Винченцо де Преторе (ввод) Пьеса Эдуардо де Филиппо. Постановка А.Б. Шатрина. Ленинградский театр имени Ленинского комсомола

На этой странице:

  • Фотографии из спектакля
  • Сергей Юрский. Из книги «14 глав о короле»
  • Сергей Юрский. Измена в полтора сезона. Журнал «Балтийские сезоны», №16, 2006
  • Регина Азеран. Актерская биография начинается —  Театральная жизнь. 1961, №3
Винченцо де Преторе — Сергей Юрский
Винченцо де Преторе — Сергей Юрский, Нинучча — Нина Ургант.

Сергей Юрский. Из книги «14 глав о короле»

В 59-м я окончил театральный институт. Появилось свободное время, а в театре я как раз ничего не репетировал. И тут пригласили меня на гастроль — сыграть главную роль в спектакле театра Ленинского Комсомола.

“Никто”, пьеса Эдуардо де Филиппо. Эту роль — Винченцо де Преторе — раньше играл замечательный артист Александр Рахленко. Он внезапно и трагично ушел из жизни. Спектакль был новый, руководство театра хотело его сохранить и пригласило меня заменить покойного Сашу. Роль манила меня безумно, и вот я пришел к Товстоногову отпрашиваться на гастроль (нечастая в то время затея), да еще в бывший его, Товстоногова, театр.

Г. А. не говорил: “Нет!”, но я ощутил его недовольство. Он был холодноват. Спросил, кто именно приглашает, чья это идея, что думает об этом постановщик (московский режиссер А. Б. Шатрин). Г. А. сказал, что мне не стоило бы разбрасываться, а лучше сосредоточиться на работе в своем театре, что гастроль не принесет мне славы. Я проявил бестактность, промямлив, что у меня уже год не было премьеры. Г. А. удивленно поднял брови: “Но вы всего два года в театре и уже играете в трех спектаклях. К тому же вы только что окончили институт”. Я отводил взгляд, топтался, но продолжал настаивать. Г. А. разрешил. Однако, когда премьера состоялась, он не откликнулся на мои приглашения прийти посмотреть и вообще как бы забыл об этом. К тому же ожидаемого восторга публики возобновление спектакля не вызвало. Театр Комсомола после ухода Товстоногова снова стал не очень посещаемым и не очень заметным. Г. А. оказался прав. А я понял впервые, что шеф наш по отношению к членам своей труппы весьма ревнив и делить их не собирается ни с кем.

Сергей Юрский. Измена в полтора сезона. Журнал «Балтийские сезоны», №16, 2006

—            Сергей Юрьевич, попытайтесь вспомнить тот момент, когда молодой Сережа Юрский был приглашен в Театр Ленинского комсомола играть •Никто-.

—            Это было очень давно. 1958 год. Этот театр был в поле зрения нашего поколения, и, хотя я всегда как зритель, как школьник был приверженцем БДТ, Ленком мы тоже знали, и его разнообразие было привлекательным. Если в БДТ были Бабочкин, была Рашевская с академическими спектаклями, Хохлов и, наконец, Товстоногов — это за десять лет, то в Ленкоме персонажи менялись чаще. Но каждый раз это было новое лицо: и Ролан Быков, который принес свое, и Павел Хомский, и Гершт. Это были перемены. Среди этих режиссеров был приглашенный из Москвы Александр Борисович Шатрин, который поставил спектакль «Никто» («Винченцо де Преторе»). Эдуардо де Филиппо тогда был кумиром театральной молодежи. Этот неореализм, этот простой стиль вопреки выспреннему театральному стилю был люб нам необыкновенно. Я не видел этого спектакля. Он был поставлен с Ниной Ургант в роли Нинуччи и замечательным артистом Рахленко в роли Винченцо. Рахленко был человек сравнительно возрастной, во всяком случае, ему было за сорок, а Винченцо — мальчик. Однако, невзирая на некоторый компромисс, Рахленко, судя по рассказам, играл великолепно. Артист он был восхитительный. Рахленко умер, и я был приглашен, я думаю, с подачи Александра Белинского, который тоже сделал несколько очень ярких постановок в Лейкоме. Меня позвали выручить театр, потому что хотели сохранить спектакль. Я был в два раза моложе Рахленки. Прочитал пьесу и обомлел: мне показалось, что вот это моя мечта, если что-нибудь может хотеться, то вот это. Ничто меня так не привлекало, как это. Но вспомните то время: работа артиста одного театра в другом театре — вещь невозможная. И. однако, мое желание было столь сильное, что я пошел к Товстоногову объяснять свою влюбленность. А он отнесся к этому как представитель семьи, у которой налево уходит человек. То есть очень плохо отнесся. Однако, я уж не понимаю каким образом, я его убедил. Теперь надо было убедить Шатрина. Я позвонил Шатрину в Москву и сказал, что должен играть эту роль, у меня очень мало репетиций, я мечтаю с ним встретиться, могу приехать в Москву. И он без восторга отнесся к этому, почувствовав во мне назойливого человека, который пролезает на роль. Это я понял по интонации. Потом мы познакомились. И вот тут я хочу сказать слово о Шатрине. У нас ведь было репетиций с ним меньше десяти. И несколько встреч. Но встречи переменили его отношение. А я совершенно в него влюбился и доверился ему. Приехал в Москву, и мы с ним посетили премьеру «Сильвы». Мы сидели в переполненном зале, смотрели оперетту и делились впечатлениями. Но мы посетили и его спектакли — в частности, «Субботу, воскресенье, понедельник» в Театре Ермоловой, где он работал. Это был тот самый стиль неореалистический, который был и в спектакле Театра Ленинского комсомола. Потом он приехал в Ленинград буквально на три-четыре репетиции. Память у меня хорошая, я выучил быстро, но я жутко волновался и очень хотел хорошо сыграть. Это была та роль, в которой, режиссер это чувствовал, понимал, меня слишком много. Когда прошла последняя репетиция, и я ждал от него замечаний, указаний, настройки на завтра, он меня повел в ресторан и говорит: «Выпей коньячку». Я говорю: «Нет, завтра спектакль, я не буду». Он говорит: «Так я тебя как раз потому и привел, ты выпей коньячку. Тебе надо чуть спокойнее отнестись». Вот такой подход тогда я видел впервые, потому что в основном режиссеры говорят: будь сильнее, будь активнее, будь темпераментнее. А он сказал: будь спокойнее, ну — жизнь, ну — жизнь, отнесись равнодушнее, чуть равнодушнее. Не равнодушно, а равнодушнее. Есть и другие вещи. Чтоб объем получился, а не одна направленная стрела. Это я запомнил навсегда, что такое тоже возможно. Спектакль я обожал. Премьера состоялась 18 ноября 1958 года.

—            Это ты год в театре работал, в БДТ?

—            Да-да-да. Потому Товстоногов и был смущен. И вот спектакль пошел, и я жаждал его полнокровного звучания в этом огромном трудном зале Ленинского комсомола. Мне казалось, что это должно охватывать зрителей, захватывать. Вроде бы даже и захватывало, но почему-то… в театре есть волны, которые неуловимы. В этот момент Ленком начал терять зрителя. Там было волнами. Когда поставил «Якорную площадь» Ролан Быков, к театру нельзя было подойти и на полкилометра. Толпа окружала плотно, чтобы войти, как-нибудь посмотреть, посидеть на ступеньках, на барьерах. А это другой был этап. Мы почувствовали, что теряем зрителя. И тут приехал Эдуардо де Филиппо со своим театром, в котором он сам играл, и шли его пьесы, и он был режиссером, и он играл несколько спектаклей. И были встречи с ними. И вот тут я увидел эти самые покой и равнодушие, доведенные возрастом до своего предела. Ему было очень тяжело. И встречи были ему не в радость. И, по всей видимости, обстановка в стране ему не нравилась. Поклонение, толпы студентов, педагогов на всех встречах, где я бывал, тоже вызывало у него чувство утомления. Поэтому не рифмовалось, не рифмовалось. Он пришел и на наш спектакль и тоже дал мне лично урок: увидел то. чего мы не замечали: социальную политизированность спектакля. Мы ее не замечали. Там был пролог: «Знаете ли вы, что в Италии сейчас столько-то миллионов безработных, знаете ли вы, что в Неаполе совершается каждый день столько-то преступлений…» Он сидел в зале, ему это перевели, он был смущен и, когда встречался с нами, не мог скрыть, что этого не надо. Нам тоже не нравилось, но мы считали, что это поклон для того, чтобы разрешили ставить пьесу. Ну, поклонились и забыли. Мы были уверены, что и зрители наши не вслушиваются. А он по сравнению с нами был как дитя. Он слушал и делал выводы. И у него не совпадало. Он говорит: «Я не писал о том, что надо бороться с преступностью в Италии. Я писал о том, что молодой человек возмечтал и Бога забыл». А мы это не могли понять. Встреча была, может быть, не полнокровно дружественной, но зато настоящей. А столько было полнокровно дружественных тогда встреч с иностранцами, где все было заранее запрограммировано?! Во всяком случае, мне многое дала эта встреча с Эдуардо де Филиппо. А Александра Борисовича Шатрина я вообще никогда не забывал, его стиль, свободный стиль, психологию не показную, ту психологию, которая должна рождаться сегодня. Это в общем-то один из очень хороших, качественных последователей Станиславского, очень живой, без менторства. Как, например. режиссерское указание: выпейте коньячку вместо замечаний. Мол, я тебе ничего не буду говорить, выпей коньячку, а завтра играй.

Спектакль прожил, к сожалению, недолго. Полтора сезона. И при этом шел все реже. И у меня началась другая жизнь, активная, в БДТ. И я оставил эту роль. Больше никто ее не играл. Все. Расстались. Но, никогда я не забывал этот зал Ленинского комсомола в городе Ленинграде. Зал, который нужно было преодолевать, в котором артист Лобанов, был там такой «первач», старый артист, который мерил вообще все одним критерием: слышу или на слышу. Он разговаривал таким пронзительным голосом, что его было слышно в Театре Ленинского комсомола, а многих артистов никогда не было слышно. Поэтому, когда он поcле премьеры «Никто» пришел ко мне в гримерную и сказал только одно слово: «Слышу», — это для меня была похвала. «Слышу». Меня он услышал, — спасибо ему. Это было очень важно. Встреча с Шатриным и игра с Ниной Ургант, я был влюблен в Нину, она великолепно эту роль играла. Она артистка, у которой слезы близко лежат, эти ее глаза огромные, которые рыдали и плакали еще до того, как случилось какое-нибудь событие, еще до того, как Винченцо застрелили. и он стал умирать, до всего, просто, вот просто. Я говорю: — Нина, отчего ты плачешь?»

Она говорит: — Знаешь, когда занавес открывается, и я понимаю, что я на сцене, и зрители сидят, мне так плачется». Ей было очень трудно. Она не могла преодолеть чуждости моей. Потому что у нее был первый партнер Рахленко. Она была как вдова на сцене, а я был новый муж. И молодоватый для нее. Это тоже надо было преодолевать. Я на этом спектакле очень многому учился, но именно поэтому эта трудная сцена навсегда осталась моей сценой. Я ее вспоминаю. Когда пришла пора моих концертов в дни юбилея, и мне предлагали: давайте на сцене театра Ленинского комсомола, в нынешнем «Балтийском доме». Он уже другой: там уменьшили зрительный зал, чуть-чуть все это подсократили, там легче стало. Но этот объем сцены — он остался, и выход на эту сцену для меня всегда будет связан с юностью. Эта сцена, этот театр для меня как измена БДТ. Короткая, очень короткая, она не нарушила моего брака с БДТ, который впоследствии окончился таким трагическим финалом. Но это был брак по любви. А то была незабываемая измена с прекрасными воспоминаниями.

—            Там были какие-то вещи, которые производили грандиозное впечатление. Я знаю людей, которые ходили на «Никто» по нескольку раз. И это стало событием в театральной жизни.

—            Я хочу еще просто припомнить мои радости. Я больше рассказывал о печалях расставания с этим дорогим мне спектаклем, но были же и изумительные радости. Я в то время к этому спектаклю всегда готовился за двое суток, настраивая себя на этот лад. Потому что в театре того времени, где прямой разговор в виде монолога просто отсутствовал, и монологи любыми способами переделывались под диалоги, люди должны на сцене разговаривать, а один человек сам с собой не может разговаривать. А здесь мало того, что сам с собой, — он с Богородицей говорит. Он говорит в церкви. Сцена в церкви. Он говорит со статуями святых. И со своей покровительницей святой Маргаритой. И вот разговор со святой Маргаритой, у которой он просит простить ему его прегрешения и позволить ему украсть, потому что ему, бедняку, нужны деньги. Поэтому само появление монолога на ленинградской сцене в 1950-е годы было событием, это людей волновало, не только актеров, но и зрителей, это действовало. Как и вообще, нежность, любовь, просто любовь на сцене, не отягощенная другими обстоятельствами, просто они любят друг друга.

—            Во всяком случае зал плакал вместе с Ниной Ургант, когда убивали Винченцо, и не плакать было просто невозможно, потому что этот Винченцо был такой молодой, такой очаровательный, такой неповторимый, единственный.

—            Да, эта фотография у меня еще есть, я смотрю на нее как на очень важное и трогательное воспоминание. Трио музыкантов уличных, которые ходили по сцене во главе с Игорем Мурским, необыкновенно музыкальным артистом. и трогательная мелодия и простенькая песенка, которая звучала, она, конечно, очень грела сердца, а вот, оказывается, не забылась.

Беседу вела Майя Романова

Регина Азеран. Из статьи «Актерская биография начинается» —  Театральная жизнь. 1961, №3

Встретиться еще с одним итальянским драматургом — Эдуардо де Филиппо, актеру пришлось в другом коллективе: Ленинградский театр имени Ленинского комсомола пригласил его на роль Винченцо в пьесе «Никто», Рассказать об итальянском воре, человеке, «который крал для того, чтобы жить», понять его психологию — задача для начинающего исполнителя трудная.

Винченцо — Юрский очень ловок, изворотлив, циничен, стремителен в погоне за воровской удачей. Его герой одержим одной страстью: жить «по-человечески». И стремление это проходит через каждую сцену, каждый эпизод, пронизывает каждую реплику.

Надо сказать, что Юрскому вообще присуща кропотливая работа над поиском внешнего рисунка, подчас он этим увлекался даже чрезмерно. Но работая на Винченцо, Юрский всецело исходил из логики действия. И этот опыт сказался на его дальнейшей работе.