведь я, когда проучился шесть лет без единой четверки, чувствовал, что надо держаться и дальше — такой момент соревнования с самим собой. А Дашу в школе больше интересовали другие вещи. У нее очень хороший круг школьных друзей, но воспоминания о школе не самые светлые. Неприятие некоторых предметов, тягостность математики, на которой я настаивал, не была преодолена. Ей нравились гуманитарные предметы, которые она легко преодолевала, а другими науками она занималась, только чтобы с папой не поссориться.

Однако их класс регулярно собирается, а мы потеряли друг друга! Я вспоминаю своих одноклассников, это были интересные люди, но с ними почти все потерялись. А они, хотя уже давно кончили школу и им по 32-33 года, до сих пор встречаются.

У Даши была французская школа — не из элитарных, но вполне незаурядная. А я учился в самой заурядной, да и время было другое, к тому же школа мужская — совсем другой постав! Но я ее вспоминаю с удовольствием.

С Дашиными учителями я поначалу пытался спорить, доказывал, что они что-то делают не так, и каждый раз в итоге я себе говорил, что не прав я. В результате я прекратил свои попытки помощи Даше путем переубеждения педагогов, влияния на них, потому что понял: во всех случаях я не прав. В это вмешиваться нельзя! Я знаю по рассказам друзей и знакомых про чудовищные конфликты между учителями и учениками, между родителями учеников и учителями… И полагаю, что в таких случаях надо либо переходить в другую школу, либо признавать правоту учителей. Поучать учителя — полная бессмыслица!

Мы с женой должны были часто уезжать на гастроли, на съемки, и необходимость оставлять Дашу всегда нас очень расстраивала. У нас не было наших мам, и спасением стала Наташина тетка, которая заменила Даше родных бабушек. Она в какой-то мере нас выручала, за что ей великая благодарность. И еще была верная подруга и поклонница Наташи, Рая Громова, которая тоже приходила на помощь. Но, вообще говоря, Даша домашняя девочка, и мы, сколько могли, уделяли ей время сами, никогда не отдаляясь от нее надолго. Не могло быть и речи о том, чтобы, подобно многим актерским семьям, поместить ребенка в какой-нибудь интернат. Она ездила с нами на гастроли, по месяцу жила с нами в гостиницах, а когда мы играли спектакль, она тут же где-то находилась, и отсюда родилось ее ощущение, что другого пути, чем в театр, у нее нет.

Дашиному сыну сейчас уже четыре года, и он для меня пока парень закрытый. Внук мне очень интересен, а интересен ли ему я — не знаю. Он ко мне хорошо относится, радуется, когда мы встречаемся, но думаю, это просто ответная теплота на мое хорошее к нему отношение. Он весь в своих увлечениях — не очень понятных мне, потому что все они связаны с механизмами и никак не связаны с живым миром. То есть животные, которых мы встречаем на природе, не вызывают интереса, зато пристальный интерес — ко всему, что представляет собой механизм или электронику, и чем сложнее механизм, тем легче он это постигает (он уже на «ты» с компьютером).

Меня пугает потрясающее влияние рекламы на внука. По рекламам он знает все слова, как русские, так и английские, и французские… Он знает названия банков, машин, косметики, бытовой техники… Это еще раз доказывает, что те, кто делает рекламу, знают дело и проникают прямо в подсознание.

Уже не за горами время, когда внук станет школьником, но я пока не представляю, как он будет общаться со своими будущими товарищами, потому что пока он их не обрел. Мы его отдавали в разные группы, но нынешние маленькие дети не очень группируются. Я водил Дашу во всякие группы — они больше тянулись друг к другу, а эти — не очень. Мой же внук совсем не хочет общаться со сверстниками, он полностью занят своими делами.

Принуждать или увлекать?

Как и про все, что происходит сейчас, я хочу высказать свое, совершенно не подкрепленное глубоким изучением, а скорее поверхностное, но очень тревожное мнение. Я уже упомянул эту систему безэкзаменационную, систему поощрений. Есть мальчик, которого я знаю с маленьких лет, теперь он 12-летний подросток. Это внук моего друга, ныне покойного, актера Михаила Данилова. Мальчик родился в США, коренной американец. Впрочем, говорит и по-русски. Когда он был во втором-третьем классах, я интересовался, как их учат, что им преподают, и был совершенно потерян, потому что такого подхода совершенно не ожидал. Ну ничего похожего на нашу школу! Игровой подход, идущий навстречу ребенку. Казалось бы, очень простые задачи, и математика, и язык — все очень упрощенно. И я тогда подумал: чему же они научатся?! Но проходят годы, я опять с ним встречаюсь (либо он приезжает сюда, либо я бываю там) и вижу, что он научился! Из этих игровых систем вытекло постепенно достаточно сложное обучение мышлению. Я не могу судить, сколько у него знаний по отдельным предметам, но мышление у него развито, да еще двуязычно развито! Это меня поразило, и я весьма уважительно и с интересом стал думать об их системе образования.

То, что я вижу и слышу у нас: происходит уничтожение системы, по которой учился я и по которой еще училась моя дочь. Надо признать, что это система принуждения, но я ее воспринял в результате как благо. Тогда я иногда мучился — все-таки по одиннадцать экзаменов порой сдавали, тяжело! Но выход из этого был ощущением преодоленной горы. И выход на каникулы был ВЫЛЕТ на каникулы — я сделал, я преодолел! Поэтому я задумываюсь: может, мы не только разные поколения, но и разные люди с американцами?

То, что происходит с нашим образованием, можно сравнить с переездом на новую квартиру. Люди начинают перебирать свои вещи и вместо того, чтобы заметить: «Батюшки, да это же старинная вещь, антиквариат! А эта книга какая интересная!», торопясь переехать, говорят: «У, какое старье! Тут даже надкол есть… Выбросить! Выбросить! Выбросить! Оставить только новенькое!» А новенькое — совершенно пустое по сравнению со стареньким. И кто умный — на помойке подбирает это выброшенное, и оно оказывается бесценным…