Абсурд — слово существительное     Александр Щуплов «Российская Газета», 2007       

Знаменитому французскому драматургу Эжену Ионеско исполнилось 90 лет. Довольно долго на пьесы отца «театра абсурда» Эжена Ионеско в Советском Союзе было наложено табу, его имя употреблялось только в контексте примеров «загнивающего» искусства Запада. Время раскрыло шлюзы. В театрах новой России идут пьесы Ионеско. Наш разговор — с постановщиком трагифарса Ионеско «Стулья» (1993 год), автором вольного перевода этой пьесы и исполнителем главной роли Сергеем ЮРСКИМ. 

— Сергей Юрьевич, в чем, на ваш взгляд, заключается феномен Эжена Ионеско для российских читателей, воспитанных в иной культуре? 

— Не думаю, что для наших читателей Ионеско представляется реальной фигурой. Это прежде всего человек театра. Он много писал и эссе, и полупрозаических произведений — и хотя кое-что из этого у нас переведено, но все это в основном осталось для французов. А вот театр Ионеско, его драматургия — это реальность нашей российской театральной культуры. Почему мне нравится Ионеско? Будучи французским автором, мне кажется, он не забыл свое происхождение — из Восточной Европы. Это видно в его юморе, в его способе пользования абсурдом. Абсурд — это не цель, это инструмент, который порожден самой жизнью, чепухой, которую порождает жизнь. Ионеско пользуется этим инструментом для разоблачения чепухи жизни и, что самое главное, для необыкновенного сгущения всех процессов, которые он показывает на сцене.

Современность, кино и ТВ, вообще ритм теперешней жизни сделали всех нас очень опытными: мы знаем, что при таком-то начале будет такое-то развитие, примерно такая-то кульминация. Поэтому многое можно опустить. Мы научились додумывать и умеем быстро соображать. Ионеско, кроме того что у него есть своя философия и все то, что составляет суть театра, пользуется этим самым абсурдом, то есть пропуском всего того, что составляет привычную чепуху даже уже не жизни, а театра. Он может позволить себе оставить только начало и конец — соединить несоединимое. Он может показать в полуторачасовой пьесе всю проблему жизни от начала до конца. Боюсь одного: только бы не использовали имя Ионеско для того, чтобы ставить абракадабру, только бы не приняли слово «абсурд» за освобождение ото всего: мол, что хотим, то и ляпаем. Ничего подобного! Ионеско — очень строгий и литературно выверенный автор. Таким же должно быть и его представление зрителям. 

— Трудно было вписываться в координаты Ионеско вам, российскому артисту? 

— Мне — нет. Ионеско для меня очень родной. Когда он своим любимым автором называет Чехова и говорит, что является его продолжателем, я этому не удивляюсь. Я перевел также его первую пьесу «Лысая певица» и утверждаю, что ритмически первые минуты этой пьесы — абсолютный повтор начала «Трех сестер» Чехова. 

— У вас в спектакле «Стулья» проскальзывает такая тоскливая, щемящая, почти чеховская по тональности нота… Это делалось сознательно? 

— Конечно! Я это почувствовал у самого автора. Я играл по-французски и другую пьесу Ионеско — «Король умирает». В этой пьесе с трудом сдерживаешь если не рыдание, то слезу: Ионеско показывает себя невероятной силы лириком и автором печали. Сейчас в Москве появился еще один очень хороший спектакль Ионеско — «Макбет» в театре Константина Райкина «Сатирикон». Я всю жизнь мечтал его поставить, но не договорился с Театром Моссовета. Спектакль в «Сатириконе» сделан совсем не так, как я вижу эту пьесу: режиссер Бутусов поставил спектакль чисто фарсово, но очень талантливо, артисты играют превосходно… Так что Ионеско — разный: «Макбет» — сочетание ужаса и беспощадного юмора, «Стулья» — печаль и самоирония, а «Носороги» — сочетание публицистики и пафоса. 

— Читаешь пьесы Ионеско и ловишь себя на том, что режиссеры могут прочитывать их по-разному. Вы не оказались в растерянности перед постановкой спектакля? 

— Постановка «Стульев» было интуитивной. Не было никакого плана, кроме заданного автором. Все рождалось по ходу репетиций, я доверялся ритмам автора и своему ощущению от этих ритмов. 

— Не остался ли Ионеско в прошлом веке — или перешагнул в ХХI столетие? 

— Мы играем его в ХХI веке уже не раз, не два, не десять — и каждый раз я вижу полный зал. Последний год с радостным изумлением вижу, что зал наполняется молодежью. Это — люди уже ХХI века, и они выбирают Ионеско из других авторов. А выбор сейчас очень велик! 

— Как вы думаете, если бы Станиславский был жив, он бы принял Ионеско? 

— Не могу знать. Но я считаю себя актером школы, если не прямо Станиславского, то хотя бы «внучатой школы» Константина Сергеевича. Все мои учителя — и теоретические, и реальные — принадлежат к школе русского психологического театра. Родителей у ребенка всегда двое — у нашего спектакля «Стулья» один родитель-автор ведет свою родословную от абсурда, а второй родитель — все мои учителя, которые сконцентрировались во мне как в режиссере и в моей выдающейся партнерше Наталье Теняковой как в актрисе. Наш спектакль может быть выверен по законам, данным автором, но с абсолютной точностью и последовательностью реакции зала. Именно это держит нашего, российского, зрителя, который привык к достоверности происходящего на сцене.