— о Сергее Юрском: «Не терпел лжи и наглости»…

Новые Известия, 08/02/2019

Иосиф Райхельгауз, художественный руководитель московского театра «Школа современной пьесы»:

— Сам не могу осознать случившееся, разговаривал с Сергеем Юрьевичем всего несколько дней назад, приглашал на открытие театра и он живо интересовался всем — и механикой сцены, и светом и декорациями. Было полное ощущение, что сейчас он придет в себя и будет снова играть, ставить спектакли, писать пьесы.

Он очень много работал в нашем театре, ставил свои знаменитейшие спектакли, в том числе «Стулья», которые и для меня и для многих театральных людей, критиков, театроведов это был спектакль, который просто развернул взгляд на драматургию. У нас шел и спектакль «Провокация», где Сергей Юрьевич передал всю интеллигентность Вацетиса. Он придумал такое количество подробностей, что многие критики были убеждены, что Вацетис- это живой человек и он дружит с Юрским, присылает ему комментарии к нашей российской жизни. Книжку Юрский выпустил, которая так и называлась — «Театр Игоря Вацетиса»

Ну а последний его спектакль — это, простите за банальность,гражданский подвиг. Я говорю о спектакле «Ужин с товарищем Сталиным». То, как Юрский это поставил, как это играл — стоит десятков бездарных и крикливых телевизионных шоу. Причем неважно — можно называть Сталина и сверхзлодеем и сверхангелом, а Юрский действительно вскрыл сталинизм, Сталина как явление, взрощенное самими нами. Когда Юрский выходил на сцену и играл Сталина — мне было непостижимо, как человек может через себя всё это пропустить. Поэтому политика была не строчками в газетных комментариях, а частью его жизни. И когда он выходил к Белому Дому, и на Проспект Сахарова — было понятно, что он чувствовал, понимал, как надо, чтобы люди вокруг него жили по-другому — честнее, демократичнее.

Мне повезло — я снял фильм «Картина», где Юрский играл главную роль. И при том, что я все придумывал, говорил ему как играть, строил кадры и монтировал — все равно осталось непостижимым: как можно вот такую судьбу человека, художника настолько буквально проживать. Когда я получил на престижнейшем международном фестивале премию и должен был ехать на ее вручение — естественно, меня не выпускали, я был невыездной, и предложили Юрскому поехать. Но Сергей Юрьевич не был бы Юрским если бы не сказал — «раз вы его не выпускаете, то пускай премия там и остается». Вот такая невероятная позиция человека, ушедшего сегодня из нашей жизни.

Я не только сам с ним много говорил о политике, но присутствовал и на его разговорах и с Гайдаром и с Чубайсом. И спектакль «Ужин с товарищем Сталиным» был поставлен при содействии РАО «ЕЭС России». Там Юрский требовал, чтобы не просто повесили люстру, похожую на ту, что висела в кабинете Сталина, а чтобы повесили реальную люстру из того кабинета, и театр эту люстру выкупил у «Мосфильма». Юрский знал, где эту люстру взять. Ему было важно, что Иосиф Виссарионович буквально под ней стоял, ее можно пощупать и он выглядел как настоящий Сталин. Для него было очень важно, как его образ соотносится со зрителями. А к нам на спектакли ходят высокие государственные чиновники от министра до президента. Я помню его разговор с послом Франции — жена посла не верила, что Юрский сам перевел пьесу. Говорила — это работа, достойная аспиранта Сорбонны.

Сергей Юрский подписывал много писем в защиту. Но в своих политических комментариях для него это был не повод лишний раз засветиться, участвовать в общем проявлении. Для него любое событие в жизни страны, когда он приходил на спектакль, было личной болью. Это случилось с ним, страна — его дом,это в его доме случилось. Много часов провел с ним в гримерной, слушая его. Для нашего театра, всей нашей культуры и я думаю для мировой это огромная потеря.

Олег Басилашвили, Народный артист СССР:

— Боже мой… Я просто ничего не могу сказать. Это мой ближайший товарищ, друг. Ищущий, талантливейший художник. Писатель. Всю жизнь искал истину в театре, в литературе. Вокруг него всегда были интересные, талантливые люди. Его семья, талантливые артисты, замечательные. Наташа Тенякова, Даша его дочка… Внуки. Боже мой, как это произошло? — поделился своими чувствами Олег Басилашвили в эфире Радио «Комсомольская правда».

-Это тяжелейший удар для всех нас. Тяжелейший. Это невосполнимая потеря. Для всех, конечно, и для меня, в первую очередь. Потому что один из очень немногих людей, с которым мы были искренне близки, начиная с 1959 года. Сидели в одной гримерной вместе с Анатолием Гаричевым. Нас было трое: Гаричев, я и Сережа Юрский. И нас связывала неразделимая дружба, добрые товарищеские подчас ироничные отношения. И вся моя театральная жизнь прошла под знаком Сергея. Я во многом брал с него пример. Учился у него. Он был у нас таким флагманом. И не только находясь в Большом драматическом театре, но и вообще, переехав в Москву. И жизни без него, без разговора с ним, без участия его в нашей общей судьбе я просто не представляю. Это тяжелейшее известие. И я не знаю, как я с этим справлюсь, — сказал Басилашвили.

— Сергей Юрский — это знаковая личность, это великий артист и великий гражданин, за что он, собственно, и поплатился. В роли Чацкого в спектакле «Горе от ума» он поразил всех новым прочтением роли Чацкого,за что имел крупные неприятности от обкома партии и не только. Блистательное исполнение им роли грузинского старика в спектакле «Я, бабушка, Илико и Иларион», трагикомическая роль профессора Полежаева в спектакле «Беспокойная старость» и ряд других замечательных ролей.

Он всегда искал новые пути и для себя и не только для себя. Например, спектакль, поставленный им о Мольере содержал столько нового, что нам, актерам, игравшим в спектакле, поначалу было очень трудно. Великая его роль в брехтовском спекакле «Карьера Артуро Уи, которой могло не быть» о маленьком бездарном сером человечке, который благодаря попустительству всех нас стал фюрером. Он играл там роль прообраза Геббельса — блистательно, в новой брехтовской манере, поразив всех полным отчуждением от персонажа, а не слиянием с ним.

Помимо того он был человеком, который внутренне не терпел лжи и наглости. Крупнейшей неприятностью от ленинградского обкома партии и, я думаю, не только от ленинградского — когда проявил свои симпатии к чехам, находясь в Чехословакии во время оккупации нашей армией. С этого начались все его неприятности. Он был запрещен к выступлениям на радио, телевидении, в концертах. Конечно,это наложило отпечаток на его здоровье. Но он не успокоился и стал создавать блистательные, невиданные совершенно моноспектакли-чтения. Например, «Евгений Онегин» на сцене Большого драматического театра, где он открыл нового Пушкина для нас. А его программы «Сорочинская ярмарка», по текстам Бабеля меня приводили в восторг. Это было не просто чтение, а режиссерские работы.

Ряд спектаклей Юрского прославил его — и на сцене Большого драматического театра и в театре имени Моссовета. Он был и замечательным писателем под псевдонимом Вацетис написал ряд пьес и последняя шла в театре Моссовета, мы мечтали что будем вдвоем играть, но так и не случилось.

Этот человек был порядочен и честен и из-за этого имел многие неприятности. Например, всегда пытался найти что-то новое, новый путь, новую форму выражения того или иного литературного произведения и потому вызывал неодобрение всех тех, кто не хотел двигаться дальше.

Его потеря — не только потеря для меня, как для его друга, с которым мне всегда было интересно разговаривать, не только для его семьи, которой я выражаю глубочайшее соболезнование — это потеря для всех нас. Потому что такие люди, как Юрский, определяют в какой-то степени существование в нашей стране. Это тяжелейшая потеря.

Валентин Гафт, Народный артист России:

— Это событие не просто печальное, которое всех нас ждет. Пережить его очень тяжело. Умер великий художник, которого можно назвать артистом, писателем,гражданином. У которого все переплелось — и искусство и человеческая жизнь. Он открыл новые пути к давно, казалось бы, известному Александру Сергеевичу Пушкину, к Бабелю, к Зощенко. Это уникальное дарование, он не боялся ярких красок, преувеличений и удивлял нас всех своим необыкновенным талантом.

Он прошел трудный путь — с запретами, отъездами, приездами. Наболевшее выходило во всем, что он играл. Но к нему слово «играл» не подходит — он был живописец на сцене с его яркими, гротескными образами. Он владел всем,доставал краски в самом себе и люди восхищались. Артистов таких мало.

Человек был неравнодушный. Он строг был по отношению к себе. Не стремился понравиться, шел по пути, который не удавался многим и силы находил преодолевать. Он владел профессией так высоко, что попадало сразу в сердце и душу смотрящего. Его подписи под письмами в поддержку тех, кого судили или запрещали были не просто голыми словами. С него надо брать пример.

Вадим Жук, сценарист, поэт:

— Ирина, я не пил сегодня кофе.

«Три сестры». 

С. Юрскому

Учить уходит Ольга. Андрей уходит в офис.
И с жалкою улыбкой на губах:
-Ирина! Я не пил сегодня кофе.
Уходит Тузенбах.
И где-то через час, слегка пахнёт палёным.
У Чехова финал настоян на свинце.
Его застрелит офицер Солёный.
Хороший офицер.
А кофе, между тем, быть может, и сварили,
А пуля прямо в грудь.
А ложка мимо рта.
Дуэль-то, говорят, из-за Ирины.
Похоже, просто так.
Валторна, барабан.
Уходит полк примерный,
Печатается шаг.
Смерть отдана в печать.
-Жизнь через двести лет изменится безмерно.
Пустяк осталось ждать.

8 февраля 2019 года

Серёжа, Сергей Юрьевич.

— Да что ты меня по отчеству называешь… В одном городе живём и не видимся…

В шестидесятых годах каждое появление Юрского на сцене — на минутку, в эпизодике — счастье!Какой нибудь спектакль «Сколько зим». С отличными Лавровым и Шарко.

А он только ходит по сценическому аэропорту с Басилашвили и горячо разговаривает… Маленький Фердыщенко во второй редакции «Идиота». Со всеми характерными юрскими приёмами.

Шесть раз видел я Серёжу в роли Илико. Писал его в роли по театроведческому заданию. Тридцатилетний играл старика грузина. С тех пор, если я имитирую грузинскую речь — то голосом Юрского.

Чацкий наш. Король наш в Шекспире. Мы с Машей Дмитревской смотрели «Игроки» в постановке Сергея. Да не самый лучший спектакль.

— Юрский наше всё. — серьёзно сказала, Маша.

Может быть, я внутренне, наконец, признал, существование смерти, только сейчас когда не стало его. Какие они с Наташенькой Теняковой в телеспектакле «Большая кошачья сказка», с которой началась их любовь! Какой он теле Кюхля! Киногусар Никита! Какой он Бёрнс! Пушкин! Как он играл в капустниках! Как он их смотрел! 

Радостнейшим впечатлением моей жизни останется воспоминание, как хохотали и разводили руками он и Товстоногов, слушая моё чтение. Какой он Импровизатор в «Маленьких трагедиях!» А в жизни, умея импровизировать, нет! — Потрясающий труженик.

Само существование Серёжи было бессменным и бессрочным одиночным пикетом против безобразия и фальши, пошлости и преступления прошлой недавней и нынешней жизни. Одна из главных легенд моей жизни. Любовь моя.

Плачьте, Музы. Я тороплив и невнятен. Я ошеломлён. Прощай, прощайте, Серёжа.

Веста Боровикова, автор «Новых Известий», сценарист:

«Кого люблю, того здесь нет» — так он назвал книгу воспоминаний, которая вышла в издательстве «Вагриус» в 2004 -м. Он писал в ней о Товстоногове, Володине, Евстигнееве. Все они ушли, и он продолжал любить мертвых.

Попробую дописать в эту книгу главу о нем самом. Он умер сегодня, а еще вчера в полдень жена по телефону сказала на вопрос о его здоровье: «Лечимся». Надеюсь, он умер легко. Как жил. Он обладал этим великим искусством: легко жить в трудных обстоятельствах. Помогала самоирония, которая спасала его и от принятия лжи, которая заползла в нашу жизнь и стала ее неприметным спутником. И мужской характер.

Мы познакомилась в 2007-м, делали интервью для «Новых известий». Разговаривали в театре Моссовета, а в это время рядом с нами на Тверской шел марш несогласных. На интервью я пробиралась через омоновские кордоны.«Страшно, когда Москва на полувоенном положении», — сказал он. – «Против старых людей, которых две тысячи человек, выступила мощно организованная «Молодая гвардия», в которой 14 тысяч». И добавил, что хорошо, что митинг оппозиции наверху развели с теми, кто шел эту оппозицию бить. Тогда еще их разводили. Он был очень обеспокоен. А ведь еще ничего, по сути, не началось. До Болотной было три года. Но он предчувствовал. И голосом героя из «Предбанника» предупреждал: «Будет баня. Будет кровавая баня, когда нас будут бить сначала легкими прутьями, а потом солеными розгами».

Все его последние спектакли — предчувствие встречи с вечностью. «Полеты с ангелом. Шагал» — это о великом художнике, но это и о нем, Юрском. Он живет в прошлом и все время задает нам вопросы: Как можно убивать, а потом оплакивать? И снова убивать? Как можно жить, потеряв память о прошлом?

В финале его герой поднимается по лестнице в небо. Старый человек карабкается по лестнице в небо, чтобы встретить там тех, кого он любил и оплакивал.

«Полонез» — еще один его спектакль, который он придумал и поставил сам. Его герой – мыслитель Исидор Николаевич — постоянно затыкал себе рот кляпом, чтобы не заразиться ложью и не начать врать, как все вокруг — жена, ученики, семья. И его единственным собеседником становится Ангел. В разговорах с Ангелом и проходило его сценическое время в этом спектакле.

Смерть и жизнь на порог смерти как сценический материал он рассматривал и на вечерах в ЦДХ, которые называл «Жестом памяти». Он выбирал у Бабеля и Булгакова эту тему, она волновала его. Потому что чувствовал, что смерть близко.

Основной пунктир его творческого пути всем , наверное, известен. Он играл в БДТ, тогда — лучшем театре страны, но играть ему было мало, он хотел ставить. И написал свою первую пьесу «Фиесту», по Хемингуэю, которую Юрский исрежиссировал сам. Провел сорок репетиций, Товстоногов не разрешил «Фиесту» показывать. «Я не допущу театра в театре», — открытым текстом объяснил Г. А. свою позицию. Хотя сначала все разрешил. Потом Товстоногов предложил поставить еще что-нибудь. Юрский ставит «Фантазии Фарятьева», «Мольера», но клин между ним и Товстоноговым вбивают, и Юрскийпереезжает в Москву, устраивается в театр Моссовета, где служит сорок лет. Сорок лет в одном театре. Пишет пьесы и ставит спектакли по ним, прячась за псевдонимом Вацетис.

На первый же спектакль, который Юрский поставил в Москве,приехал Товстоногов. И назвал его самодеятельностью. «И с этим клеймом я пошел жить дальше», — пишет Юрский.

Его первый телефильм, «Фиеста», был запрещен, потому что там сыграл Барышников, который после этого бежал из страны.

Его не любило киношное начальство, и роли в кинорежиссерам приходилось пробивать всеми правдами и неправдами. Зато был театр.

Это только начало его огромной биографии в искусстве, и по нему уже видно, что ему все время приходилось бороться с судьбой.

В последние годы это была борьба со временем. У Сергея Юрьевича очень болела нога, помню, что на апрельские спектакли в 2016-м он приезжал прямо из больницы. Весна была не его время.

Вот и сейчас театр отменил все его спектакли, и его жена бодрым голосов вчера в полдень сказала мне: «Лечимся».

Но я думаю, он все равно победил смерть. Потому что он играл до последнего. То есть до последнего делал то, что хотел и считал должным делать.

«Небо не кончается, потому что оно везде. А жизнь кончается смертью….Печаль и трагедия финала обрамляют земной путь ушедших, он становится видимым во всей полноте и потому так трогает и наполняет сердца живущих» …

Так заканчивается его книга «Кого люблю, того здесь нет».

Светлая Вам память, ваше величество Артист.

Сергей Никитин, композитор, автор-исполнитель:

— Трудно говорить, не могу себе представить нашу жизнь без Сергея Юрского. Он был связан и с ленинградским театром, и с его страстью к поэзии — это нас особенно объединяет. Скажем, как он читал Пастернака «Снег идёт».

Он был очень порядочный человек. Как он относился к женщинам — по-рыцарски, благородно, этому можно было поучиться. И вообще — редкий случай сочетания высокого интеллекта и актерского таланта. Конечно, от этого произошли и его режиссерские работы — он своей шкурой знал, что такое актер и в то же время был эрудированным знатоком, философом. Это большая потеря.

Наша совместная работа — это было счастье, сегодня и представить невозможно какое счастье, когда в одной работе сошлись Юрский, Табаков, Джигарханян, Смехов. И уже тогда мы понимали, что это счастье. У грандов ничего не должно было быть в совершенстве, и для Юрского пение не было основным занятием — он добивался путем репетиций, многих дублей результата, который его устраивал.

Неожиданная трудность возникла просто в монологе, когда Касым забывает волшебные слова «Сим-сим — откройся!» И он делал множество дублей. Ему говорили — «Сергей Юрьевич, замечательно!» А он — «нет, не пойдет, еще давай»! Ну и складывались такие отношения в этой кампании али-бабовской домашние, как будто мы где-то находимся в Таджикистане в гостях. Мы даже собирались у редактора, чтобы проникнуться, варили плов — в общем, это было счастье. Сейчас это особенно остро осознаешь. Для нас это был человек абсолютно схожий по крови.