«Товарищ Сталин» — 4-серийный телевизионный историко-художественный фильм
В роли Сталина — Сергей Юрский
- Ирина Гедрович — режиссер
- Юлия Алейникова, Дмитрий Алейников — сценаристы
- Сергей Вальцов — оператор
- Алексей Шелыгин — композитор
- Ирина Алексеева — художник
- Ефим Любинский — продюсер
Съемки фильма проходили на реальном объекте, на Ближней даче Сталина.
Премьера фильма состоялась 9 декабря 2011 года на телеканале НТВ
Монтаж сцен из фильма
Кадры из фильма
Андрей Васянин. От мундира до халата. Сергей Юрский примерил на себя образ Сталина. — Российская газета. 09/12/2011
Сегодня на канале НТВ (19.30) премьера четырехсерийной драмы «Товарищ Сталин» о предсмертных неделях жизни вождя народов. Народный артист РСФСР Сергей Юрский, сыгравший Сталина, никогда не ставит перед собой простых задач. О своем понимании роли и образа он рассказал обозревателю «РГ».
Российская газета: Сергей Юрьевич, восемь лет назад, приступая еще к спектаклю «Ужин у товарища Сталина», вы сказали: «Будет трудно, но делать это надо»…
Сергей Юрский: Работать над фигурами историческими всегда трудно. Если речь идет о политике подобного масштаба, то это набрасывает на тебя просто давящую сетку ответственности. Но вот уже 8 лет, играя «Ужин…» на сцене «Школы современной пьесы», я могу сказать, что мне это было не просто нужно — это было необходимо.
РГ: Чтобы понять Сталина? А сейчас, закончив работу в фильме, вы, наверное, стали понимать его еще лучше.
Юрский: Вы знаете, только отчасти. Я ведь исследую не проблему политическую, хорош он был или плох. Сталин, как одна из грозных личностей истории, человек, достигший немыслимых и, вообще говоря, недопустимых для человека высот, сопоставим с очень малым числом фигур. И я предлагаю увидеть в нем психологическое явление, до сих пор живущее в нас и с годами проявляющееся все больше и больше.
РГ: То есть у вас не было стремления заклеймить, но есть предложение подумать?
Юрский: Да, подумать. Станиславский говорил, что, работая над ролью, актер становится либо ее адвокатом, либо прокурором. Адвокат входит в понимание всех возможных объяснений поступков персонажа и использует все, что можно сказать в его пользу. Прокурорский подход, напротив, подчеркивает худшие свойства «героя», вытаскивает его истинную сущность из-под маски.
РГ: А что было в случае со Сталиным?
Юрский: Это была не адвокатская и не прокурорская, а, я бы сказал, следовательская работа. Когда следователь смотрит на предметы, окружающие события, он фиксирует их количество, расположение, размер, что их окружает. То есть все это в себя «помещает» и говорит — надо подумать. Актер имеет право и возможность не только выразить, о чем он подумал, но и попробовать, что называется, «войти в тело». Наша съемочная группа существовала в реальной обстановке ближней дачи Сталина, в реальных обстоятельствах его жизни. Можно было рукой потрогать ткань на кресле, которую трогал он, вымыться в этом жалком, честно говоря, душе, такие у нас в коммуналках стоят. Мне хотелось понять необычность Сталина. Я это делал час за часом и день за днем в гриме, в его костюме — от мундира генералиссимуса до грузинского халата, в котором он на печке, которая тоже есть там, лежал.
РГ: И что ощущали прежде всего? Без мистики в таких обстоятельствах, наверное, не обошлось.
Юрский: Прежде всего я ощущал невероятное его одиночество. Семьи как таковой уже не было. Сталин у меня существует наедине с самим собой и накануне смерти, которую он предчувствует. Накануне высшего суда, когда у каждого человека возникает мысль — прав или не прав он был, допустимо или недопустимо поступал. Его страх переходит и в манию преследования — ему всегда кажется, что за его окном, на каком бы этаже он ни находился, кто-то стоит. А фильм-то детектив, и мания его не на пустом месте…
РГ: Он ведь подозревал и боялся всех, кто был вокруг!
Юрский: Ему в тот момент вообще не на кого было опереться! В фильме есть совсем маленький эпизод с парикмахером, который бреет Сталина перед его днем рождения. «А какое у вас лезвие? — спрашивает Сталин. — Это «Золинген»? — Нет, это английская бритва, но я могу вас и нашей, советской бритвой побрить! — говорит насмерть перепуганный парикмахер. — Нет-нет, если решили, брейте английской». И потом происходит для меня внезапная вещь: Сталин, покрытый белой простыней, говорит: «У меня сегодня день рождения». Мастер только и может ответить: «Поздравляю вас, Иосиф Виссарионович! — А вы меня уже поздравили, сделали самый лучший подарок — спросили, чем бы я хотел, чтоб меня брили. Захотели узнать мое желание». Эта сцена идет 10 секунд, не больше, но, согласитесь…
РГ: … да, пробирает.
Юрский: Когда речь идет о таких персонажах, то у меня как у актера возникает повышенная требовательность к их словам, к ритму диалогов, к расстановке слов, акцентов. Соглашаясь на роль, я всегда ставлю условие, что буду редактировать текст, потому что несу ответственность за каждое слово, которое говорю зрителю.
РГ: Вы считаете, что художественные слова и образы еще воздействуют на современное общество?
Юрский: Согласен, их влияние сейчас мизерно. Скорее, общество сегодня воздействует на искусство. Но попытаться повлиять определенным образом на сегодняшнего, сейчас пришедшего зрителя, мне кажется, стоит. И не для того, чтоб внушить ему готовый результат, как в басне — вот мы вам все рассказали и теперь говорим мораль.
РГ: А опять-таки заставить задуматься?
Юрский: Да чтобы пробить его! Поэтому я и занимаюсь сейчас так много театром абсурда, ставлю пьесы Ионеско, «Ужин у товарища Сталина» Друцэ, с которого мы начали разговор, тоже спектакль отчасти абсурдистский. Через абсурд, неожиданность, непривычность хочется вонзиться в успокоенную психологию сегодняшнего зрителя, который устал от всего, мало чему доверяет. И только наша убежденность и сила формы могут обратить внимание на новизну содержания. Иногда это удается.
РГ: Циолковский в фильме «Королев», Пастернак в «Фурцевой» — в последние годы вы выстраиваете галерею исторических персонажей…
Юрский: …вы еще не назвали Мольера, короля Генриха IV, Пиночета. Сталин, конечно, самый труднопостигаемый из них.
РГ: А Пастернак?
Юрский: Это был эпизод, отражение одного лишь состояния Бориса Леонидовича, лишь одна грань необыкновенно многогранного человека. Мне в принципе кажется забавным, что Фурцева у нас оказывается достойной двенадцати серий, а Пастернак всего лишь небольшого эпизода в ее жизни. Это какое-то смещение смыслов — увы, очень современное…
Валерия Жарова. Из интервью Сергей Юрский: Сталин — жертва сталинизма — Собеседник.ru 12:03, 26 апреля 2011
Двадцать лет спустя
– А Путин или Медведев у нас будет – вы не задумываетесь? Если хотите, можете не отвечать.
– Не хочу, потому что думать, по-моему, надо не об этом. Дело не в них, а в нас. Вот многие мои друзья, притом давние, притом неглупые, искренне предлагают: хватит о Сталине! Забудем Сталина! Табу на имя! Но, господа, сталинизм не равен Сталину! Сталин умер в 1953 году – и что, куда-нибудь что-нибудь делось? Он сам жертва сталинизма, который не с него начался и не на нем кончится.
– Кстати, роль Сталина считается крайне неблаготворной для психики. Как у вас с этим?
– Лично для меня она чрезвычайно благотворна, просто чтобы понять, что это было. Не кричать «за» или «против», а сделать шаг в сторону – посмотреть со стороны или сверху. Там, на даче, где мы снимали – а снимали в аутентичной обстановке, на той самой Ближней даче, – я почувствовал его совершенно космическое одиночество.
Впрочем, я ведь давно его играю – был спектакль по пьесе Друцэ «Ужин с товарищем Сталиным». Как раз про то, до какой степени этот человек один и насколько он уже ничего не может. Я не обсуждаю сейчас его моральные качества и бесспорные преступления. Но не обсуждаем же мы моральные качества человека, который взошел на Эверест! А Сталин – взошел. В абсолютно ледяное пространство, где он совершенно один – и откуда ничего нельзя сделать. Кажущееся всемогущество – и бессилие в любых мелочах. Никакого права ни на что человеческое. Вот в спектакле у нас он приглашает к себе певичку – никаких домогательств, никаких таких намерений, он хочет просто поужинать с человеком и музыку послушать. А ничего этого нельзя. И доверять никому нельзя. И власти уже никакой – даже над собственным рассудком. Я не оправдываю, не осуждаю, это не мое дело – я изучаю это состояние. Оно ужасно.
– Вы день его смерти помните?
– С невероятной отчетливостью. Мне 18 лет. Я учусь еще на юрфаке, «бериевский набор» – обычно курс юрфака был огромный, а нас всего 100 человек. Профессор Олимпиад Соломонович Иоффе, самый молодой доктор наук в истории юрфака; наш курс – первый, куда допущены иностранцы; есть и старая профессура, помнящая ТЕ времена (одного старого профессора сажают по доносу ученика, обнаружившего в архивах документ – учитель голосовал за явку Ленина на суд Временного правительства). Такая примерно атмосфера: блестящие умы, надежды, любовь, абсурд, доносительство – все вперемешку. Я выбираю между театральным образованием и юридическим, через два года уже не смогу их совмещать и с юрфака уйду. А пока у нас студия, мы репетируем Светлова «20 лет спустя». Во Дворце культуры имени Кирова. В постановке Игоря Горбачева, только что окончившего институт. У нас прогон. Некоторые уехали в Москву – буквально на подножках поездов – попрощаться с товарищем Сталиным. В их числе – наша главная романтическая героиня, в которую все влюблены. Некоторые остались и плачут в кулисах. Я не плачу. Горбачев произносит суровую речь о том, что скорбь скорбью, а срывать прогон нельзя.
ТАКЖЕ СМОТРИТЕ:
2004 Аудиокнига Э. Радзинский. «Коба. Монолог старого человека.» Читает С.Юрский.
2004 «Вечерний звон. Ужин у товарища Сталина» И. Друцэ. – Сталин. Постановка С.Ю. Юрского. Театр «Школа современной пьесы»
Сергей Юрский 