Предисловие к постановке пьесы «Предбанник» Игоря Вацетиса

Ей‑богу, самому неловко! Одно предисловие, второе предисловие и… вот опять! Сколько можно? Получается эдакая претензия на академичность. Совершенно безосновательно! (Нет, я вообще‑то сторонник толковой небольшой вступительной статейки. Сегодняшний стиль изданий, когда – кто автор, откуда, где живет или когда жил – не понять, вот вам, дескать, читатель, готовая продукция, потребляйте как знаете, а мы ни при чем, – мне это не нравится. Тем более на задней сторонке обложки всегда восхищение данным творением каких‑то неведомых газет, каких‑то иностранных специалистов и обязательно сообщение – «лучше этого романа (или повести, или сборника, или чего угодно) никогда не было, всё это переведено на двадцать языков, голландцы (к примеру) поголовно зачитываются, общий тираж зашкаливает за миллион» и прочая брехня. Тут вопрос – если такой тираж, то что ж вы сами‑то всего три тысячи дали? Или, боитесь, не поймем? Голландцы, стало быть, умнее нас? Да еще подобное самовосхваление практически на каждой книжке. Значит, что это? Это лапша, которую нам спокойно и без лишних затрат вешают на уши. Так что я, скорее, за надежную советскую традицию – мнение более или менее уважаемого специалиста, чтобы сориентироваться, а потом уже книжка.)

Но в данном случае ситуация особая. Если интересно, я объясню. Но только если интересно! А коли нет – плюньте и не читайте.

Теперь для оставшихся с нами.

Итак, издал я скромную книжечку Игоря Вацетиса. Кто ее купил, сколько купили – неведомо, книжная торговля – дело темное (издал‑то я за собственный счет, в память о старом друге Славе Вацетисе, отце Игоря). Но ведь и спектакль поставил, и сам в нем играю. Тут уж глазами видно – есть спрос или нет. Спрос есть. Год идет спектакль, два идет, пять идет… и вот уже десятый год идет. Честно говоря, была тайная мысль – может, еще какой театр заинтересуется пьесой и тоже поставит, как‑нибудь по‑своему, неожиданно. Но нет – молчок! Почему, не знаю. Тогда пестую гордую мысль – не по зубам, коллеги? Ведь действительно, играть Вацетиса не так‑то просто, уверяю вас!.. Ладно, проехали.

И вот 2004 год, осень. С труппой МХАТа на гастролях в Праге. Играем чешскую пьесу П.Когоута «Нули». Возвращаюсь вечером в гостиницу, беру ключ от номера – «Вам пакет». Бац! – пьеса. Вацетиса. И письмо на одной страничке – не утрудился особо. Пишет: «Дорогой Юрский, вот зашел, оставляю пьеску, если что, пользуйтесь, я здесь проездом, ну там разное – был в Карловых Варах, лечил желудок, у меня обострился гастрит и прочее, и прочее. Привет знакомым, пока!»

Вообще‑то наглость. Уже я ему не Дядя Сережа, а по фамилии, что за фамильярность? Конечно, он уже не мальчик, но ведь я почти старик. И хоть бы адрес оставил, бутылку коньяку или хоть бехеровки – ничего! А я к тому времени пять лет уже его пьесу играю, у меня уже внук родился, хоть бы спросил, как я, что, – ничего! Такой характер. Развязный. Он, видите ли, художник! А я кто – водопроводчик? Ладно, проехали.

Вернулся в Москву, прочел пьесу. Не сразу, не полностью, но пьеса понравилась. Знакомый игровой иронический стиль, роли хорошие – это я как актер чувствую. Подумал, надо на других людях проверить. Осторожно дал почитать одному, другому. Никто ничего не понял.

Называется пьеса «Предбанник», подзаголовок – путаница в двух частях. Мне кажется, я распутал, а те, кому давал читать, – ни в какую! Ну, я и бросил эту путаницу в угол.

Год прошел. Наткнулся на нее случайно. Опять поглядел – нравится, черт его дери. И смешно, и трогает, и роли хорошие. Показал приятелю‑продюсеру. «Ну?» – спрашиваю. А он губами жует, головой качает – и утвердительно, и отрицательно – и ни слова! Ничего не понял. Что делать? Не нести же ее в мой родной Академический театр, это вещь экспериментальная, не для Академии… А потом думаю: а почему собственно, не для? И принес. А руководство говорит: «Принесли? Ну и ставьте. Когда начнете?»

Э‑э, нет. Год еще прошел – я собрал труппу для этого спектакля. Пробы делал. Разочаровывался, снова надеялся. И собрал свою труппу. Я долго ищу актеров. Даже если они давно мне знакомы, надо понять – зажгутся они в этом жанре или нет. Еще раз скажу – Вацетиса играть трудно, особый стиль.

А теперь коротко – 7 апреля 2006 года сыграли мы премьеру. Сказал уже – ищу актеров долго, но найдя, в них влюбляюсь и остаюсь им верен. Навсегда… до следующей постановки. А там опять всё сначала.

Вот три года играем на академической сцене театра Моссовета. Иногда выезжаем. Играли в Петербурге, Самаре, Саратове, Кишиневе. Играли в Вильнюсе, Риге, Таллине. Играли в Израиле, Германии…

Нынче рискую предложить распутать этот театральный клубок желающим читателям.

А автор… Ох, Игорек, вообще‑то у нас полагается, чтобы автор в премьеру банкетик устроил исполнителям. Это же актеры! А ты… ну хоть бы бутылку коньяка!

Сергей Юрский

Москва, 5 сентября 2009

P. S. По поводу продолжающихся споров – кто Вацетис, где Вацетис, а был ли Вацетис.

Пьеса «Провокация» еще в 1998 году была предложена на конкурс драматургии. О.П.Табаков, член жюри, дал ей собственный приз – $ 1000 (тогда это были хорошие деньги). Поставил условие – он вручит мне эту сумму, если признаюсь, что пьесу написал я. Вот я вас спрашиваю, что я, дурак, что ли, – скажи да и получай куш, Вацетис все равно неизвестно где и к тому же многим мне обязан. Но я не взял и тем горжусь. Вацетис – это Вацетис, а я – это я. До сих пор Олег Павлович при встрече говорит мне: «Ну что, не надумал?» А я отвечаю: «Не‑а!». А он: «Ну смотри, деньги лежат, как мертвый груз, ждут». А Олег Павлович – человек серьезный.

Предбанник

Путаница в двух актах

Действующие лица

• Эльвира, она же Магдалена.
• Брюнас, он же Каспар.
• Батенин, он же Акимов.
• Стоцкий, он же Никифорэ.
• Ступин, он же Николай.
• Дядя Боря, он же Туапсинский.
• Барыбина, она же Парковка.
• Пал Палыч, ассистент режиссера.
• Голос по радио.

---

Действие первое

Действие происходит в большой комнате или, скажем, зале. Можно сказать иначе – это фойе, околосценное помещение, курилка. Или еще – это малый конференц‑зал, но большого размера.

Зал неправильной формы. В глубине ниша. Она задернута занавеской. Но если занавеску отодвинуть, там откроется монументальная двустворчатая дверь. Левая стена стоит несколько косо. В ней небольшая дверь. Справа лесенка в два коротких марша и вход на сцену.

Окно предполагается в четвертой стене, которая есть рампа.

В мебели смешение функций – большой стол с закруглениями по двум концам – для заседаний. Диван. Два кресла. Десяток стульев. Ковер на полу. В углу торшер. Из стен торчат светильники – бра.

При открытии занавеса глухо слышна трансляция спектакля.

Сцена 1

Эльвира стоит на голове. Она в спортивном костюме. Брюнас Валкирис придерживает ее за ноги.

Брюнас. Ровно, ровно! Держи спину. Позвоночник не выгибай. Как стрелочка! Ровно.

Эльвира. Ну, я ровно.

Брюнас. Теперь… колени сгибай и… соединить ступни… Так… Не болтайся… Твердо! Я держу.

Эльвира. Сколько еще стоять?

Брюнас. Элвира, спину ровно!

Эльвира. Сколько времени?

Брюнас. Ты будешь работать или дурака будешь валять?

Эльвира. Если уже есть половина, я больше не могу. Меня ждут. Сколько сейчас?

Брюнас. И ноги… вверх! Носочки тянуть!

Эльвира. Брюнас Юозович, пошли вы к чертовой матери! Я не акробатка. Мне надо только чуть‑чуть, для затравки. А сейчас все! Меня ждут, понятно? Отпустите ноги!

Брюнас (раскрывает руки). Возьми! Дело хозяйское. Он мне сказал, что должно быть профессионально, так?

Эльвира (переодевается). Да это на две секунды. Только начало… затравка. Чтобы занавес открылся, и стоит женщина кверху ногами. И все. Чтобы заинтересовать публику.

Брюнас. А что тут интересного? Надо чтобы красиво стояла. Тогда можно смотреть. Если спина такая, как колесо, и отклячена жопа…

Эльвира (резко всхлипывает). Оставьте меня в покое. Хватит! Я вам не лошадь! Нечего меня дрессировать!

Брюнас. У тебя своя работа, у меня своя.

Эльвира. Отвернитесь! Я переодеваюсь.

Брюнас. Не смотрю я. Чего я не видал?!

Эльвира. Спиной повернитесь, Брюнас Юозович! И спину прямо! Прямо!

Брюнас (тычет в нее пальцем). Это так шутишь, да? Шутки такие? У меня дочь старше тебя.

Эльвира (рука на выключателе). Аут! Всё! Гашу свет.

Темнота.

Сцена 2

Слышны аплодисменты большого зала. Музыка. Открывается правая дверь. Оттуда свет. Появляются двое в театральных костюмах и гримах. Один идет к выключателю. Другой (в халате и кружевной рубашке) остается пока наверху. Это Батенин.

Стоцкий. Кто это свет выключил?

Свет включается. У выключателя человек во фраке, в черном парике с пробором, в усах и в бороде à la Наполеон III. Это Стоцкий.

Стоцкий. Кто взял мои газеты? Я здесь положил сегодняшние газеты.

Батенин («медвежьим» голосом). А кто это ел из моей миски? А кто это спал в моей кроватке?

Стоцкий. Миша!.. (Смотрит в пол.) Михаил!

Батенин. Не видел я твоих газет.

Стоцкий. Я не про это. Мне, Миша, начинает надоедать. Мне уже в‑во! (Показывает рукой – «по горло».) Мне, Миша, обрыдло, и я уже, Миша, на грани.

Батенин. Ну, знаю, знаю… Я оговорился.

Стоцкий. Нет, Миша, это не оговорка… Это заигрывание с публикой на уровне пошлой антрепризы.

Батенин. Ну, во‑от! Я тебе говорю, я оговорился. Я забываю это слово.

Стоцкий. Как можно вместо «очаровательница» сказать «преподавательница»? Это же околесица. Только для того, чтобы было смешно. И главное – совершенно не смешно. После этого и Барыбина стоит как дура, и я стою как дурак. Но ведь и ты, Миша, выглядишь полным идиотом. Чем мы занимаемся? Мы с тобой старые люди. Вот мы вымазали на закате жизни морды краской, напялили чужие волосы и вылезли на позорище. Барыбина, понимаешь, сюсюкает и молодится со своим веером, и ты еще переврал весь монолог, а потом вместо «очаровательница» – «преподавательница моя».

Батенин. А что, «очаровательница» к ней подходит?

Стоцкий. А «преподавательница» подходит?

Слышна музыка. Аплодисменты большого зала.

Батенин. Слышишь? Нормально принимают. Публика сегодня хорошая… Ты, Володя, тоже… У тебя плохое настроение, и ты все уже под одну гребенку… Мы ж не машины! У меня вообще память плохая. Я вон на Славянском фестивале… на открытии, представляешь, читал десять строчек всего… Александр Блок «Скифы». Долбил, долбил, бабки вперед заплатили, нормальный конверт, и всего десять строчек надо сказать… Выхожу, там хор стоит человек пятьдесят, оркестр гигантский, какие‑то девки в лентах и зал тысячи на три мест битком. Иду на центр и про себя долблю: «Да‑а… кто‑то мы, да‑а, азиаты мы…» А кто – забыл. И вместо «скифы» объявляю: «Александр Блок “Гунны”!» Ну и слышу сзади – кто‑то крякнул, кто‑то хрюкнул. А публика ничего. Ну и я громко: «Да гу‑у‑унны мы, да азиаты мы». (Стоцкий смеется.) В конце концов, может, действительно «гунны», кто там помнит. И аплодисменты, и все нормально. Я иду к кулисе, оркестр вступил, и хор тот же текст поет, но уже поют: «Да, скифы мы, да, азиаты мы…» Я слышу тенора на «скифах» все дружно поперхнулись от смеха, но это уже не моя забота.

Стоцкий (смеется). Миша, это колоссально! Именно, именно! В этих гуннах‑скифах вся бессмыслица нашего занятия. (Вздыхает, как всхлипывает.) Слова лишились смысла. А профессия наша в том, чтобы произносить слова. Мы обманщики, Миша!

Батенин. Да брось ты, чего обманщики. Люди ходят, людям нравится… Ты тоже, я тебе скажу… Юбилей тебе устроили, заслуженного тебе дали, ты это все с аппетитом скушал, а теперь начинаешь… Иди тогда в монастырь, бей поклоны, как Влад… Там все строго и по правилам. Хотя, голову даю на отсечение, и там тоже оговариваются и тоже от смеха давятся. Мы же люди, мы же не можем все по линейке…

Стоцкий. Прав, прав! (Машет рукой.) Я зарвался, я запутался, мне все надоело… Прости, Миша. Все путем! Одна херня сменить другую спешит, дав ночи полчаса.

Пал Палыч (заглядывает в дверь). На восьмую картину приготовились! На восьмую картину – приезд Барона. Володя, Михаил Николаевич, приезд барона.

Актеры идут к выходу на сцену.

Голос по радио. Дежурки, дежурки выключите! Полная темнота! Вижу свет. Дверь из курилки закройте!

Пал Палыч (вбегает). И света чтобы тут не было. (Гасит свет.)

Темнота.

Сцена 3

Отодвигается занавеска на центральной двери. Дверь открыта. Из‑за нее бьет свет. Человек, отодвинувший занавеску, входит и зажигает свет на сцене. Это охранник Николай. Он в черном костюме.

Николай (в дверь). Ага!

Входит Туапсинский.

Туапсинский. Что «ага»? Ты хоть огляди помеще… Бог ты мой, какой стол! Ты хоть огляди помещение. Может, под столом кто сидит. Может в вазе граната. Двери проверь. Эта куда ведет? (Николай идет к правой двери, где был вход на сцену. Дергает ее – она заперта.) Боже ты мой, какой стол! Это не стол, это орудие, пушка… артиллерийская установка! Узкое жерло в середине. Представляешь, Николай, если бы туда, внутрь, насыпать пороху и поджечь? Представляешь, как рванет?! За этой дверью что?

Николай (про дверь). Глухо.

Туапсинский. А эта… (Идет к другой двери, заглядывает.) А‑а, понятно, уотер‑клозет.

Николай. Я здесь пять минут назад был. Чисто.

Туапсинский. Запомни, Николай, пять минут – это срок, за который там, где было чисто, может стать так грязно, что до конца жизни не отмоешься. (Достает из кармана фляжку, отхлебывает, втягивает носом воздух.) Чем это тут пахнет? А?

Николай. Вроде немного рыбой жареной… снизу… из пищеблока…

Туапсинский. Пищеблок, говоришь?.. Здесь, Коля, внизу ресторан «Тивериада», а не пищеблок. Хотя, может быть, интуиция тебя не подводит. За Лидией Павловной кто поехал, Матвей?

Николай. Матвей поехал за Петром Алексеевичем на «Мерседесе», а за Лидией Павловной «Ауди» поехала.

Туапсинский (отхлебывает из фляжки, втягивает носом воздух). Нет, это не рыба… Это запах… вроде… забытой воды из‑под увядших цветов. Посмотри, там в вазе не осталось воды?

Николай (заглядывает в вазу на столе). Пусто.

Туапсинский (прочищает горло). Ба‑ба‑ба! (Откашливается, бормочет.) Чисто место пусто не бывает. Я, Николай, сегодня почти не спал. Меня так утомили вчерашние дебаты… Ты знаешь, что такое дебаты?

Николай. Пьянка, что ли?

Туапсинский. Правильно. Именно пьянка, только на иностранном языке. Кто за Лидией Павловной поехал?

Николай (терпеливо). За ней «Ауди» поехала.

Туапсинский. Ну и замечательно. А у тебя, Коля, машина есть?

Николай. Ага. «Десятка».

Туапсинский. Та‑ак. А дети у тебя есть?

Николай. Нету. Пока нету.

Туапсинский. Понятно. Ну а память у тебя есть? Ты мне что обещал? Захватить с переговоров бутылку. У меня вот – виски на исходе. (Показывает фляжку.) Где бутылка?

Николай. Я не обещал. Я сказал – по обстановке. А обстановка была – сами видели…

Слышны голоса за дверью. Бегут к дверям, отодвигают занавеску. Входит Лидия Павловна Парковка. За ней Магдалена – она же Эльвира.

Туапсинский. Лидия Павловна, ждем, ждем! С прибытием!

Парковка вскользь оглядывает помещение, снимает летнее пальто, тонкие перчатки. Туапсинский все это принимает, передает Николаю, тот уносит все в прихожую.

Парковка. Угу… угу, угу… Ну что ж, здесь нам никто не помешает. Располагайтесь, Магдалена. Я должна только немного привести себя… вазу уберите, зачем здесь ваза? И пепельницу не вижу… Я должна только немного привести себя… спасибо, Николай, скажите внизу, пусть о кофе позаботятся… немного привести себя в порядок. Где здесь зеркало и… а, Николай, очки – они остались в кармане пальто, принесите, пожалуйста… Где здесь зеркало… (Прикладывает палец к губам, задумывается.) Да… зеркало и все прочее?

Туапсинский. Здесь‑с, Лидия Павловна, здесь‑с. (Ведет ее к левой двери.) Именно зеркало и все прочее.

Парковка (обернувшись). Магдалена, я не спросили, вы пьете кофе?

Магдалена. Я пью. Да. Кофе тоже. Иногда. Но это не обязательно.

Парковка. Магдалена, можно спросить чай.

Магдалена. Нет, нет, пусть будет все как есть. Так даже лучше.

Парковка. А чай?

Магдалена. Нет, нет.

Парковка. Значит, кофе?

Магдалена. Да. Конечно.

Парковка уходит в левую дверь.

Туапсинский. Вас зовут Магдалена?

Магдалена. Да, Магдалена… Мой отец был поляком.

Туапсинский. А‑а! Ого!

Магдалена. А вас?

Туапсинский. Туапсинский, Григорий Львович. Политтехнолог.

Николай (входит). Очки. Вот.

Туапсинский (вынимает очки из футляра, смотрит на свет). Сколько везде пыли. Небезвредно это. Никак не безвредно. В ней, в пыли, помещаются микроскопические клещи. Перескакивают на ресницы, на брови. Влияют на зрение. Сугубо влияют. (Во время этих слов ставит очки на стол, достает фляжку, носовой платок, смачивает платок, протирает стекла очков. Одновременно отхлебывает из фляжки.) Я, Магдалена, догадываюсь, что у вас серьезный разговор с Лидией Павловной?

Магдалена. Да… я так думаю, что это очень серьезно.

Парковка (входит). Ну вот. Можем приступить. Вам удобно там? А хотите на это место? Нет? Ну, хорошо. Впрочем, давайте поменяемся местами. Так вам будет удобнее. (Меняются.) А кофе? Что с кофе, Николай?

Николай. Сейчас принесут.

Парковка. Так вы поторопите их. Чем это здесь пахнет?

Туапсинский. Рыбой жареной несет из ресторана «Тивериада». Снизу.

Парковка. Рыбой? Нет, это не рыба… Это… нет, нет…

Николай. Это цветы, наверное, старые стояли.

Парковка. Цветы? Может быть. Кофе, кофе, Николай!

Николай уходит.

Магдалена. «Старые цветы»… нонсенс. Но имеет смысл.

Парковка (закуривает). Ну, так начнем. Вернее, продолжим. Собственно говоря, вы все мне рассказали, и я думаю, что это очень серьезно.

Магдалена. Очень. В ближайшее время это станет очевидно всем.

Парковка. Но люди ведь не должны понять, что на них оказывается давление…

Магдалена. Ни в коем случае. Свободное волеизъявление.

Парковка. Прекрасно. А как же тогда Никифорэ явит себя людям? Его ведь зовут Никифорэ?

Магдалена. Да. Он молдаванин.

Туапсинский. А‑а… Ого!

Парковка. Прекрасно. Так каким образом он окажется в поле зрения?

Магдалена. Извините, если я буду говорить банальности. От западной культуры остались одни ошметки. То, что бессилие, импотенция осознаны самим Западом, несомненный шаг вперед, но при общем попятном движении. Значит, непрерывные разговоры о разных видах энергии – это последняя и бессмысленная судорога. Мы не можем не заметить, что слова нефть, труба, кабель, АЭС, танкер, бензин – самые употребительные слова. Это последний виток. Дальше идет пустота. Опоры обрушены. То, что Восток в целом считается беспомощным или, в лучшем случае, развивающимся, это всего лишь самозащита. Попытка выдать желаемое за действительное. Сколько лет твердили, что китайцы голодают, что индусы голодают, что на Востоке детская смертность. И вот – китайцев все больше, за миллиард, индусов все больше – за полмиллиарда, в Японии самая большая продолжительность жизни. За счет каких ресурсов? За счет какой энергии?.. Прошу простить, это общие места. Дальше начинается то, что составляет практический интерес избирательной кампании господина Акимова. Но я хотела бы понять… Григорий Львович… он… насколько он…

Парковка. Он – полностью. Туапсинский мой советник. Он в курсе моих мыслей. Вернее, я в курсе его мыслей… Хотя в последнее время все глупости, допущенные в ходе избирательной кампании, связаны именно с именем Григория Львовича.

Туапсинский. Дорогая моя! Я же с самого начала был против теледебатов. Это комедия! И я остерегал Петра Алексеевича! Потому что в публичных попытках быть искренним ложна сама посылка, и человек, вопреки намерениям, выглядит глупо, даже если это отражает его подлинную сущность.

Парковка. Если бы вы повторили эту фразу, может быть, я бы ее поняла. Но сейчас, я полагаю, нам важнее выслушать нашу гостью. (Магдалене.) Значит, с индусами и китайцами начинает проясняться. А нам‑то что делать?

Магдалена. Мы можем начать с простейшего. Допустим, метро. Это массовая коммуникация. И там имеется привычный канал воздействия – радио, которое объявляет остановки.

Парковка. Угу, так, так…

Магдалена. Это короткий импульс, в котором слушатели не ожидают никого подвоха. Все привычно. Ну, например: «Следующая станция – “Комсомольская”. Переход на кольцевую линию» – так? Или, допустим: «Станция “Библиотека имени Ленина”. Переход на станцию “Арбатская”».

Парковка. Так. Там еще «Смоленская».

Туапсинский. «Смоленская» – это не там. Там «Боровицкая».

Магдалена. Да. И «Александровский сад».

Парковка. Что значит «Александровский сад»? Не может быть такой станции. Там «Смоленская».

Туапсинский. Есть, есть теперь «Александровский сад». Вы просто давно в метро не ездили. Это новая линия. Ей лет двадцать всего.

Парковка (задета). Что вы имеете в виду?

Туапсинский. Абсолютно ничего. Там есть одна «Арбатская» и еще другая «Арбатская». А «Смоленская»…

Парковка. Но «Смоленских» тоже две. Я очень хорошо помню (повышая голос, Туапсинскому), когда школьницей ездила в Дом пионеров. Да… А к чему мы об этом заговорили?

Магдалена. Я просто излагаю идею Никифорэ.

Парковка. Да! Конечно! Так что Никифорэ?

Магдалена. Он обратил внимание, что кроме названий станций говорятся еще добавочные, и очень значимые, слова. Например: «Осторожно!»

Туапсинский (мрачно). Двери закрываются.

Парковка. Помню.

Магдалена. Да! Двери закрываются. Или: «Следующая станция конечная!» Представляете, какая угроза?! Конечная.

Туапсинский. «Поезд дальше не идет!» Да‑а. Это ужас.

Магдалена. «Будьте внимательны!», «Сообщайте о подозрительных предметах», «Не оставляйте своих вещей» и так далее. Казалось бы, немного, но совершенно достаточно для создания поля повышенной восприимчивости. И – заметьте – это налаженная, постоянная связь между голосом и сотнями тысяч людей. Сотнями тысяч в день!

Парковка. Ну, ну? А что у нас с кофе? Где Николай? Григорий Львович, позвоните ему по мобильному. Мы же не утку по‑пекински заказали, а элементарный кофе? В чем дело? Да… так сотнями тысяч в день… да, да… И что же Никифорэ?

Магдалена. Никифорэ, как вы знаете, обладает свойствами магнетического воздействия. Его возможности практически безграничны. А при достаточных инвестициях и теоретически его влияние становится… то есть я ошиблась, именно практически может быть внедрено в сознание… Я не знаю, могу ли я при Григории Львовиче…

Парковка. Да можете, можете… Он должен это знать.

Туапсинский (заново набирая номер). Валяйте, валяйте, я не слушаю.

Магдалена. Если ваша партия захочет воспользоваться методами магнетического воздействия на подсознание электората… Если ваша или какая‑либо другая партия…

Парковка. Нет, нет, наша, именно наша. Я прошу вас передать Никифорэ…

Туапсинский. Аппарат отключен или находится вне зоны действия.

Парковка (хлопнув ладонью по столу). Что значит вне зоны? Мы с ним находимся в одном здании. Вот видите, Магдалена, мы с вами говорим о магнетических воздействиях на массы, а я по телефону не могу связаться с собственной охраной. Григорий Львович, я к вам обращаюсь…

Туапсинский. Внимательно вас слушаю, Лидия Павловна!

Парковка. Где кофе? Мне нужен глоток кофе, чтобы промочить горло!

Туапсинский. Госпожа Парковка, я не официант. Но из доброго отношения могу вам предложить глоток виски.

Парковка. Давайте. (Пригубляет. Магдалене.) Не хотите глоточек?

Магдалена. Спасибо, нет. (Парковка отхлебывает еще.) Когда мы с Никифорэ были в Индии, нас научили подзаряжать батареи другим способом. (Парковка возвращает фляжку.)

Туапсинский. В далекой Индии чудес… чему только не научишься… Ну, так, за ваши батареи! (Отхлебывает.)

Парковка (дышит носом). Очень крепкий… (вдруг) мы, кажется, договорились с вами, что в рабочее время вы не употребляете ни одной капли! Я опять вижу эту фляжку, и она уже почти пустая! Григорий Львович!!!

Туапсинский. Слушаю вас внимательно!!!

Парковка. Партия на краю пропасти! Вашими советами имидж партии искривлен до неузнаваемости. Рейтинг обвалился. Петр Алексеевич выглядит полным идиотом. Появился проблеск в конце туннеля, этот проблеск – Никифорэ. Мы должны в кратчайшие сроки про‑а‑на‑ли‑зи‑ровать ситуацию! А вы глушите виски флягами.

Николай (входит). Они там… накрыли… с закуской, как полагается… и кофе тоже.

Туапсинский. Никогда, Коля! Никогда, что бы с тобой ни случилось, не отключай мобильный телефон! Он должен быть у тебя всегда в работе! Как твой мозг!

Николай. Они… в отдельном кабинете накрыли… сказали, можно перейти.

Парковка. Если так, давайте перейдем. Там за кофе продолжим.

Магдалена. Мне бы не хотелось в публичном месте. Идеи Никифорэ, они, понимаете, они (показывает руками) не должны рассеиваться…

Парковка. Нет, нет, мы в общем плане, без конкретики…

Туапсинский. Без имен, одни намеки… Только закусим, и никакой утечки… Общие понятия!..

Магдалена. Ну, тогда… (Встает.)

Николай держит пальто Лидии Павловны.

Парковка. Николай, я же в ресторан иду, зачем вы мне пальто предлагаете?

Туапсинский. Коля! Коля! И мобильный телефон, и мозги держать в непрерывной боевой готовности! (Дамам.) Прошу!

Парковка (на пороге обернулась). Знаете, чем это пахнет? Это сыр! Но старый. Здесь ели сыр.

Выходит, за ней Магдалена.

Николай (достает из кармана сверток). Это я в буфете взял… с сыром бутерброды… целый день на ногах… они сказали, свежий… свежий сыр… почему старый?

Туапсинский. Двери проверь. Чтоб все заперты были! И погаси свет. (Смотрит в зал, раскидывает руки.) Ты смотри, какой стол! Боже ты мой, мечта террориста! Насыпать бы туда внутрь гексогена и поджечь. Представляешь, как рванет?! Нас же видно, господи! Как же мы засветились! (Коле.) Гаси свет! Дальше темнота!

Николай гасит свет.

Сцена 4

Открывается правая дверь. На пороге Батенини Стоцкий.

Они в костюмах строителей. На головах строительные каски.

Стоцкий. Кто все время свет гасит? (Зажигает свет.) Где пиво? Миша, я что, с ума сошел? Мы оставили на столе две бутылки пива. Одна початая, вторая закрытая. И стаканы. Куда это девалось? Кто здесь хозяйничает?

Батенин. Это, наверное, эта… хроменькая из буфета, как ее… помощница Зинина. Зина не разрешает посуду уносить в гримерные…

Стоцкий. Это не гримерная. Это предбанник, комната отдыха актеров, курилка. Кстати, кто здесь курил? (Из пепельницы извлекает окурок, оставленный Парковкой.) Кажется, мы договорились?! Здесь нельзя дышать. А из Зининого буфета пахнет кривыми сосисками и тушеной капустой. Весь театр пропах. Зрителям слышно.

Со сцены вбегает Эльвира тоже в костюме строителя. В руках юбка и кофта для переодевания.

Это ты здесь курила, Эльвира?

Эльвира (натягивая на себя принесенные вещи). Не помню.

Стоцкий. Ну а кто, по‑твоему, здесь курил? (Трясет окурком.) И оставил помаду на окурке.

Эльвира. На мне помады нет. И сигарета не моя. Я тонкие курю. Дядя Володя, напомните, чтобы антракт потянули, к двенадцатому эпизоду буду, как штык. Я предупредила, но вы еще скажите ей. (Батенину.) Дядя Миша, у меня кастинг обалденный! Проект с Францией и Германией. Обалдеть! Если пройду, все. Театр плюс ТВ. Дядя Володя, да? Скажете Пал Палычу, да? К двенадцатой картине я здесь.

Бежит к левой двери. Натыкается на входящего Брюнаса.

Привет!

Брюнас. Да, привет! Неплохо. Но ты шатаешься. Надо жестко держать, понимаешь? Напряжение не в локтях, а в лодыжках. Здесь! Понимаешь?

Эльвира. Ой‑ой‑ой! Начинается! Брюнас Юозович, что вам, делать нечего, что вы все время смотрите эту ерунду? Или вы нарочно, чтобы меня злить? Все! Уже прошло, уже антракт! Забыли! А у меня кастинг. Я опаздываю. (Убегает.)

Брюнас. Я пиво отсюда убрал. Знаю, что всегда ругаются. Это ваше?

Батенин (Стоцкому). Ну вот! А ты уже начал…

Брюнас. Я все поставил в шкаф к пожарникам… Вот. (Выставляет на стол бутылки, стаканы.) Знаете, я сейчас смотрел так, некоторые сцены. Все говорят ерунда, а мне понравилось. Музыка хорошая. И Барыбина смешная. Нет, неплохая вещь. Народу полно.

Стоцкий. А народу палец покажи, и уже будет полно. А если еще сделаешь так (несколько раз сгибает и разгибает палец), то вообще отбоя не будет.

Батенин. Ну так пользуйся, Володя! Давай показывай палец и собирай аншлаг. А то что ж ты, все знаешь, все понимаешь, а стоишь в массовке. И все равно приплясываешь, потому что режиссер приказал.

Стоцкий. А ведь ты прав, Миша. Если бы десять лет назад я представил, что мы с тобой будем сидеть в этих касках, пить пиво в антракте, а потом делать эти телодвижения в так называемой постановке…

Брюнас. Тише, ну, Володя, тише…

Стоцкий. В наглой режиссуре этого темного мальчишки… Я бы повесился десять лет назад, Миша. И был бы счастлив, что повесился, а не вижу всего, что теперь творится.

Батенин. Я и десять лет назад от тебя это слышал. Значит, тебе надо было повеситься двадцать лет назад.

Брюнас. Ну‑у, ребята! Что вы? Это неправильно.

Стоцкий. Почему надо начинать спектакль со стояния на голове? Я тебя спрашиваю, почему? Потому что это символ! Мы все кверху ногами поставим. Верх внизу, низ наверху! И давай всей тяжестью своей требухи дави на мозги. А Брюнас тебя научит, чтоб напряжение было в лодыжках.

Батенин. Пиво будешь? Или я допью.

Стоцкий. Налей.

Батенин (Брюнасу). А ты?

Брюнас. А я на вас посмотрю еще. Чтобы понять, куда ты мне пива налить хочешь. В карман? Нету же третьего стакана.

Батенин. Из бутылки можно.

Брюнас. Можно. Но вообще пиво из кружки надо пить. Тогда вкусно.

Батенин. А‑а‑а!

Стоцкий (бегая по комнате). Еще ведь второй акт играть! И завтра опять.

Батенин. Потом выходной. (Пауза.)

Голос по радио. Первый звонок. Ко второму акту первый звонок. Музыканты, соберитесь на музыку в фойе. Первый звонок.

Стоцкий. Что он гонит антракт?! Эльвира же просила… Надо пойти сказать…

Никто не двигается.

Батенин. Анекдот рассказали: сын по телефону говорит: «Мама, я тебе должен сообщить, понимаешь, ну, одним словом, я женился». – «Да? Ну что ж, сыночек, это дело житейское». – «Да, мама, но только я тебя хотел предупредить, она, знаешь ли, негритянка». – «Да‑а? Ну что ж, если вы любите друг друга… Ты же знаешь, мы с папой не расисты…» – «Мама, у нее, понимаешь, трое детей». – «Вот что! Ну, бывает. Потом своего родите». – «Видишь ли, мама, нам жить негде, так что…» – «Сыночек, ну, конечно, к нам. Правда, у нас однокомнатная квартира, но вы все в комнате, папа поместится в кухне»… – «А ты, мама?» – «О, сыночек, обо мне не беспокойся, я сейчас как положу трубку, сразу же и повешусь».

Пауза.

Стоцкий. Это ты для меня рассказал?

Брюнас (вдруг засмеялся). Смешной анекдот.

Голос по радио. Группу строителей режиссер просит собраться у пульта помощника. На замечания. Группа строителей, у пульта соберитесь.

Пал Палыч (вбегает). Володя! Михаил Николаевич! Ждут вас. Режиссер просит группу строителей.

Брюнас (разглядывал остатки пива в бутылке. Выпил). Нет, вкуса нет. Пиво из кружки надо пить. Только из кружки.

Батенин (Брюнасу, уходя). Тебя на телевидение надо устроить. В рекламу. Большие деньги можешь заработать.

Уходят Стоцкий и Батенин.

Брюнас. Только из кружки пить надо. Иначе вкуса нет.

Брюнас гасит свет, уходит в левую дверь, уносит поднос с бутылками и стаканами.

Сцена 5

В кресле под торшером сидит Туапсинский. Видимо, свет все‑таки погас на несколько секунд, а потом опять зажегся, потому что мы не заметили, откуда взялся Григорий Львович. Он просто возник в кресле. Человек в кресле неподвижен. Свет вечерний, и мы только догадываемся, что человек в кресле нам знаком.

Туапсинский легонько напевает. Это вроде бы слова или слоги на каком‑то неведомом языке. Достает фляжку из кармана. Отхлебывает из нее. Снова напевает. Постукивает ритмично пальцами по столику возле торшера. Он неподвижен. Осторожный стук в центральную дверь. Он дергает за шнурок, и торшер гаснет. Голубая полутьма.

Из‑за занавески выглядывает Магдалена.

Магдалена. Есть кто‑нибудь?

Входит. Ощупью движется к левой двери. Натыкается на стул. Замирает. Идет дальше. Открывает дверь, включает там внутренний свет. Оттуда бьет луч. Потом дверь закрывается.

Туапсинский (зажигает торшер). Гиперболоид! Да‑а!.. Именно. Гиперболоид! Интересно… куда все движется… А впрочем… не очень интересно… (Становится заметно, что он пьян. Однако речь внятная.) Разберемся… Надо быть внимательным… и… объективным… Каждая фигура должна знать свое место… Луч гиперболоида! Светит, но… не греет. Да‑а‑а!.. Вакуум!

Магдалена (входит, стоит на пороге). Григорий Львович, это вы? Я вас не видела… Я прошла…

Туапсинский. Вы прошли… как с белых яблонь дым… Вы привели себя в порядок?

Магдалена. Что?

Туапсинский. Ну, там, в этой уютной обители, вы привели себя в порядок?

Магдалена. Не понимаю… чего это вы говорите?

Туапсинский. «Чего это вы» – да? Я думал почему‑то, что вы генетическая интеллигентка. Что это вы? Надо сказать: «Что это вы», а не «Чего это вы?» А в самом деле, что это я? Да‑а. Дорогая моя, изящная, легкая Магдалена, вы явились меня раздавить, и это совершенно для меня очевидно.

Магдалена. Извините, я пойду.

Туапсинский. Стоп! Подождите. Посидите рядом со мной несколько минут. Пожалуйста.

Магдалена (садится рядом). Я вас слушаю.

Туапсинский. Руку дайте. Вот так. Да. Хорошо. Неожиданно! Я, знаете, уже некоторое время совершенно не различаю прикосновений. Стало все равно – мужчина или женщина. Только бы никто не трогал. Это скверно. Спасибо вам. Возвращаю вашу руку. Ваше здоровье! (Отхлебывает из фляжки.)

Магдалена. Как вы много пьете.

Туапсинский. Это вам Лидия Павловна поведала?

Магдалена (испугалась). Нет, нет! Она… нет!

Туапсинский. А что, заметно?

Магдалена. Заметно.

Туапсинский. Ну что ж, будем считать, что это моя индивидуальность. Проблема не в этом. Проблема в том, что виски стоит очень дорого. А я, Магда, привык к виски. Стало быть, Никифорэ берется воздействовать на массы особыми модуляциями голоса?! Так я понял… Ну‑с, а содержание импульса… в чем будет состоять содержание? Какое послание будет вспрыснуто в подсознание обывателей, которые предпочитают называть себя гражданами? Или содержание не имеет значения? Главное – воздействовать, да?

Магдалена (помолчав). В Индии… старики знают свое место. Поэтому в Индии старики живут долго.

Туапсинский. Класс! Безупречный силлогизм: в Индии старики живут долго, потому что знают свое место – раз! Мы старики – два! Следовательно, наше место в Индии!

Магдалена (поднимается). Надо идти, Григорий Львович, там ждут, наверное.

Туапсинский (вслед). Но для начала надо бы убедиться в двух вещах: во‑первых, что мы уже окончательные старики, а во‑вторых, что у нас есть желание жить долго. Может быть, это не входит в наши планы.

Магдалена. Господин Туапсинский, контракт еще не подписан. С Никифорэ не так просто договориться. Так что все может остаться на прежних местах, и будете вы преспокойно проводить свою политтехнологию – логично, по стариночке. И будете очень нужны вашей партии. Только будет ли партия кому‑нибудь нужна, это вопрос. Pardon, monsieur, очень спешу. (Выходит.)

Туапсинский (достет фляжку, начинает отвинчивать крышку, но останавливается). Э, нет, достаточно. (Убирает фляжку.) Ничего себе! Откуда берутся такие кадры?! Счастлив твой бог, Никифорэ…

Входит Николай.

Николай. Зовут.

Туапсинский. Николай, я же тебя учил, сперва оцени обстановку, нейтрализуй все возможные опасности, а потом уже вякай. Что значит «зовут»? Кто зовет, кого и зачем?

Николай. Сейчас Акимов приедет и этот… ну… Никифорэ.

Туапсинский. Вот видишь, какие события, а с тебя как с гуся вода. Ты видишь, что я сижу в полутьме. Может быть, кто‑нибудь прячется под столом или стоит за дверью. (Николай идет проверять двери.) А тебя не удивляет, а что это я, собственно, тут делаю в одиночестве? Может быть, я сошел с ума и сейчас внезапно брошусь на тебя. Неужели у тебя не возникает никаких тревожных предположений?

Николай (встал перед ним). Григорий Львович, у меня нет, конечно, такого юмора, как у вас, но я вам тоже скажу… пошел ты знаешь куда?

Туапсинский. Знаю. Пойдем вместе. (Поднимается.)

Входит Лидия Павловна, за ней Магдалена.

Парковка. Здесь поговорим. Петр Алексеевич, как всегда, опаздывает. А Никифорэ…

Магдалена. Никифорэ ждет звонка. Он будет говорить только в присутствии господина Акимова.

Парковка. Ну, вот… а так как присутствие пока откладывается, то в его отсутствие попробуем прийти к каким‑то предварительным итогам.

Туапсинский. Но, надеюсь, как мы договаривались, в пределах намеков, чисто символически, без упоминания цифр и имен?!

Парковка (внимательно на него посмотрела. Оценила легкую нетвердость в походке). Вы, Григорий Львович, сможете вести протокол?

Туапсинский. О, разумеется. (Подхватывает с пола свой портфель.)

Николай (наклоняясь к Парковке). Я не понял, там же опять кофе накрыли… и закуски… и прочее…

Парковка. Прочее, когда приедет Петр Алексеевич. А кофе пусть там, но и здесь тоже. Пусть везде будет кофе. Нам нужно быть в тонусе. Магдалена, Григорий Львович, кофе, да?

Туапсинский. Именно, именно!

Магдалена. Пусть кофе.

Парковка (Николаю). Кофе!

Николай выходит.

Туапсинский (пишет на листе, вынутом из портфеля). Значит, присутствовали: Парковка Лидия Павловна… Магдалена… вас как…

Парковка. Зачем это? Это же не отчет. Просто обмен мнениями. И потом, мы договорились – без имен.

Туапсинский (подхватывая). Да, да, без имен! (Зачеркивает написанное.) Только намеки, только символы! Встретились три человека… Прошу! (Пауза.)

Парковка. В дальнейшем, в перспективе… он… хочет эту частоту закрепить за собой?

Магдалена. Ну‑у, если это УКВ, то желательно, а если это в диапазоне, скажем… ваше ведь девяносто семь и…

Туапсинский. Без цифр, без цифр…

Магдалена. Но волна… это ваша волна?

Парковка. Как вам сказать… волна, конечно! Но это ведь аренда при совместной эксплуатации… Мы связаны на субподрядной основе… с…

Туапсинский. Без имен, без имен…

Магдалена. Но лейбл остается тот же?

Парковка. Лейбл за ними. У нас будет подлейбл. Свой.

Магдалена. Какой?

Туапсинский. Без имен, без имен!!!

Пауза.

Парковка. Так что я могу доложить Петру Алексеевичу?

Магдалена. Никифорэ обеспечивает не простое голосование «за». Он обеспечивает любовь электората. Гарантированная, долговременная поддержка. С элементами восторга. Но это, разумеется, требует подпитки.

Туапсинский. Символически? Я говорю о подпитке – это символ?

Магдалена. Нет, это не символ. Это реальная сумма, о которой мы должны договориться. И я бы хотела пояснить – он же не дачу на Канарах собирается покупать. Речь идет о совершенно целевых расходах. Поддержание концентрации психологического магнетизма. Через паузы в привычной речи, через пустоты сознания. Не лозунги на тряпочках, не растяжки на ветру. Переход от примитивно вербального к концептуальному.

Парковка. Что‑то у меня сегодня с головой. Вот здесь в затылке такая точка… пульсирующая. Честно говоря, очень трудно воспринимаю окружающее.

Туапсинский. Это, Лидия Павловна, следы вчерашней магнитной бури. Еще не улеглось. У меня вот голова ясная, а окружающее не то что с трудом, а вообще не воспринимаю. Но, может быть, это зависит не от меня, а как раз от окружающего.

Парковка. Григорий Львович! Вы нарочно, что ли, какие‑то замысловатые фразы строите? Как дятел какой! Долбите ерунду на больную голову…

Туапсинский. Да помилуйте, Лидия Павловна! Молчу! И буду молчать! Я только к тому, что глоток в виде лекарства может содействовать… (Протягивает фляжку.)

Парковка (берет фляжку). Глоточек я могу… и даже два могу… но это совершенно не снижает моего возмущения вашим постоянным употреблением алкоголя во время работы. (Пьет.)

Туапсинский. Ваше здоровье!

Парковка (закашлялась). Не в то горло… Похлопайте меня… (Туапсинский приподнялся.) Не вы, а вы! (Магдалена хлопает ее по спине.) Магдалена, а воздействие Никифорэ, оно ведь и на разные больные точки тоже, как вы говорили…

Магдалена. Больные точки – это главное. Именно через них и идет все воздействие. Когда мы были в Индии, один старый монах…

Парковка (вдруг). К чертовой матери такую организацию! С утра не могу выпить кофе! Где Николай? Почему не несут? (Нервно достает из сумочки мобильный телефон. Нажимает кнопку.)

Звонит мобильник в кармане у Туапсинского.

Туапсинский. Алло!

Парковка. Мы полчаса ждем! Где кофе?

Туапсинский. Так, а я откуда знаю?

Парковка (грозно). Что?

Туапсинский. Лидия Павловна, это я… я здесь… (Показывает свой телефон.)

Парковка. Боже мой, это я вас набрала?! А как… какой номер у Николая? Каждый раз… он выходит из двери и как будто улетает на самолете куда‑то к чертовой матери! Как ему звонить?

Вбегает Николай.

Николай (сам себе грозит пальцем). Это… Петр Алексеевич… это… у него это…

Туапсинский (видимо, запьянел). Николай! Где кофе?

Парковка. Да подождите вы с кофе!

Туапсинский. Виноват!

Парковка. Что случилось? Что с Петром Алексеевичем?

Николай. Все нормально. От него звонили. Уже едут. Каспар его везет.

Парковка. Каспар? Почему Каспар? Кто звонил? Куда?

Николай. Вниз. На охрану. Скоро будут. Только машины угнали.

Туапсинский. Коля! Зажми мозги в кулак! Дай информацию. Мы сидим тут без кофе! У нас и так голова болит!

Парковка (указывая на Туапсинского). Молчать!!! (Указывая на Николая.) Говорить!!! Что угнали?

Николай. «Мерседес». Он вышел у офиса Каспара и пошел… к нему, а «Мерседес» угнали…

Парковка. То есть? А шофер, Матвей?

Николай. А он за ним чемодан понес… с разным там. На одну минуту… а «Мерседес» угнали…

Туапсинский. Н‑не понимаю! А охрана? Ребята из джипа?

Николай. Так они пошли охранять Матвея с чемоданом… Кто мог знать? Пошли все… Одна минута… «Мерседес» угнали и джип угнали…

Парковка (оглядываясь). Даже воды нет. (Туапсинскому.) Дай мне твою флягу. (Отхлебывает.) Каспар при чем?

Николай. Без понятия. Он его на своей везет. Звонили… Я… (показывает на дверь, что, мол, надо идти) там надо… (Убегает.)

Туапсинский. Где ж это мы живем? Ну как это может быть? Ну что это такое? (Магдалене.) А вы говорите, магнетизм, концепция. А электорат просто ворует «Мерседесы». Ну и что будем делать? Где ваш Никифорэ?

Магдалена. Он ждет звонка. Я могу сейчас же…

Парковка (про флягу). Заберите у меня эту гадость, мне сейчас плохо будет. Может, действительно позвать Никифорэ? Гриша, советуйте что‑нибудь, это ваша обязанность.

Туапсинский. Я – за! Этот молдаванин обещает нам чудеса по всем линиям. Нам необходимы чудеса. Вызывайте молдаванина!

Николай (в дверях). Приехали! Внизу! (Исчезает.)

Парковка и Туапсинский убегают вслед за ним.

Магдалена (звонит по мобильному телефону). Good evening! Here is Magda. I need Nikifore… with speed… Никифорэ, Акимов здесь.

Быстро уходит.

Смена света.

Сцена 6

Слышна музыка – нежный вальс. Открывается правая дверь. Появляются Батенин и Стоцкий. Батенин в гриме Льва Толстого, Стоцкий в гриме Чехова. Молча идут к столу. Садятся.

Батенин (отдувается). Уф‑ф… Да‑а…

Стоцкий. Для кого мы играем?! Они же ничего не понимают. И не хотят ничего понимать.

Батенин. Ну, я тебе скажу, пьеса тоже… не бей лежачего.

Стоцкий. Не смей! Мы сами хотели этого. Я пробивал эту глухую стену, где, кроме бульварщины, знать ничего не хотят. И мы все‑таки играем.

Батенин. И ползала сидит. И те уходят в антракте.

Стоцкий (в крик.) Пусть! Но зато я говорю слова Чехова, а не дяди Степы или какого‑то Луи. Понимаешь, Чехова!

Батенин (в крик.) Что ты орешь? Ну, говоришь слова Чехова. А я говорю слова Толстого. Только их слушать не хотят.

Стоцкий. Ты перевираешь слова Толстого, у тебя все так… (показывает руками) навыворот.

Батенин. У меня, Антон Павлович, плохая память! Попрошу принять это к сведению!

Стоцкий. А Барыбина! Что скажете, Лев Николаевич? Вам годится такая жена? Что она сегодня несла! Как вы, Лев Николаевич, терпите такую Софью Андреевну?! Номенклатурную тетю может она играть, а больше никого!

Батенин. Только Барыбина уходит на аплодисменты, а вы, Антон Павлович, под шорох собственных ресниц.

С этого момента говорят одновременно.

Стоцкий. Если вертеть задом на потеху публике… в этой пьесе надо, чтобы публика соображала, а не ржала и била в ладоши…

Батенин. Ты сам тянешь жилы из каждой фразы… мухи дохнут от скуки, пока ты договоришь…

Голос по радио. В предбаннике, тише! На сцене слышно!

Слышна музыка. Марш из чеховских «Трех сестер».

Толстой и Чехов тяжело дышат, но постепенно успокаиваются. Садятся. Утирают пот.

Голос по радио. Даю занавес. Первое действие окончено. Антракт.

Конец первого действия

Действие второе

Знакомое помещение преображено. Это офис. Комната переговоров амбициозного учреждения. В отделке интерьера присутствуют мрамор, стекло, хотя и не повсеместно – а так, в намеке, кусочком. Имеется и «фонтан слез», правда не работающий. Довольно нахально выглядит фигура какой‑то обнаженной наяды – действительно, вроде как в предбаннике, она оборачивает бедра в простыню. Но имеется и былой большой стол. Только теперь он разобран на части, которые стоят в разных углах. Стол, стулья – модерн. Впрочем, лесенка к двери на сцену осталась. Но перильца оторочены красным и мягким. В центре на стене висит фотографический портрет неведомого человека. Человек с портрета смотрит на нас с прищуром и выглядит очевидным монстром.

Сцена 7

У торшера сидит с телефонной трубкой Магдалена. Одета теперь стильно и солидно. Классный макияж, длинные ногти – фиолет. Входит Николай с элегантной вазой и букетом цветов. На Николае красный пиджак (или не красный, но явно форменный), галстук или даже черная манишка под горло.

Николай (про цветок). Куда?

Магдалена (в трубку). Yes… yes… yes… I am sure… (Свободной рукой показывает Николаю, чтобы подошел, потом – чтобы вставил букет в вазочку. Смотрит.) Certainly… yes… yes… (Отрицательно качает головой, показывая Николаю, что не хорошо. Надо еще меньше букет.) e… e… of course… o, yes! (Николаю – отрицательно качает головой.) Yes!

Николай. Что, еще меньше?

Магдалена. No… never! (Николаю кивает и показывает свободной рукой – да, надо меньше.) Never! O, never!

Николай. Так бы сразу и сказали – такой! (Выходит.)

Магдалена. I hope for you. Yes, after tomorrow. Bye‑bye! (Отключается, быстро набирает новый номер.) Боря, удалось. Это я, да. Мы договорились на послезавтра. То есть? Как отпущен? С кем договорился? Да чтоб он сдох, вот что я тебе скажу… И ему скажу…

Николай (входит с малюсеньким цветком и той же вазочкой). Пойдет?

Магдалена (в трубку). Петр Алексеевич не простит этого мне… а тебе особенно… Если Никифорэ возьмется, то он сделает, но это должно быть по‑слезав‑тра! (Одновременно показывает жестами Николаю, что не надо быть идиотом, соображать надо – это не цветок, а какая‑то фига, нельзя же так буквально понимать.)

Николай (жестами). Вы же мне сами показали – совсем маленький.

Магдалена (в трубку). Никаких ужинов… и ночью занята… тем самым, не твое дело… (Жестами – я сказала, но голову на плечах надо иметь? Убери с глаз долой. Надо побольше… Уходи, мешаешь…)

Магдалена. Он врет! Я ему сказала – англичане будут жить прямо здесь… У нас очень приличные условия… Нет, именно отель… Самый настоящий… Мы все сейчас живем здесь… Да, как на военном положении. И он мог иметь номер, и работали бы с утра до вечера, и за двое суток все бы кончили… Акимов тре‑бу‑ет ре‑зуль‑та‑та!

Николай входит с большой вазой, в ней первый цветок, ставит на стол. Магдалена грозит пальцем – не смей! Он машет на нее рукой. Она возмущенно встает с трубкой в руках. Он властно показывает ей – сядь!

Магдалена (в трубку). А теперь… а теперь я и говорю – чтоб он сдох! Мне не поздоровится, но и ты нахлебаешься, это я тебе обещаю! (Отбрасывает трубку. Идет к Николаю.) Ты что?

Николай. На месте.

Магдалена. Что на месте?

Николай. Цветок на месте.

Магдалена. Откуда тебе знать? Нужно чувствовать соответствия. Размер, цвет, форма – все имеет значение. Это называется словом ВКУС. На один миллиметр больше или меньше – уже безвкусица. У тебя нет вкуса! (Бьет его кулачком в грудь.)

Николай (стоит не шелохнувшись). Заткнись.

Магдалена. У тебя грудь как из камня. Я стучала ночью в твою дверь. Ты не открыл.

Николай. Спал.

Магдалена. Не запирай сегодня дверь. (Прижимается головой к его груди.)

Николай (про накладные ногти). Эти фиолетовые сними. Вкуса у меня нет, но на мой вкус противно.

Магдалена (срывает ногти один за другим). Ты большой… большой и холодный… Я постучу… потом, когда будешь один… позже всех постучу я… (Прижалась к нему.)

Николай (взял ее за плечи или даже обхватил и приподнял). Ты это… держи себя… вкус вкусом, а соображать надо…

Входит Каспарс кейсом, похож на Брюнаса.

Каспар. Пардон! Пиотр был?

Магдалена (отскочив от Николая). Петр Алексеевич будет.

Каспар. Николя, ты мне очень нужен. Магдалена, он мне очень нужен.

Магдалена (поспешно). Да, да, пожалуйста, мне самой давно надо… пора… (Выходит.)

Каспар. Как наши дела?

Николай. Как договорились… (Лезет во внутренний карман куртки.)

Каспар (прикладывает палец к губам – молчать! Показывает на телефон, на потолок – могут слушать! Говорит ровно, громко). Мне должны были поменять билет на Париж, с девятого на одиннадцатое. Поменяли?

Николай протягивает ему бумаги.

Каспар (берет бумаги, проглядывает, прячет в кейс). Я спрашиваю – поменяли? (Мимикой показывает – отвечай!)

Николай. Чего поменяли?

Каспар (оскалил зубы – вот дурак! А говорит ровно). Билет поменяли? (Показывает – отвечай «да»!)

Николай. А‑а, билет… давно поменяли. Уж и забыли, когда поменяли…

Каспар. Хорошо. (И мимикой показывает, что – хорошо. Достает деньги, видимо евро. Протягивает Николаю.) Очень хорошо. А забывать не надо. У кого он, у вас, Николай?

Николай (глянув на деньги в своих руках, показывает, что это мало). Не‑ет, у меня его нет, билета…

Каспар (удивлен, рисует в воздухе вопросительный знак). А у кого же он?

Николай (показывает шесть пальцев, пять и один). Не знаю… Наверное, у вас…

Каспар (показывает – что ты мелешь? – и выкидывает три пальца). У меня? Не может быть. Сейчас я посмотрю…

Николай (упрямо выкидывает шесть пальцев). Посмотрите.

Каспар (протягивает ему четыре сотни, качает головой). Нет, у меня нету. Придется тебе об этом заботиться. Пожалуйста, Николай, узнайте, у кого он, и дайте его мне. Мы с вами договорились?

Николай. Ну, почти…

Входит Туапсинский.

Туапсинский. Bonjour, monsieur Caspar! Коля, привет! Я вроде вовремя?! Какие события, перемены, основные интриги? Здорова ли Лидия Павловна? В духе ли Никифорэ? Какие распоряжения от Петра Алексеевича?

Каспар. Как вы любите… по‑французски… это – tout tourner en plaisanterie… все переделывать в шутку, да?

Туапсинский. Я еще не проснулся как следует. И глотка кофе в горле не было. Когда проснусь, буду такой же важный и накрахмаленный изнутри, как вы.

Каспар. Что значит «намаленный»… «накрахленный»…

Туапсинский. Это значит «прекрасный», «достойный», впрочем, «накрахленный» превосходное слово, точно выражающее суть. Коля, кофе дают?

Николай. Кофе дают в кофейне. А тут заседание будет. Велели минералку. Каждому две бутылки – с газом и без газа. Принесут, когда все соберутся. (Выходит.)

Туапсинский. Что‑то я невпопад. Скажите, месье Каспар, у нас в принципе‑то дела идут? Я как‑то не могу уследить общее развитие. На сегодняшний день мы на коне или мы в полной жопе?

Каспар. На сегодняшний день вы в полной жопе, но я для того приехал, чтобы вы скоро были на коне. Некоторые русские пословицы я хорошо знаю.

Туапсинский. Отлично! Могу ли я чем‑нибудь быть полезен?

Каспар. Полезен быть не можешь.

Туапсинский. Мерси, мой иностранный друг. (Прогуливается, потирая руки.) Как‑то зябко здесь. Или это меня знобит? А знаете, Каспар, мне жаль, что у нас такой тотальный запрет на курение. Сейчас бы затянуться натощак ароматным дымком, прогреть нутро…

Каспар (поднимая палец вверх). Никифорэ!

Туапсинский. Да‑а, Никифорэ не потерпит. Значит, во всем нашем билдинге ни одной пепельницы и ни одной зажигалки. А ведь это жестоко, а, Каспар?

Каспар. В Нью‑Йорке весь город не курит.

Туапсинский. Сравнили! Там колют наркотики, там все играют на саксофонах и вообще там говорят по‑английски. Что ж нам равняться на них? (Вдруг заметив портрет на стене.) Боже мой, а это кто такой? Каспар, кто это?

Каспар. Не знаю. Я думал, это ваш спонсор.

Туапсинский. Спонсор? Трефелевич, что ли? Да нет! Это не он. Ужасный взгляд… Спонсор? Не знаю. Как можно так сфотографировать человека, чтобы все нутро было наружу? Ужасно. А почему этот портрет повесили здесь? (Смотрит в окно, то есть в зрительный зал.) Прекрасная погода. Деревья. Ветки. Птицы. Каспар, вам нравится Россия?

Каспар. Нравится.

Туапсинский. Что же вам в ней особенно нравится?

Каспар. Люди.

Туапсинский. Это вы просто нагляделись на портрет нашего спонсора.

Входят Парковка, Магдалена и Николай. Николай вносит картонный ящик с бутылками минеральной воды.

Парковка. Григорий Львович, я вам отдала системный анализ?

Туапсинский. Вы мне давали, но я вам вернул его обратно. Доброе утро, Лидия Павловна!

Парковка. Доброе утро… Бонжур, Каспар! Куда вы мне вернули?

Туапсинский. В ваш ящик, как всегда.

Парковка. Вы его заперли, ящик?

Туапсинский. Разумеется…

Парковка. А почему же он открыт?

Николай выходит. Магдалена расставляет карточкиперсоналии.

Туапсинский. Лидия Павловна, вчера вечером я закрыл его на два оборота.

Каспар. А что за системный анализ?

Парковка. Да не в анализе дело… там внутри лежали другие бумаги… я случайно оставила… (Туапсинскому.) Вы их видели?

Туапсинский. Говоря откровенно… я вчера…

Парковка. Вы даже не посмотрели? Просто положили назад и, скорее всего, не заперли ящик!

Туапсинский. Это невозможно, я запер на два оборота. И еще, помню, подумал – пусть полежит, завтра прочту.

Магдалена (держа карточку в руках). Трефелевич будет? Ему ставить?

Парковка (резко). Трефелевича больше не будет никогда!

Туапсинский. Да, кстати! Чей это портрет?

Парковка. Понятия не имею.

Туапсинский. Это не Трефелевич?

Парковка. Да вы что? Какой Трефелевеч?.. Хотя… черт знает что… кто это? Магдалена, откуда это?

Магдалена. Не знаю, я раньше не замечала… Может быть, это Петр Алексеевич?

Парковка. Вы что, с ума сошли? Протрите глаза! Кошмар какой‑то!

Входит Николай.

Николай. Петр Алексеевич!

Все бегут встречать Акимова.

Смена света.

Сцена 8

Из правой двери входят Батенин и Стоцкий. Батенин в гриме успешного депутата Акимова в стиле Петра Великого. В руках Стоцкого бутылка с питьевой водой, достает какие‑то таблетки, порошки, принимает.

Батенин. Что молчишь?

Стоцкий. А бетасерк где же? Куда ж я его… (Роется в таблетках.)

Батенин. Я спрашиваю, что молчишь?

Стоцкий (рассеянно). М‑м? Я не молчу… я таблетки свои ищу.

Батенин. Ну, валяй. Только как‑то непривычно. Что ж ты не высказываешься?

Стоцкий. Вот она, сволочь! (Принимает таблетку.) На сколько, он сказал, перерыв?

Батенин. Барыбиной грим поправляют. Вот как поправят, так и продолжим.

Стоцкий. Что там гримировать‑то? Саму себя играет.

Батенин. Ну‑у, дело женское… У нее крупные планы. Экран не сцена – все видать. А вообще, как тебе этот поворотик?

Стоцкий (капает в глаза). Какой поворотик?

Батенин. Хватит лечиться! Поговори со мной. Как тебе это… варево‑жарево… кино‑театр вместе и вообще, то ли играем, то ли снимаем… нравится?

Стоцкий (гаркнул). Нравится!

Батенин. Нет, серьезно. Вообще, занятно… он неглупый, этот Костомолов. Что‑то есть. Во всяком случае, по сравнению с остальным…

Стоцкий. Это точно. Кругом еще хуже. (Принимает таблетку.)

Батенин. Ты от чего принимаешь?

Стоцкий. Да я уж забыл… Прописали, я принимаю. А от чего конкретно – забыл.

Батенин. Ну и помогает?

Стоцкий. Угу, отлично помогает. Только от чего – не помню. Миша, он с тобой договор на сколько подписал?

Батенин (подумав). Не могу… коммерческая тайна, он с меня слово взял…

Стоцкий. И с меня слово взял. И оба мы с тобой в дерьме. Мальчишка Ступин знаешь сколько за съемочный день запросил? Знаешь?

Батенин. Так запросить он может сколько угодно, а в реальности…

Стоцкий. В реальности он получает в три раза больше, чем ты.

Батенин. А откуда ты знаешь, сколько я получаю?

Стоцкий. Хорошо, чем я! В три раза. А когда он снимался в Германии, в эпизоде, всего‑навсего в эпизоде, получал еще в три раза больше, значит, трижды три – в девять раз больше, чем ты, то есть чем я. И это все была одна двадцатая от того, что получал немецкий актер, который играл с ним на пару. Понимаешь? Одна двадцатая и умножить еще на девять… а если взять нас двоих вместе…

Батенин. Ты меня, Володя, заколебал с твоей математикой…

Стоцкий. Потерпи. Это полезно. Чтоб розовый туман сошел.

Батенин. Какой, на хрен, туман? Ты думаешь, я не понимаю, где мое место? Не понимаю, куда меня задвинули? Прекрасно я все вижу. Но, Володя, годыто идут… новые люди, и в зале тоже новые. Что ж поделаешь, наших уже мало осталось. Скажи спасибо, что нас еще куда‑то берут. И потом, ты уж извини, но надо уметь и за других радоваться… и вообще хорошее видеть. Ступин классно играет. Вот вроде бы ничего и не делает, просто входит, говорит, потом уходит, но ведь… Володя, ведь убедительно! Он, знаешь, какойто… страшный! Он молчит, а я гляну на него… и страшно! И у тебя, по‑моему, отлично роль вырисовывается…

Стоцкий. Вот только не надо! Жалеть меня не надо! Эти снисходительные поглаживания по головке, не надо! Я сам с собой разберусь.

Батенин. Не ори на меня! Разбирайся сам с собой, а на меня не ори. Тоже мне! Я ему, понимаешь, комплимент делаю, а он на меня орет… Ты всегда привык на самой верхушке сидеть, а другие чтоб пониже… вот что я тебе скажу! А теперь позиция меняется… И надо немного сдвинуться… Да‑а!

Стоцкий. Ага! Ступину места мало, надо еще уступить?! Да он же холодный, как собачий нос, и ничем не озабочен, и книжки не читает, и плевать ему на все с высокой колокольни. Потому тебе и страшно на него смотреть. Барыбина тоже саму себя играет…

Батенин. Началось!

Стоцкий. Подожди! Она играет себя, какая она есть, и играет с каким‑то остервенением. Она же раньше никогда такого себе позволить не могла. Всегда притворялась… веером размахивала… А тут как будто покаялась за все. Потому что искра‑то божья в ней есть. Это же не Ступин, холодный как руль велосипедный… Лара Барыбина была… В молодости это была… э‑эх! Ты же провинциал, ты из своей Самары не мог этого видеть.

Батенин. Не скажи! Провинциалы ко всему столичному чуткие. Но ты меня удивил. Ты ж всегда слюной брыжжешь, когда о Барыбиной говоришь, и вдруг Лара… была…

Стоцкий. Была. И я был. И оба мы были. Может, и жаль, что все тогда рухнуло. Может, с того времени и покатилось все не туда.

Батенин. Володя! Я онемел… Я ж не знал… Так у тебя с ней… Вот это да‑а! Не думал.

Стоцкий. Все, не надо! Вспомнили и забыли! Молчок! Я к тому заговорил об этом, что мы больше стóим. Не в смысле денег, хотя в смысле денег тоже, но я не о деньгах. Это неплохой сценарий…

Батенин. И я говорю – неплохой! И есть что играть. Не стыдно слова произносить.

Стоцкий. Неплохой. Не больше! Получше других, и только. Но это же все пирожки со сковородки. Горячие. Быстро съесть можно. Остынут – в рот не возьмешь. Он не писатель. Он текстовик.

Батенин. Что ж ты все орешь? Слышно.

Стоцкий. Чего мне бояться? Ну, слышно, так что?

Батенин. Обижать людей не надо, понял? У них тоже и нервы есть, и самолюбие, и вообще… проблемы… Нет у тебя такого права – обижать. И оснований нет. Какой текстовик? Хорошие роли, есть чего играть. Мне нравится моя роль… (срываясь) и не хрена мне настроение портить! И у тебя отличная роль! Играй, а не критикуй!

Стоцкий. Безрыбье! А на безрыбье…

Батенин…И жопа соловей! Знаю! Все равно, Володя, ты нудный, понимаешь, ты стал – нудный! Это тебя таблетки довели. Ты бы водку лучше пил, как раньше. А то развел, понимаешь, какой‑то протестантизм по любому поводу… то не так, это не так, все не так…

Сцена 9

Вбегает Эльвира в костюме Магдалены.

Эльвира. Валидол есть у кого‑нибудь? Валокордин? Что‑нибудь есть?

Батенин. Кому?

Эльвира. Дяде Боре плохо.

Стоцкий (роется в сумке с лекарствами). Как назло… выложил… у меня же был… нету! Носил, носил, а сегодня дома оставил.

Пал Палыч (вбегает). Все нормально… Нормально… Нужно будет, сделаем перерыв. Монтировщики! Быстро, кресло сюда, мягкое! Нормально. Нужно будет, сделаем перерыв, нужно – вообще отменим съемку.

Монтировщик вносит кресло. С лестницы Барыбина и Брюнас ведут Дядю Борю. Он бледен, идет с трудом.

Дядя Боря. Сам. Я сам, спасибо, Лара. Уже лучше.

Барыбина. Ну что, есть валидол?

Стоцкий. Да нету, не взял.

Брюнас. Боря, тебе лечь надо, лечь, ноги вытянуть.

Дядя Боря. На фиг, на фиг! Скоро я, может, их совсем протяну, но пока вот тут в кресле посижу.

Батенин. Ментоловая подушечка… антиполицай… может, пожуешь? (Протягивает.)

Барыбина. Ментоловая? Давай. Борис Владимирович, ментол хорошо помогает, расширяет.

Стоцкий. А что, врача нет?

Барыбина. «Скорую» вызвали.

Дядя Боря. Ну и зря! Уже полегче.

Брюнас. Почему ты сразу не сказал, что тебе нехорошо? Надо было остановить все. Сразу!

Барыбина. Я заметила…

Эльвира. Уже получше… А на сцене вы совсем бледный были, дядя Боря.

Дядя Боря. Да‑а, я засбоил… два раза подряд засбоил… гадость какая!

Барыбина. Ничего не засбоил… Замечательно все было, абсолютно в характере. Наоборот, я заметила, что абсолютно натурально, как никогда.

Дядя Боря. Обычно хуже играю?

Барыбина (с улыбкой). Вы всегда гениально играете.

Дядя Боря. Правильный ответ! Актеру так всегда и надо говорить.

Стоцкий. Потому что сидим тут без воздуха, дышим пылью… И все выходные второй месяц отбирают… Вот и получается…

Дядя Боря. Володя, зачем нам воздух? Мы непривычные, на воздухе мы сразу загнемся. А тут, может, еще и потянем. (Срывает с себя приклеенные усы.) Паша, на, забери, мешает…

Пал Палыч (берет усы). Ну и правильно.

Дядя Боря. А ты, девочка, тоже реплику пропустила.

Эльвира. Какую?

Дядя Боря (пауза, тяжело дышит). Забыл. Сама вспомни. Хорошая реплика. О‑о, вот ментол пошел по всему организму. Сейчас бы коньячку пару рюмок, и порядок.

Брюнас (достает флягу). Может, действительно…

Барыбина (Брюнасу). С ума сошел? (Дяде Боре.) Борис Владимирович, не шутите шутки, у вас был настоящий криз. Сейчас лучше, а было все на грани, я в этом понимаю. (Считает ему пульс.)

Дядя Боря. Спасибо, Ларочка, спасибо. Только ничего не надо. Сейчас я пойду…

Стоцкий. Боря, ты слушай ее…

Барыбина (Стоцкому). Помолчи. (Пауза. Она считает пульс.) Ну, ничего. Прилично.

Стоцкий. Слушай ее, Боря, она понимает.

Входит Ступин в костюме Николая.

Ступин. Сейчас приедут. Пара минут – и будут здесь.

Дядя Боря. Да что вы все? Ребятки, не надо. Кончим съемку, поеду домой, полежу.

Ступин. Эльвира, пойди встреть их. Дорогу покажешь.

Эльвира (идет к двери). Ты их к служебному вызвал?

Ступин. На главный вход.

Брюнас. Там закрыто.

Ступин. Откроют. Я сказал, чтоб открыли. Они со всей аппаратурой.

Дядя Боря. Какой аппаратурой? Кто это?

Ступин. Хорошая медицина приедет. Страховая. Сделают все, что надо.

Дядя Боря. Э‑э, это которые тыщу за вздох, тыщу за выдох? Не надо.

Ступин. Дядя Боря, это мои заботы. Все нормально. Я разберусь и с ними, и с продюсером.

Дядя Боря. Да я им не верю! Не верю. Корыстная медицина не бывает талантливой. Они в глаза не смотрят. Они тебе в руку смотрят.

Ступин. Бесплатная медицина не бывает талантливой. Мощностей нет. Время нынче другое!

Стоцкий. Это точно, парень! Время другое.

Дядя Боря (Эльвире). А‑а, вспомнил. Реплику вспомнил. У меня, значит, это: «Говоря откровенно… я вчера… ме‑ме‑ме…» И Лара тогда…

Барыбина (в роли). «Вы даже не посмотрели? Просто положили назад и, скорее всего, не заперли ящик!»

Дядя Боря (в роли). «Это невозможно, я запер на два оборота. И еще, помню, подумал – пусть полежит, завтра прочту». Ну, и дальше?

Эльвира (в роли). «Трефелевич будет?»

Дядя Боря. Нет! Ты забыла! Ты еще там с цветами и бормочешь: «Никогда не оставляй на завтра то, что можешь допить сегодня».

Эльвира. Ой, верно! «Никогда не оставляй…» Да! Забыла.

Дядя Боря. Вот. Не забывай! И я еще переспрашивал: «Что, маленькая моя?» И ты там что‑то…

Эльвира. Ага, ага… Обязательно.

Дядя Боря. Хорошая реплика. Простенькая, а будут принимать, увидишь…

Эльвира. Спасибо, дядя Боря. (Целует его в щеку.) О‑о! Вот теперь чувствую – вы уже вроде здоровенький.

Дядя Боря (целует ее в ответ). Все нормально, девчонка. Будем продолжать. Паша, давай наклейки!

Пал Палыч начинает клеить ему усы.

Ступин. Дядя Боря, пусть доктора похлопочут на всякий случай, потом продолжим.

Стоцкий. О чем мы говорим? Отменить надо на сегодня все! Неужели эта ерунда, которой мы занимаемся, дороже здоровья. Было б еще, на что тратить это здоровье.

Батенин (дяде Боре). Мы тебя сейчас в кабинет отнесем, на диван. Давайте‑ка вместе!

Дядя Боря. Э‑э, ребята, подождите…

Ступин. Мы аккуратно…

Дядя Боря. Не надо аккуратно… Подождите…

Барыбина. Оставьте его… Хуже делаете… Что же против воли…

Дядя Боря (Ступину). Андрюша, ты что, им уже заплатил, что ли, медицине?

Ступин. Да при чем тут это?! С ними я разберусь. Я ж не потому! Что за люди, какие‑то допотопные…

Батенин. Цены большие, Андрей! Невольно дергаешься!

Ступин. Вот, блин, шестидесятники! Вот типично! Хвалитесь, что бессребреники, а все время только про деньги и говорите…

Стоцкий. Да, это верно, одни разговоры…

Дядя Боря. Подождите, ребята, не в этом дело… Вы меня послушайте. Дело в том, что все мы живые люди… Это значит, что все умрем… когда‑нибудь… каждый в свое время… И у меня такое соображение, что мне лично лучше всего… умереть на сцене… в свое время… (Придавил пальцами приклеенные усы.) Так что… давайте продолжать… я нормально себя чувствую… Нормально!

Стоцкий. Я думаю…

Барыбина. Не думай, Володя! И не говори ничего. (Всхлипнула.)

Голос по радио. Ну что у вас? Как дела? Михаил Николаевич, Владимир Борисович, как там Борис Владимирович?

Батенин. Да вот он… настаивает…

Дядя Боря. Я же объясняю. Я же… Пал Палыч, ну скажи им там!

Пал Палыч (наверх). Борис Владимирович говорит, что все нормально.

Дядя Боря. Брюнас, где мой пиджак? Все нормально. Будем продолжать.

Пал Палыч (наверх). А кресло убрать?

Голос по радио. Не надо, оставьте так, я потом смонтирую.

Все занимают места к предыдущей сцене – вход Парковки.

Голос по радио. Мотор!

Сцена 11

На сцене Туапсинский в кресле, Каспар, Магдалена, Парковка.

Парковка. Григорий Львович, я вам отдала системный анализ?

Туапсинский. Вы мне отдали, но я вам вернул его обратно. Доброе утро, Лидия Павловна!

Парковка. Доброе утро. Бонжур, Каспар! Куда вы мне вернули?

Туапсинский. В ваш ящик, как всегда.

Парковка. Вы его заперли, ящик?

Туапсинский. Разумеется…

Парковка. А почему же он открыт?

Туапсинский. Не знаю, я помню, что вчера закрыл его на два оборота.

Каспар. Pardon, а что за системный анализ?

Парковка. Да не в анализе дело… там внутри лежали другие бумаги… я случайно оставила. (Туапсинскому.) Вы их видели?

Туапсинский. Говоря откровенно… я вчера… ме‑ме‑ме…

Парковка. Вы даже не посмотрели? Просто положили назад и, скорее всего, не заперли ящик.

Туапсинский. Это невозможно, я запер на два оборота. И еще, помню, подумал – пусть полежат, завтра прочту. (Смотрит на Эльвиру.)

Магдалена. Никогда не оставляй на завтра то, что можешь допить сегодня.

Туапсинский. Что, маленькая моя?

Магдалена. Ничего, это я… себе… (Держа карточку в руке.) Трефелефич будет? Ему ставить?

Парковка. Трефелевича больше не будет никогда.

Туапсинский. Да! Кстати! Чей это портрет?

Парковка. О боже! Понятия не имею.

Туапсинский. Это не Трефелевич?

Парковка. Да вы что! Какой Трефелевич?.. Хотя… черт знает что! Кто это? Магдалена, откуда это?

Магдалена. Не знаю… я раньше не замечала… Может быть, это Петр Алексеевич?

Парковка. Вы с ума сошли! Протрите глаза! Кошмар какой‑то!

Входит Николай.

Николай. Петр Алексеевич здесь!

Все делают движение к выходу, даже Туапсинский.

Голос по радио. А не надо бегать! Дядя Боря, вы вообще оставайтесь в кресле, а остальные только привстали. Так даже лучше будет. Поехали! Мотор!

Входит Николай.

Николай. Петр Алексеевич здесь!

Входит Батенин в роли Акимова.

Акимов. Утречка добренького! Собрались? Вижу, ценю… Жаль, что не все сподобились поинтересоваться… дело‑то ведь нужное и общее… Здравствуй, Каспарушко. (Целует троекратно.) Замотали тебя тут… А ты держись. Я вот держусь. И днем и ночью. Жена вроде не жалуется. Но есть и другие проверки… (Смеется.) Тоже как будто без нареканий… Во‑от! А ты, Каспар, как? Квалификацию не потерял? (Гуляет по комнате, обняв Каспара за плечи.) Мы с Каспарушкой, было дело, неделю гудели… помнишь, в Египте? О‑о! Каспар у нас зверь, тигр. Ты, Магдалена, осторожнее с ним! Не дразни, укусит. Каспар, дразнит она тебя, а? Ты посмотри на нее – какая девочка, а? Прямо дама! У‑ух! Хорошеешь, Магдаленка! Безостановочно хорошеешь. Только вот работать надо повнимательнее. Англичане‑то что, дали согласие?

Магдалена. Д‑да, Петр Алексеевич, англичане едут, и номера им оставлены, они все подготовили…

Акимов. Во‑от! Едут англичане… то есть какие там англичане? Два черных человека… нигерийцы, что ли, а впрочем, мы ведь не расисты, пусть нигерийцы, но едут из Англии, значит, англичане. (Парковке.) А, Лида, мы с тобой не расисты? (Смеется.) Помнишь, в Испании на конференции, а? Та еще неделька была! А, Лидонька, не забыла?

Парковка (кокетливо). Ну ладно, Петр Алексеевич, вас забудешь! Пожалуй что!

Акимов. У‑ух! Вот, Каспар, едут черные англичане, а разговаривать им будет не с кем. Так я говорю, Гриша? (Это Туапсинскому.)

Туапсинский. На вчерашний вечер договоренности сохраня…

Акимов (перебивает). Что «сохраня»? Чего там «сохраня»? Не с кем переговоры вести! От группы Трефелевича все уклонились! Почему? Кто прозевал?

Магдалена. Они только сегодня… вдруг… я предупреждала…

Акимов (орет). Погубили к такой‑то матери контракт, который мог нас кормить десять лет. Кушать‑то ведь захочется. И прибежите ко мне. А я скажу – тю‑тю! Где нигерийцы, там и ваши кушанья. Поезжайте в Англию, ищите черных людей. Имейте в виду, это я шучу! А потом буду говорить серьезно. И тогда страшно станет! Я не пугаю, а говорю прямо – я злопамятный.

Магдалена (почти плача). Только вот полчаса назад я говорила, и Боря вдруг сообщает…

Акимов. Ты полчаса назад узнала, а я два часа назад. И ждал, что кто‑нибудь из вас прибежит высунув язык и доложит. Я раньше вас все успеваю, а должно быть наоборот. Спать надо меньше. И трахаться по номерам меньше. Здесь вам не Египет!!!

Туапсинский (внезапно прыскает от смеха, зажимает себе рот). Извините… это кашель… бронхит…

Акимов (после паузы). Да, Гриша… Это твое счастье, что у тебя бронхит. А то можно было подумать, что ты смеешься. А смеяться тебе не ко времени. У меня, Гриша, лежит на тебя такой компромат, что пора тебе задуматься о возможной эмиграции. Тебе здешние рамки тесны. Так вот как бы они не стали еще теснее, с решетками на окнах.

Туапсинский. Петр Алексеевич, в таком тоне разговор продолжаться не может.

Акимов. А у нас нет никакого разговора. Это я говорю. А вы молчите. И слушаете. И будет правильно, если и дальше будете молчать. «Мерседес» и джип до сих пор не нашли… Молчите! Знаю! Знаю, кто этим занимался, как занимался и почему провалил все дело. Машин нет. Их либо разобрали на части, либо угнали так далеко, что даже в телескоп не видно. Машин нет. Но есть люди, которые должны с болью вспоминать об этом событии. Повторяю – С БОЛЬЮ! Коля!

Николай. Тут я!

Акимов. Больше не жду. Свяжись, Коля, по своей линии. Будем наказывать…

Николай. Усек.

Акимов. Можешь идти. Что тебе в дверях стоять.

Николай. А‑а… понял…

Николай уходит.

Акимов. Во‑от! Это мы обсудили. Это все боковые линии. Теперь о главном. Пора подумать об общем крахе… Оптимизация последних крох… Чтобы не подломилось общее основание. Понятно, о чем я говорю?

Туапсинский прочистил звуком горло.

Акимов. Бронхит, говоришь, Гриша?

Туапсинский. Нет, нет, все нормально.

Акимов (вдруг хитро улыбается). Правильно! И будет все нормально. Надо только перейти от первого этапа ко второму. Надо все собрать в один кулак. В этот! (Показывает.)

Каспар. Пиотр, извини, мне нужно знать, мы покупаем GLOB SPIDER INC. или мы ее не покупаем?

Акимов. А куда ты спешишь, Каспарушко? Что у тебя за гвоздь в заднице, что ты меня все время торопишь?

Каспар. Меня ждут в Париже. А я жду здесь. Мне уже меняли билет на самолет…

Акимов. Дальше что? Надо будет, еще раз поменяют. Что ты суетишься? ГЛОБ СПИДЕР – это не египетская девочка по вызову. Его купишь, не понравится, обратно не отошлешь.

Каспар (деликатно). ГЛОБ СПАЙДЕР, Пиотр!

Акимов. Эта корпорация входит в первую мировую сотню. И если я ее покупаю, если я выкладываю сумму в размере…

Туапсинский (тыча пальцем в потолок). Мы договорились, в этих помещениях цифр не называть, только общие понятия.

Акимов. Правильно, Гриша! Правильно одергиваешь своего начальника. И остальных надо бы так одергивать. А то мои дорогие сотрудники, получающие здесь зарплату в размере…

Туапсинский (та же игра). Без цифр, без цифр!

Акимов (продолжает). В размере, цифры которого я называть не буду, но без этих цифр они давно положили бы зубы на полку. Потому что это хорошие цифры, а не общие понятия! И если я покупаю…

Каспар. ГЛОБ СПАЙДЕР…

Акимов (упрямо). СПИДЕР Инкорпорейтед, то на это дело все… все должны работать. И всё, всё должно вертеться! А я интуитивно подозреваю, что кое‑кто играет на сторону! Цифры не произносим, а документики, и немаловажные, куда‑то утекают, лондонские черные люди летят на встречу с контрагентами, а контрагенты растворяются… Где гарантия, что Трефелевич сделает полный взнос? Интуиция мне говорит, что мы можем долбануться мордой об стол. У меня колоссальная интуиция! Она меня может обмануть, но никогда не подведет!.. То есть, наоборот, она меня может подвести, но никогда не обманет то есть. Вы должны поверить в меня, как я верю в самого себя! (Вдруг замечает портрет.) Господи! Это еще кто? Что такое? Кто это?

Парковка. Мы сами, Петр Алексеевич, тут обсудили и, так сказать… не пришли к общему знаменателю…

Магдалена. А это разве не Трефелевич?

Акимов. Вы что, с ума сошли? Какой же это Трефелевич?! Ужас! Хотя, если вглядеться… Это же надо, как он смотрит. Может быть, и Трефелевич. Как же можно было так его снять? Да нет, это не он… До такого он не мог дойти. Но почему он тут висит? Кто повесил? Здесь официальный кабинет. Тут люди работают. Почему висят такие пугающие изображения? Кто конкретно вешал? Где Николай?

Входит Николай.

Николай (докладывает). Никифорэ Спиридонович!

Входит Стоцкий в роли Никифорэ.

Акимов (раскидывает руки). Никифорэ! Дорогой! Мы тут бьемся как рыба об лед. Все же развинтилось. Все как‑то набекрень. А тебя нет. Тебя днем с огнем не видать. Где ты, Никифорэ? Пора действовать.

Никифорэ (стоит неподвижно). Тетиву натянуть…

Акимов. Что? Что ты имеешь в виду?

Никифорэ. Тетиву натянуть… (Из большого накладного кармана достает коробку конфет ассорти, открывает, одну берет в рот.) Чтобы запустить стрелу, надо сперва тетиву натянуть. Иначе не полетит.

Магдалена подходит к нему, опустив глаза в пол, делает книксен. Он целует ее в лоб и кладет конфету ей в рот. Как причастие.

Акимов (поражен). Тетиву натянуть?! О‑о! А‑а! А ведь верно! Ну и как же это? При чем тут… тетива?

Парковка (тоже подходит). Доброе, как говорится, утро, Никифорэ Спиридонович! (Книксен, причастие.)

Акимов. У нас, Никифорэ, от Трефелевича ни слуху ни духу. ГЛОБ СПИДЕР зависает. Дай‑ка и я конфеткой попользуюсь. (Берет. Никифорэ хочет его поцеловать в лоб.) Да нет! Давай я тебя троекратно! (Целует.) Зависает, понимаешь, ГЛОБ СПИДЕР… Это еще слава богу, что у меня интуиция работает как часы. Отличная конфета. И интуиция мне подсказывает, что ты нам что‑нибудь придумаешь… А, Никифорэ?

Никифорэ поднял руку с конфетой и замер – ждет.

Туапсинский (идет под благословение). Мое почтение. (Никифорэ касается пальцами его лба, хочет положить ему в рот конфету.) Спасибо, я с собой, если можно… у меня сахарок… шалит… я потом… с чаем…

Никифорэ. Понятно. (Кладет конфету обратно в коробку.)

Туапсинский. Нет, если это принципиально, то… (Открывает рот, стоит с открытым ртом. Никифорэ кладет ему в рот конфету.) Мерси.

Парковка (дожевала свою конфету). М‑м, какой вкус! М‑м! Там ром, что ли? Или коньяк?

Акимов. Ну так, Никифорэ, что с тетивой? Давай уже натягивать, понимаешь… Мы же в связке… Если второй транш от Трефелевича не придет, то полный стоп… А нам же надо вертикаль выстраивать… Не будет твердой руки, пойдет беспредел. Надо о людях думать.

Никифорэ протягивает руку с конфетой к Каспару.

Каспар (сидит у стола, кейс на коленях). Спасибо, не беспокойтесь, мне в самолете конфетку дадут. Je vais a Paris, лечу в Париж.

Никифорэ. Хорошо. (Кладет конфету себе в рот, жует.) Париж ни при чем. Есть второе дно для третьих лиц. Зачем дурака валять?

Акимов. Э‑э… ты что имеешь в виду?

Никифорэ. Системный анализ для любых глаз. Но есть вкладыш.

Парковка (дернулась). Григорий Львович, подтвердите, что системный анализ я передала вам.

Туапсинский. И я вам вернул его обратно, Лидия Павловна!

Парковка. Так куда же он девался?

Никифорэ. Это просто. Месье Каспар еще не в Париже. Значит, и анализ, и вкладыш никуда не улетели.

Акимов. Про что речь? Я спрашиваю, про что речь? Особое соглашение видели все. Но одно дело мы, а другое дело посторонние. Я потому купил вам эту гостиницу, чтоб вы отсюда не вылезали и не выносили, так сказать, сор из избы, под сором я имею в виду секретные документы. (Каспар подниматся с места.) Сядь, Каспар. Может быть, все еще обойдется, но если вдруг документы у тебя…

Каспар. Петр, нам надо поговорить tête à tête, есть обстоятельства…

Акимов. Если вдруг документы у тебя, то ты сам, я подчеркиваю – сам, птицей вылетишь из этого окна, и дай тебе бог благополучного приземления с пятого этажа…

Каспар. Пустяки… Кому нужны твои документы? Только мне, потому что я в вашем деле. Больше никому.

Акимов. Никифорэ! Что он говорит, Никифорэ?!

Никифорэ достает конфету, жест благословения Николаю. Николай подходит к нему на коленях. Никифорэ целует его в лоб, кладет ему в рот конфету.

Николай. Спасибо.

Каспар. И тебе спасибо, Николай, широкая русская душа! Большое тебе иностранное спасибо!

Акимов. Предали!!! Интуиция подсказывает – предали!!! Кто? Все! Никифорэ, меня предали. Вот ты, ясновидящий, ты их раскусил. С кем я иду? Куда я иду?

Никифорэ. Вода течет вниз.

Акимов. Что? Что ты сказал?

Никифорэ. Вода течет вниз.

Акимов. Ну? Ну, течет. При чем тут это? Что ты мелешь, Никифорэ? Какая вода? Эй, команда, объясните, помогите!

Никифорэ (прикрыв глаза). Надо отдохнуть. (Пошатнулся. Туапсинский подставил ему стул. Сел.) Фонтан бьет вверх.

Парковка. Господи ты боже ж мой! Я была веселой подвижной девочкой. Я крутила хулахуп. У нас были сборы, у нас были выезды на природу. Черт подери, куда девалась упругая комсомольская юность? Все наши начальники были дураками, сверху донизу. Все дураки. И мы это отлично понимали. И это нам не портило настроения. Я крутила хулахуп, вот так, подняв руки (показывает), и обруч опускался до колен, а потом поднимался до груди и все время вертелся. Все вокруг были дураки, а мы были веселые. И все почему‑то держалось, а не валилось к чертовой матери набок. А теперь все умные! И все начальники. И ничего невозможно понять. Боже ж ты мой, я же притворяюсь! Мне же очень скучно вас слушать. Я не хочу задавать вопросы, потому что мне совершенно не интересны ответы. Я хочу крутить хулахуп, чтобы обруч опускался, а потом подымался, опускался, а потом подымался…

Туапсинский. Лида, Лида… Лида… (Протягивает ей фляжку.)

Парковка. Да, почему бы нет? Я выпью пару глотков, и даже не пару. И не надо затыкать мне рот конфетами. Я уже не девочка, этот номер не пройдет! Почему мы живем взаперти? Петр Алексеевич, зачем вы воткнули нас в эту гостиницу, из которой нет выхода? Зачем мне отдельный номер, если в него никто не ломится? Извините, я не то хотела сказать. И не надо мне задавать вопросы про этот дурацкий вкладыш…

Акимов. Что она орет? Остановите ее.

Туапсинский. Уже, уже… уже сейчас все будет в порядке…

Каспар потихоньку движется к дверям.

Акимов. Куда‑а? Сядь на место!

Каспар. Но мне нужно… необходимо…

Акимов. Перетерпишь! Николай! (Николай встает в дверях.) Мы с тобой, Каспар, еще не кончили. Мы с тобой еще не начинали. Так что потерпи. А ну‑ка, полное внимание к моим словам! Абсолютная сосредоточенность! Я сейчас вспомню, на чем мы остановились, на полную катушку включу интуицию и разберусь… (угрожающе) разберусь во всех вопросах. Пришла пора! Все развалилось. Трефелевич симулирует прединсультное состояние, имитирует разные подергивания. Чепуха! Не придавать значения. Сотрудники на глазах впадают в маразм и в инфантильность. Не обращаю внимания – зажрались, потеряли ориентир. Деньги не цель, деньги – средство. Великий ремонт всего – вот цель. Для того чтобы отремонтировать, надо сперва все развалить. С первой частью мы справились. Что дальше? Я поставил вопрос. Григорий Львович, прошу.

Туапсинский. Польщен… и изумлен. Я, собственно, представляю здесь отсохшую ветвь. Или даже ветвь – это слишком материально, скорее запах, оставшийся в сухой ветви от былого цветения.

Акимов. Не надо, стихов не надо… Веселее, Гриша, ты же насмешник и пьяница, так и держись, и нечего тут…

Туапсинский. Так и держусь, но вот пробила меня насквозь Лидия Павловна Парковка… Лида пробила… Не плачь, Лида! И я не буду плакать, Лида! Но я так ясно вспомнил, откуда мы пришли. Мы пришли из тесноты и неволи, где у нас была свобода плевать на эту тесноту и неволю. А теперь мы зубами вцепились в эту гостиницу, из которой нет выхода.

Акимов. Николай, приведи его в порядок.

Николай (берет Туапсинского за шиворот, встряхивает). Дело, дело говори, Григорий Львович!

Акимов. Осторожнее, Коля!

Николай. Я осторожно.

Акимов. А ты еще осторожнее.

Туапсинский. Первые выборы мы выиграли.

Акимов. Дальше! Дальше, дорогуша! Выигрывать надо каждый день. С утра до вечера надо выигрывать, иначе это называется проигрыш, черт вас всех дери! Я вам дал много, чтоб вы не крали по мелочам. Я вас обеспечил удобствами, чтоб вы не смотрели на сторону. Вас кормят и поят, у вас нет забот, у вас есть все, чтобы хорошо работали мозги. Так почему вы всетаки воруете по мелочам, почему вы смотрите на сторону, почему мозги у вас не работают как надо? Все, что можно купить, я куплю без вас. От вас мне нужна уверенность, что машина работает, что я не должен ее все время толкать руками.

Никифорэ (пробуждаясь от летаргии). Фонтан.

Акимов. Что? Что фонтан?

Никифорэ. Заткнуть фонтан.

Акимов. Что такое? Ты это про меня?

Никифорэ. Про фонтан. Заткнуть! Вода не должна бить вверх. Вода течет вниз. Всегда. И пусть течет. Ниже, ниже, ниже… до уровня моря. Это и есть норма. А фонтан – самомнение. Имперский символ. Предтеча крушения.

Акимов. Кто нибудь понимает, что он говорит?

Магдалена. Конечно, Петр Алексеевич.

Акимов. Ну, объясни… переведи…

Магдалена. Это, Петр Алексеевич, непереводимая игра слов.

Акимов (спокойно). Я тебя, Магдалена, увольняю… на фиг… к распроституированной бабушке со всеми потрохами, коленом под зад впереди собственного визга… Не прими это за ругань. Это просто непереводимая игра слов. Но мне такие работники не нужны.

Никифорэ. Если очень нужно, чтобы вода текла… сделай водопад. Но не фонтан! Фонтаны надо заткнуть! Вниз! Подчиниться общему движению – вниз!

Туапсинский. Э‑э, господа! Это совсем не глупо. О‑о нет! Он соображает. Все идет вниз – и надо это признать! Sic! Именно так! Все течет вниз, и с этим надо смириться. Оракул! Он оракул! Sic! Это так!

Акимов. Как ты говоришь, Гриша, – оракул? «Оракул», говоришь? “Sic”, говоришь? А теперь я скажу. Общее внимание! Иностранных слов больше не произносить! Понято? Никаких иностранных слов. И в этом смысле – заткнем фонтан. Все усекли? Sic! У меня, Никифорэ, говоря откровенно, подозрение, что ты стал колоться. Таблетки ты давно жрешь, а теперь стал колоться. Извини, если обижаю, но такой момент. У меня, Никифорэ, далее… такое подозрение, что мои автомобили грабанули не случайные уголовники, а твои хлопцы. Потому ты и взялся их вернуть – у тебя все нити в руках. Так, Никифорэ? Sic? Но у меня в руках свои нитки. И потолще твоих. Николай!

Николай входит.

Николай. Тут.

Акимов. Вот правильно сказал – ТУТ! А то – Sic? Николай, у нас там люди по машинам начали работать?

Николай. Сказали – результаты будут ко вторнику.

Акимов. Вот! И все дела! Во вторник будет большой SIC! Понял, Никифорэ? А с тобой, Каспар, разговор отдельный. Сидеть! Молчать! То, что каждый из вас гребет под себя, это ясно как дважды два. Но не дай вам бог, если окажется, что вы все заодно и Сема Трефелевич ваш красный командир! Не дай вам бог, если эта рожа (про портрет) окажется смеющимся Трефелевичем, и я узнаю, кто ее здесь повесил…

Парковка (срываясь). Петр Алексеевич! Мы с вами в прошлом советские люди. Мы вместе работали в комсомоле…

Акимов. И вы крутили хулахуп, это я уже слышал… Ой, ой, Лидия Павловна, остановись! Куда тебя понесло? В какой‑то, понимаешь, палеолит, извини за иностранное слово. Что комсомол? При чем тут комсомол? Мы все вышли из комсомола.

Каспар. Я не вышел из комсомола.

Акимов. Заткнись. Ты вообще под следствием.

Никифорэ. И я не вышел из комсомола. А вышел я через одну минуту через эту дверь, закрыл ее и никогда больше сюда не вернулся.

Акимов. Николай, дверь на ключ!

Николай встает у двери.

Никифорэ (пошел к дверям, остановился, обернулся). Что будет?

Туапсинский. Я вышел из комсомола. Только гораздо раньше вас всех и совсем в другую сторону. Вы из него вышли в начальники, а я загремел в лагерь, а оттуда на третьи роли в этой жизни. Вторые мне уже не полагались, а первые играли вы.

Акимов. Я вас держу вот здесь. (Сжимает кулак.) Видите? Хорошо. Интуиция мне подсказывает…

Никифорэ. Жила может лопнуть.

Акимов (опешил). Что?

Никифорэ. Жила! Может лопнуть жила. Ты… не можешь… кулак… разжать обратно. (Берет его руку.) Попробуй. Пальцы сделай так. (Показывает пятерню.) Можешь?

Акимов (в ужасе). Не могу.

Никифорэ. Попробуй. Вот так!

Акимов. Что это? Не могу разжать.

Никифорэ. Не старайся! Нет! Будет плохо. Может лопнуть здесь. (Показывает на висок.)

Акимов. Николай! Ну‑ка разожми мне кулак.

Николай силится исполнить.

О‑ой, ничего себе… (Кряхтит.) Ну что, не можешь?

Николай (тужится). Сейчас сделаем…

Никифорэ. Ты ему руку оторвешь…

Акимов. Стой, хватит! Отпусти. О, е… Это что… это гипноз, что ли? Никифорэ, разожми руку, мне изнутри давит… (Пританцовывает от боли.) Что это?

Никифорэ. Это мамба.

Акимов. Что мамба? Какая мамба?

Никифорэ. Сучишь ногами правильно! Как будто танцуешь мамбу. Время общего карнавала. Как вода течет вниз, так население впадает в сплошной праздник. Танцуют все! Кроме тех, кому не до танцев. (Подстукивает ритм пальцами по конфетной коробке.) Дать тебе музыку, Петр?

Вступает музыка мамбы, оба приплясывают друг перед другом, Акимов кривится от боли. Неожиданно к танцу присоединяется Парковка. Танцует очень даже недурно. Остальные подхлопывают и тоже начинают двигаться в ритме.

Магдалена (возмущена). Никифорэ, ему же больно. Что вы безумствуете?

Никифорэ. Мы ищем сегодняшний ритм, и, кажется, мы его нашли.

Акимов (танцуя). Э‑эх, у‑ух! Ничего себе… (Кряхтит.) Что же это?

Парковка (танцуя). Это мамба!

Магдалена. Ему больно! Ему больно, Никифорэ!

Никифорэ. Больно? Так разожми ему кулак. Подойди и разожми.

Магдалена легко разжимает кулак Акимова. Все стихло.

Никифорэ (Акимову). Так хорошо?

Акимов (глядя на свою пятерню). Так хорошо. Что это было?

Никифорэ. Мамба была! Карнавал, Петер. Ты нам сказал, что здесь сила, здесь все нити. То, что спрятано (показывает сжатый кулак), имеет всего два пути – наружу или вовнутрь. Внутрь – мало выбора и очень больно. То, что открыто (показывает пятерню), – пять путей. Много выбора. И еще так! (Показывает ладонь принимающую.)

Магдалена. Никифорэ, прости меня, грешную! Прости меня!

Никифорэ. За что? Почему?

Магдалена. Ой, ты сам все видишь. Как страшно, ты все видишь. Прости меня! За Николая, за грех мой, вот за него. (С вытянутой рукой идет к Николаю.)

Николай. Э‑э, спокойно! Я тут при чем?

Магдалена. Я, я сама. За него и за себя прошу, прости нас.

Николай (отодвигая ее руку). Я‑то что? При чем я?

Магдалена. Никифорэ, виновата!

Парковка. Вот негодяйка! Ай‑ай‑ай, вот что значит по гостиницам жить! Ну, негодяйка!

Акимов (с растопыренной пятерней). Никифорэ, у меня теперь пальцы обратно не загибаются. Что это? Это гипноз? Что это? Что ж мне теперь, так и ходить? Сделай что‑нибудь.

Никифорэ. Выбирай!

Акимов. Мне не надо много путей, мне нужен один, но чтоб вот такой! (Жест – большой палец вверх.)

Туапсинский. А такой не хочешь, Петер? (Жест – большой палец вниз.)

Акимов. Не каркай, Гриша!

Туапсинский. Карр! Карр!

Акимов. Никифорэ, пальцы не сгибаются! Сделай что‑нибудь!

Никифорэ молча выстукивает пальцами ритм на коробке.

Туапсинский. Сейчас будем мамбу танцевать.

И снова рванула бурная музыка мамбы.

Каспар (крестясь слева направо). Я нормальный католик, я хожу в костел, хотя и редко, но хожу, я во всякие эти… не верю. Ни во что я не верю, но… (Достает бумаги из потайного кармана.) Нате ваши все, на фиг они мне нужны, на фиг! Это Николай мне дал для ориентировки…

Николай. Ты ж мне их заказал. Ты ж мне деньги вот тут за них всучил.

Парковка. Ах, Николай, какой вы разнообразный человек! Петр Алексеевич, вот они, все бумаги!

Туапсинский. Я ж говорил, что я их в ящик положил. В ящик. Куда же еще? За общее благополучие! (Отхлебывает.)

Парковка. Вот они, бумаги! Николай, у вас был ключ от моего ящика!

Николай. Что вы все на меня? Как сговорились!

Акимов. Хватит! Плевать на бумаги, на ключи. У меня пальцы не сгибаются. Никифорэ, пощади! (Опять начинает пританцовывать от боли.)

Никифорэ (давно уже отрешенно постукивает в ритме по конфетной коробке, и приглушенно звучит мамба). Ерунда. Такая ерунда, Петер! Тебе кажется. Просто все вниз течет, весь мир валится в карнавал. Слишком много денег, слишком много музыки, слишком много свободного времени. Все танцуют, кроме тех, кто не танцует.

Акимов (танцуя). Освободи руку! Не сгибаются! Отомкни!

Никифорэ. Выдумки, Петер, – ничего нет! Что ты как сумасшедший с пятерней прыгаешь? Хочешь согнуть, согни! (Легко проводит пальцем по его пальцам, и они сгибаются.) Так хорошо?

Акимов (пляшет одурелый, сгибая и разгибая пальцы). Так хорошо и так хорошо. Что скажешь, Николай, хорошо? Ты зачем портрет Трефелевича повесил?

Николай (на пределе возмущения). Да что ж вы все… Я‑то что? Мне что говорят, то я и делаю. Откуда я знаю, что, зачем… У меня времени нет чего‑нибудь знать.

Туапсинский (кричит). Слушайте вы, протагонисты! Слушайте меня, отодвинутого в сторону! Мамба, стоп! (Стихло.) Никифорэ молодец, хоть он и жулик.

Магдалена (пятясь в ужасе). Не сметь, не сметь!

Туапсинский. Тихо, тихо, девочка. А‑а, Никифорэ, ловко ты всех нас заморочил. Ты где этим фокусам учился (показывает сжатый кулак и растопыренные пальцы) – в Тибете или там у себя в Румынии, под горой Дракулы?

Никифорэ (смеется, садится в кресло в центре). IL FERRO VA BATTUTO QUANDO CALDO. CHIODO SCACCIA CHIODO. Вы много иностранных слов знаете. Поймете и это. Смешной вы человек.

Туапсинский. Я? Да, я тоже смешной. И ко мне маска приросла. И уже не оторвать ее. И уже непонятно, я это или не я. (Отхлебывает из фляги.)

Парковка. Григорий Львович, не смейте напиваться, вы в офисе.

Туапсинский. Это вы в офисе, Лидия Павловна, а я уже – вне. Развязка. Концовка. Как ты сказал, Никифорэ: «Слишком много карнавала»? Точно! Так! А существует только то, чего МАЛО. То, чего много, – ИСЧЕЗАЕТ. Слишком много праздников – будни… серость. Слишком много князей – это холопство. Слишком много богатства – нищета. Слишком много свободы – рабство. Слишком много возможностей (показывает растопыренную пятерню) – это ничто! Nihil! Тупик, тупик!

Голос по радио. Стоп! Борис Владимирович, что за текст?

Туапсинский (шутовски отдавая честь туда, наверх). Оговорка!

Голос по радио. Оговорка?.. (Смешок.) Ну, ну…

С лестницы бежит помреж Пал Палыч.

Пал Палыч. Снимаем, снимаем! Мотор идет. Чей текст? (Батенину.) Михаил Николаевич, твой? Идет. Идет мотор. Продолжаем. Мотор идет.

Убегает.

Акимов. Чую я, интуиция мне говорит – будет жарко. Какая будет баня! А‑ах, какая баня! Я думал: вот такой я большой! Я командую, у меня есть штаб, а вы ядро этого штаба. Я вот здесь (показывает руками влево), и есть Трефелевич, он сам по себе, он там (показывает направо). И вдруг я понимаю – я давно внутри его. Он большой, я маленький, и он меня… скушал. И все мое ядро гнилое, купленное. А может быть, и Трефелевича, и меня внутри его уже проглотил ГЛОБ ИНКОРПОРЕЙТЕД? Мы только собираемся его купить, а он нас давно уже проглотил? Это уже мировой уровень, там дышит нефть и блестит алюминий, там уже войска стоят наизготове и премьер‑министры у дверей дожидаются. Каспар, дорогуша, продажная твоя шкура, ты видишь, что творится? Будет баня!

Туапсинский. Будет, будет баня. (Отхлебнув.) У меня тоже есть интуиция. Не такая сильная, как у тебя, Петруша, до бани я не дотягиваю, но разве не чувствуете – мы уже в предбаннике. (Пауза.) Будет баня… и парить будут не веничками, а ветками, а потом прутьями, а потом палками, а потом ремнями… с пряжками, до крови… будут парить.

Магдалена (вне роли). Чем мне нравятся шестидесятники, так это своей наглостью. Додумаются до какой‑нибудь ерунды и сразу лезут поучать.

Никифорэ (вне роли). Тш‑тш‑тш, не надо так…

Магдалена (сорвалась). Что тш‑тш? Вот зачем мне нужно знать то, что он сейчас сказал? Зачем мне это?

Туапсинский (вне роли). Затем, девочка, что люди расставили столько капканов, что теперь сами в них на каждом шагу и попадаются! Комсомольцы… и добровольцы, что нам делать‑то? Какое спасение? Стоять!!! (Он тоже сорвался.) Не двигаться! Некоторое время ни одного движения, всем стоп! Глоб Спайдеру, Трефелевичу, тебе, девочка… Постоять, подумать… остановить прогресс!

Магдалена (вне роли, она не хочет этого слышать). Невозможно, это же невозможно!

Туапсинский (вне роли). Конечно, невозможно! Вы же не согласитесь. Ну, тогда что? Тогда вперед! В капкан! Танцуя канкан!

Голос по радио. Артисты, что за текст? У нас комедия! А вообще, неплохо, Борис Владимирович! Занятно. (Посмеивается.) Ладно, я завтра все это пересниму.

Парковка (вне роли отбирает флягу у Дяди Бори, отвинчивает крышку, нюхает). Постойте, здесь настоящий коньяк.

Туапсинский. Да‑а. А вы полагали, что здесь, собственно, что?

Парковка – Барыбина. Как это случилось? Вам нельзя! Вы с ума сошли! Кто подменил флягу? У вас же сердце.

Туапсинский – Дядя Боря. И у тебя сердце. Спасибо тебе за это. И у меня сердце. (Он пьян.) Это нас всех давно подменили, а фляга, она как была, так и… Как выдержать на трезвую голову?

Пал Палыч (бежит с лестницы). Все! Съемка окончена. Все свободны. Борис Владимирович, давайте мы вас… домой.

Николай (вне роли). Давайте его… ко мне в машину.

Все пытаются его поднять, Дядя Боря сопротивляется.

Голос по радио. Дядя Боря, все нормально. Завтра переснимем, а сегодня все устали. Закончим. До завтра. Я спускаюсь к вам.

Дядя Боря (кричит вверх). Не спускайтесь! Оставайтесь на небесах!

Никифорэ (вне роли). Он бледный совсем.

Дядя Боря. Никакого стопа. Идем дальше. Сейчас уже финал. (Кричит вверх.) Все в порядке! Продолжаем! Карр! Карр!

Парковка (присела около дяди Бори, щупает пульс). Врача надо. У него пульс под сто. Где врачи?

Николай (кинулся к двери справа). Сейчас я приведу их…

Дядя Боря. Какие вы упрямые. Андрюша, слушай, что я говорю. Иди на мизансцену. (Барыбиной.) Ларочка, на тебе флягу, больше не пью. Но это было очень к месту, уверяю тебя. Так, Миша монолог сказал, я монолог сказал, даже лишнего наговорил, да? Давайте, уже финал. (Смеется.) Нам остался‑то всего один танец.

Голос по радио (тоже чуть смеется). Ладно, дядя Боря, все отлично, завтра переснимем.

Дядя Боря. Завтра будет завтра. А сегодня, значит… Никифорэ, будем временно считать победителем тебя. Ну‑ка стукни в свою коробку. Ну‑ка зачни нам мамбу!

Никифорэ (поднимает призывно свою коробку). Сегодня влиять на людей можно только через что‑то очень громкое и ритмичное. Слова потеряли свое значение. Поэтому я просто даю ритм, и это все!

Начинает стучать, и вспыхивает мамба. На этот раз она звучит приглушенно и таинственно. Все присутствующие начинают ритмично двигаться, и постепенно возникает танец. Дядя Боря неподвижно сидит в кресле.

Магдалена (крик). Остановитесь! Стоп! (Всё встало.) Дядя Боря!

Дядя Боря (открыл глаза, медленно). Я тут. Не следите за мной. Делайте свое дело. У меня полный кайф, ей‑богу! Я сижу для завершения композиции. Они же снимают. Если меня убрать, будет пустое место – нарушение мизансцены, и снимать нельзя. Раз я тут был, значит, меня не может тут не быть. Командуйте.

Голос по радио. Ну что, есть силы на танец? Мотор!

Мамба. Общий достаточно элегантный танец. Нет разнузданности. Это танцуют Артисты. Занавес закрывается, а музыка продолжается. Снова открывается занавес. Продолжение танца. Остановилась Магдалена, смотрит на неподвижного дядю Борю. По одному останавливаются другие.

Магдалена (осторожно). Дядя Боря! А? Дядя Боря – а?!

Он неподвижен. Все неподвижны. Темнота.

Занавес