Памяти Сергея Юрского- Петербургский Театральный журнал, №1, 2019
Вадим Жук:
Сережа, Сергей Юрьевич.
— Да что ты меня по отчеству называешь… В одном городе живем и не видимся…
В шестидесятых годах каждое появление Юрского на сцене — на минутку, в эпизодике — счастье!
Какой-нибудь спектакль «Сколько зим». С отличными Лавровым и Шарко. А он только ходит по сценическому аэропорту с Басилашвили и горячо разговаривает…
Маленький Фердыщенко во второй редакции «Идиота». Со всеми характерными юрскими приемами.
Шесть раз видел я Сережу в роли Илико. Писал его в роли по театроведческому заданию. Тридцатилетний играл старика грузина. С тех пор если я имитирую грузинскую речь — то голосом Юрского.
Чацкий наш.
Король наш в Шекспире.
Мы с Машей Дмитревской смотрели «Игроки» в постановке Сергея. Да, не самый лучший спектакль.
— Юрский наше все, — серьезно сказала Маша.
Может быть, я внутренне наконец признал существование смерти только сейчас, когда не стало его. Какие они с Наташенькой Теняковой в телеспектакле «Большая кошачья сказка», с которого началась их любовь! Какой он теле-Кюхля! Киногусар Никита! Какой он Бернс! Пушкин!
Как он играл в капустниках! Как он их смотрел! Радостнейшим впечатлением моей жизни останется воспоминание, как хохотали и разводили руками он и Товстоногов, слушая мое чтение.
Какой он Импровизатор в «Маленьких трагедиях!»
А в жизни, умея импровизировать, нет! — потрясающий труженик.
Само существование Сережи было бессменным и бессрочным одиночным пикетом против безобразия и фальши, пошлости и преступления прошлой недавней и нынешней жизни.
Одна из главных легенд моей жизни. Любовь моя.
Плачьте, Музы. Я тороплив и невнятен. Я ошеломлен.
Прощай, прощайте, Сережа.
Из программы Т. Вольтской «Свобода границ не знает». К 85-летию Сергея Юрского — Радио Свобода 16/03/20
Режиссер, драматург, поэт Вадим Жук знал Сергея Юрского очень хорошо.
– Мое знакомство с Юрским произошло так: одна из моих сестер говорит – как, ты не смотрел фильм “Крепостная актриса”?! Я пошел. Думаю – где там Юрский, неужели в главной роли? Оказалось, он играет гусара Никиту со знаменитой фразой: “Огурчиков и грибочков соленых поела и окочурилась,” – и такой он там лихой, такой неожиданный! И каждый раз, когда я потом встречался с Юрским на экране, на сцене, он был абсолютно разный: потерянный, честный, искренний, служащий стране Кюхля в одноименном спектакле Белинского; лукавый, забавный сыщик в “Большой кошачьей сказке” режиссера Карасика; фантастический Чацкий – растерянный, не понимающий, как его занесло не только в эту страну, но и в этот мир, где нет добра и справедливости и откуда надо бежать – но куда, и какая карета его довезет, – это была блестящая роль, ломающая все предыдущие. Я помню совсем другого Юрского в «Карьере Артуро Уи» Брехта, где он играет Джузеппе Дживолу, чей прототип – Геббельс, с мертвой улыбкой на устах, волочащий хромую ногу, холодный убийца и холодный сообщник убийцы; и опять же – совсем другого Юрского в спектакле “Избранник судьбы” по пьесе Шоу, которую он сам поставил, — в каждом эпизоде он меня поражал и радовал. Я уже не мог без него жить, я, как говорится, подсел на Юрского; идя в БДТ, я жадно смотрел в программку – есть ли там Юрский.
Помню его телеспектакль “Фиеста”, где он собрал группу удивительных актеров для хемигуэевского романа: Наташу Тенякову, Стржельчика, Панкова, Данилова, и какое счастье для нас, что там чуть ли не свою первую драматическую роль сыграл Михаил Барышников, он сыграл тореадора, и его пластика такова, что даже когда он сидит на месте, мы видим, что это летающий человек. Помню трагическую и горькую роль Юрского-Эзопа, который в финале спрашивает: “Где здесь пропасть для свободных людей?” И он сам всю жизнь искал эту пропасть – его мучил родной город, который он так любил, так знал, для которого так много сделал. Романов из обкома партии, по-моему, считал Юрского личным врагом – он был для него неприемлемым, оттого что непонятным: да что это, почему эту дрянь со странным голосом любит столько народу, чуть ли не поклоняется ему? Он был абсолютно чужой – как мышь в клетке с лисицами. Романов его выталкивал из Ленинграда всеми своими могучими и многими руками, и это ему удалось.
– А какой он был в обычном общении?
– Человек он был обаятельный. Когда я играл один из первых своих капустников в ресторане Дома актера в Питере, этот капустник смотрели Товстоногов и Юрский, я сам читал свой текст – пародию на советскую пьесу, которая начиналась так: “Полярный полдень, тихо в поселке Смирный, тихонько поскрипывают льдины, только в палатке профорга экспедиции Марии Валерьяновны Паничевой мерцает слабый свет: лежа на козлах, Мария вырезает себе аппендицит”. Тут Юрский захохотал своим характерным смехом и очень широко развел руки в стороны, приглашая смеяться Товстоногова – и эти два смеха делают меня дважды героем театрального прошлого, они у меня, как медали, светятся на груди. Я всю жизнь ценил мнение Юрского, мы с ним очень много общались. Однажды вместе попали на съемки спектакля про ЧК. Вхожу в гримерку – Сергей Юрьевич, вы кого играете? Он назвал какого-то меньшевика. – А вы, Вадик? Я говорю – не знаю. Он говорит – не знаю, но очень похож!
Мы с ним неоднократно встречались дома у поэта и переводчика Льва Друскина, а я был тогда сумасшедший и высотоман – разбегался из глубины комнаты и взлетал на перила балкона, вообще должен был улетать на улицу – но никогда не улетал. Юрский говорил: “Я тебя определю в цирк” – мы с ним тогда уже сделались на ты.
Совершенно особая страница, целый учебник – это Юрский-чтец. Как он читал рассказы Мопассана, Шукшина, Зощенко! Он описывает в своей книге, как он читал рассказ Зощенко “Слабая тара” – что при словах “И тут весовщик буквально багровеет” он выбегал в зал, искал кого-нибудь, на ком был похожий колер, хватал этот пиджак или кофту и показывал – вот, багровеет! А как Юрский читает Бёрнса, романтическую и смешную английскую поэзию! Как-то мы с театроведом Мариной Дмитревской посмотрели спектакль “Игроки”, который ставил Сережа, и она сказала: “Юрский – это наше все”. И так оно и есть.
Он был абсолютно гармонической, возрожденческой личностью, он ломал представление о глупом, пьяном, необразованном актере, который играют нутром – и все, что угодно сыграет, и такие актеры есть. Но у Юрского совсем другая природа, природа интеллигента, сросшаяся с актерской природой, и это дало совершенно неожиданный эффект – эффект векового мастерства. Это актер века. Он ни для кого не открыл путь: чтобы открыть такой путь, надо было учиться в университете, читать бесконечное количество книг, интересоваться всем и бесконечно работать, работать, работать, заводить себя, не удовлетворяться сделанным – и то ты можешь не стать Юрским, потому что еще нужен потрясающий природный дар. Он Божий человек, у Бога, делающего юрских, в руках особые резцы.
Юрский был гражданин – не кричащий, но осознанный антисоветчик. И происходящее в стране последние два десятилетия он терпеть не мог и откровенно об этом высказывался. Несколько лет назад я видел Юрского в пьесе “Ужин с товарищем Сталиным”, это была его постановка, и это был явный протест против этой чудовищной власти, тонко повернутый. Я зашел к нему в гримерку в перерыве, и мы так заговорились, что пришел главный режиссер театра – на сцену пора! Мы минут на 15 задержали перерыв: ленинградцы заговорились о прекрасном прошлом и горьком настоящем.
Сергей Юрский 