Глава из книги Сергей Юрский. Жест. — Вильнюс-Москва, Полина/POLINA, 1997
Тогда все играли на гитарах и все пели песенки.
Шикарный номер-квартира в гостинице “Южная”. В шестидесятые годы это был последний дом в Москве на пути во Внуково.
Где вы все, друзья-подруги? Где вы, бойкие задиры? Слышу матерную ругань, Дождь стучит в окно квартиры. Посижу в уборной - скучно, двинусь в ванную - тоскливо, ах, ей-Богу, было б лучше быть мне нищим, да счастливым. В спальню вовсе не хочу я - там пустуют две кровати, и не вижу я на стульях женских платьев, женских платьев. Я брожу по коридору, я мечусь туда-обратно, Я засну ещё не скоро. Я кричу - а звук, как ватный, лишь до кухни донесётся и замрет возле сортира. Кто от крика здесь проснётся? Здесь отдельная квартира. Две кровати словно гробы, словно кто-то близкий умер. Чтобы не было мне робко, я купил гитару в ГУМе. В темноте, в пустой квартире поздно ночью - бедный парень - в кухне, в ванной и в сортире я играю на гитаре.
ВСЁ ГОЛУБОЕ
Песенка лёгкого абсурда
Про что эта песня - не знаю. Пою я её от тоски. Я сам по субботам стираю Свои голубые носки. Котёнок пищит в подворотне. На улице люди и шум. Мне хочется быть беззаботным, А я в учрежденьи служу. Тощища глухая, как стенка. А где-то далёко гроза. Как много красивых оттенков В твоих голубых волосах. У берега пьяные спорят. Белеет у дома коза. И плещутся в пенистом море Твои голубые глаза. Про что эта песня - не знаю. Пою я её от тоски. Я сам по субботам стираю Свои голубые носки
НОЧНОЕ
Песенка
Ночное одиночество, Случайные прохожие. Без имени, без отчества, С заплаканными рожами. И тихо, и прохлада, И слёзы жгут под веками. Душа открыться рада, Но незачем и некому. В садах шумят берёзки, В квартиры лезут воры. Пустынным перекрёсткам Мигают светофоры. Кого остановить бы? О чём бы рассказать бы? О горестях женитьбы, О радостях ли свадьбы? Иль просто про усталость, Про то, как раньше пелось? Сбылась такая малость, Так многого хотелось. Но рассказать мне некому. А может, и не надо, И слёзы жгут под веками, И тихо, и прохлада.
МРАЧНАЯ ПЕСЕНКА
Мой плот несёт на середину - На глубину, на быстрину. А я лежу - рукой не двину, Усталых век не разомкну. Мой плот ленив, неповоротлив, Мне с ним не справиться вовек. Мне снится чёрень подворотни, Где скрылся чёрный человек. Шаг по ступеньке, шаг по ступеньке, шаг. С чёрного плаща свисает кушак. Гулкое эхо, гулкое эхо, эхо... От этих шагов в ушах. Не вымораживают зимы, Как вымораживает ложь. Что было непереносимым, Вдруг без труда переживёшь. В тиши гнусаво рассмеялся, Не поднимая жёлтых век. По чёрной лестнице добрался Ко мне мой чёртов человек. Шаг по ступеньке, шаг по ступеньке, шаг. С чёрного плаща свисает кушак. Гулкое эхо, гулкое эхо, эхо... От этих шагов в ушах. Шаг, шаг, шаг...
ЛЮБАНЬ
Песенка
3. Ш.
Возле станции Любань
Ночью плавают туманы,
А в предутреннюю рань
Очень буйная роса.
И далёкая гармонь
Сквозь большое расстоянье,
Сквозь прохладу, дрёмь и сонь
Всё выводит голоса.
Мимо станции Любань
Поезда проходят тихо.
Отдают немую дань
Этой общей тишине.
Паровоз едва дыша,
Словно старая слониха,
Проползает не спеша
Вдоль заборов и плетней.
Я во сне, как наяву,
Вижу этот мир покоя,
Где вплетается в траву
Облаков густая рвань.
Я проснулся - за окном
Шумный узел Бологое.
Я проспал давным-давно
Мою тихую Любань.
1960 г.
ВОСЕМЬ СТРОК
Песенка
Ие Саввиной
Как, изменяя, мы требуем верности,
Как, извиняя, страдаем от ревности,
Как из уюта стремимся в дорогу,
Как, уходя, забываем о многом, -
Так, изменяя, с нас требуют верности,
Так, извиняя, страдают от ревности,
Так из уюта стремятся в дорогу,
Так, уходя, забывают о многом.
1962 г.
На съёмках фильма “Чёрная чайка” мы жили на Пицунде
З.Ш.
Всё остаётся позади:
Пространство - счастье, время - горе.
Я был рождён среди задир,
Во мне насмешлив самый корень.
И мне смешно переплывать
Мою судьбу - мою речушку,
Печальной свечкой оплывать,
Лить слёзы в плоскую подушку.
С улыбкой я смотрю назад,
А к цели я сижу спиною,
И если в жизни есть разлад,
То только лишь с самим собою.
Я иногда ныряю вглубь -
Меняю курс, ломаю схему
И узнаю вкус новых губ,
Меня несёт пернатый демон.
Вперёд! В пустую синеву,
Где нет конца и нет начала.
Я то ли брежу наяву,
То ль лодка жизни укачала.
Но вновь смеясь плыву назад -
Я пошутил, не будет боя,
И если в мире есть разлад,
То только лишь с самим собою.
1 сентября 1960 г., Алахадзе
Во время фильма многие выходили из зала, громко ругаясь. Когда фильм кончился, оставшиеся некоторое время не вставали с мест и сидели молча. Я с трудом поднялся и побежал к кассе брать билет на следующий сеанс на этот же фильм.
Это было в 1962 году в московском Доме литераторов. Шёл кинофестиваль, и показывали “8 1 2 ” Феллини. Главную роль — режиссёра Гвидо (alter ego самого Феллини) — играл Марчелло Мастроянни. Один из лучших эпизодов фильма — румба Сарагины на пустынном пляже. Сарагина — полоумная бродяжка — доброе чудище времен детства героя. Спорили о фильме отчаянно. Одни ругались, другие на него молились. Можно без преувеличения сказать, что “8 1 / 2 ” для нашего поколения было больше чем открытием новых горизонтов в искусстве — это была смена ритма, это была смена материала, из которого делается фильм или спектакль. Невнятица мыслей, собственное несовершенство, даже собственное бессилие — всё, что обычно принято прятать, оказалось глиной для изумительной скульптуры, Мой учитель Георгий Александрович Товстоногов говорил: “Ценю искусство, которое просто говорит о сложном. А когда сложно говорят, мне всегда подозрительно”. Целиком соглашаясь с учителем, Феллини в разряд подозрительного я отнести никак не мог. Я написал Товстоногову письмо в стихах.
“ 8 1/ 2”
Г.А.
Допускаю, что вас не купали, как Гвидо ребёнком в хмельном молодом вине, допускаю охотно, что ваши обиды серьёзней его неурядиц вдвойне, и может быть, вы не так знамениты, богаты, не так элегантно нервны, талантливы более, менее сыты и вас не мучат тревожные сны - неважно. Вы смотрите, смотрите: здесь жизни заколдованный круг, в вихре непрерывных открытий знакомым всё становится вдруг - Румбу танцует Сарагина, Берег моря, ветер, смех. Детство улыбкой арлекина Предрекает вам успех. Нежность дорогой длинной Всё же должна прийти. Сзади восемь с половиной, Надо прыгнуть к девяти. Милые образы, я не любил вас, вас заслоняла событий пыль. Я соберу вас, что б ни случилось, в этот девятый мучительный фильм. Я слышал мненье, что всё это мрачно - герой задыхается в автомобиле, герой стреляется, героиня плачет, и нет к тому же единства стиля. Признайтесь, а вам никогда не хотелось покончить с собой и со всем на свете? Вот так и Гвидо - он ищет целость, вокруг осколки волочит ветер. Широкая жизнь на широком экране. Смотрю - на простой чёрно-белой ленте - Как душу художника мучит регламент (по-итальянски звучит - reglamenti). Я Вам благодарен, синьор Феллини, за то, что Вы Мастер, за то, что Вы честны, и мысли у Вас не похожи на линии, и с модой потрёпанной Вы несовместны. Я Вам благодарен, синьор Мастроянни, Вы близки нам по вере и духу. Сквозь Ваш пессимизм звучит созиданье, Не слышит это лишённый слуха. Жены интеллект, любовницы глупость, философа чувственность, мудрость клоуна - собрать всё это в искусства округлость, творить, как дышать, отбросив условное. Понять и отбросить бессилие критика, что славит уход из искусства Рембо. С живою душой и умом аналитика заставить звучать цирковой тромбон. Как в детстве, как в цирке - труба, барабан, клоуны, праздник, румяна с мелом. Детство флейту подносит к губам. Все милые образы в белом, в белом. Не надо зрачок подозрительно суживать. Смотрите щедрее, вам станут ясны сплетенные в фильме в чудесное кружево явь и бред, и мечты, и сны. Тогда вам откроется трепетно, нежно - не в восьми, так хотя бы в одной половине - предчувствие счастья, улыбка надежды в прекрасном и светлом твореньи Феллини.
Сергей Юрский 