2002 Нули

Павел Когоут. «Нули» – Ярда.

Режиссер – Ян Буриан.

MXT им. А.П. Чехова. Премьера состоялась 21 декабря 2002 года

Листовка и программка спектакля

Фотографии спектакля

Пресса о спектакле

Контекст — Прага 1968

На этой странице:

Сергей Юрский: «Табаков – человек с тысячью лиц». Отрывок из статьи
Сергей Юрский в «Ночном полете» отвечает рецензенту «Известий». — Стенограмма программы. Эфир от 24 декабря 2002 года

Сергей Юрский: «Табаков – человек с тысячью лиц».

Полная версия статьи – здесь

Да, конечно, мы перепрыгивали через те же самые плетни, заборы и даже стены. И одна из стен был, конечно, 68-й год, Чехословакия. И вот тут, сидя в зале Художественного театра, я хотел бы сказать об одном из своих сильных впечатлений от актера Табакова. Я видел его в Праге в роли Хлестакова незадолго до августа 68-го года. Я видел этот спектакль в разгар Пражской весны. Спектакль Чиногерного клуба, в постановке Яна Качера, где Табаков играл Хлестакова по-русски. Остальные играли, естественно, по-чешски, и это была замечательная идея. Там был один актер лучше другого, но в центре этого всего был Табаков. Он распорядился историческим моментом. Он понял, что значит в той ситуации играть в Праге актеру по-русски.

Простое предположение было настолько мощно, что дальше надо было просто импровизировать, держа за основу то, что он играет по-русски. Можно было быть точным, легким и наслаждаться тем, чтобы ощущать все время языковой контраст, который действовал оглушающе. Это был не просто успешный спектакль, это был определяющий спектакль того времени. И главный восторг того времени.

Прага тех лет отозвалась потом, спустя годы, когда Олег возглавил МХАТ. Именно тогда он позвонил мне и сказал, что есть чешская пьеса Павла Когоута и было бы важно, чтобы именно я сыграл в ней. Я сразу согласился, не раздумывая. Я понимал, что это Пражская весна, 68 год. И Когоут оттуда, и мы с Олегом оттуда. Для Табакова было крайне важным, чтобы представить пьесу чешского писателя в Москве, в Художественном театре, которым он стал руководить. Я почувствовал вот в Олеге этот неувядающий контакт с теми событиями. Наверное, было ему важно и то, я один их тех немногих, кто видел его Хлестакова, одну из важнейших ролей его жизни.

В связи с Прагой и что сохранилось или не сохранилось в нас от того времени, часто вспоминаю упрек Пушкина:

«Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она:
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой».

Сергей Юрский отвечает рецензенту «Известий». — Стенограмма программы «Ночной полет» Эфир от 24 декабря 2002 года

А. МАКСИМОВ: Только что вышел спектакль «Нули» во МХАТе, где Вы играете главную роль. Там замечательные актерские работы. Мне очень понравилось, как работают Ильин и Брусникин. Это абсолютно такая публицистическая вещь, современная, хотя она и про Чехословакию. Почему Вам показалось важно именно во МХАТе участвовать в таком очень современном спектакле?

С. ЮРСКИЙ: Ответ простой. Это не документ, а социальная драматургия. Это шлейф и опора на Горького, конечно, «На дне», о чем говорит сам автор. Но, на мой взгляд, еще и на Брехта. Здесь зондовые вещи, прямые выходы разговора со зрителем, как бы сказанные с импровизационным духом. Это театр, который говорит о сегодняшнем дне. Для меня это единственная такая пьеса. Я не знаю, где был бы разговор в таком масштабе на 40 персонажей и на 40 лет времени, и про сегодняшний день с самыми щекотливыми проблемами: как жить при свободе и каково при свободе. Такая пьеса единственная. Мне кажется, это как раз в традициях МХАТа говорить о сегодняшнем дне и говорить о вещах социальных, а не о вещах орнаментальных, к которым сейчас слишком склонен театр. Красивые орнаменты по поводу. А здесь прямой разговор. Кроме того, я могу утверждать, что здесь хорошие роли, это одна из лучших ролей, которые мне пришлось играть.

А. МАКСИМОВ: Вам кажется, что это дело театра впрямую говорить о сегодняшнем дне?

С. ЮРСКИЙ: Абсолютно.

А. МАКСИМОВ: Есть «Тот самый Мюнхгаузен» Горина, тоже, на самом деле, про нашу жизнь. Но как-то по-другому. Или Чацкий.

С. ЮРСКИЙ: Чацкий — это аллюзионный театр. А то, что была пьеса Горького, великого русского драматурга, «На дне» в то время. Подумайте о тех, кому плохо, вы, сидящие в зале, ходящие в зал за довольно крупные деньги. Вспомним о наших братьях, которые никогда не были в театре. И посмотрим их точки зрения на сегодняшний день. Посмотрим на тех, кто делает там, внизу. И мне кажется, что это благородный и прекрасный порыв.

А. МАКСИМОВ: …. вернемся к спектаклю. О нем уже есть какие-то отклики. Вас удовлетворяют отклики зрительские и критические?

С. ЮРСКИЙ: Зрительский отклик только начался. Мы сыграли четыре раза: дважды для коллег и критики, дважды — для зрителей.

А. МАКСИМОВ: Это разные были спектакли?

С. ЮРСКИЙ: Разные очень, но кроме первого, когда люди не очень были готовы сыграть с нами в эту игру. А это игра. Три спектакля были выше всяких ожиданий. Я ожидал, что будет нормальная реакция. Думаю, если спектакль удержится, трудно удержаться, слишком много составных вещей, 40 артистов. Это небывалое для сегодняшних дней. Не массовка, а 40 артистов играют роли, это очень трудное сочетание. Массовку можно дрессировать, толпой вышли под ритмы, здесь этого нет. Да, я очень удовлетворен реакцией, но не могу не сказать, что в сегодняшний день, такой морозный, с моими длинными путешествиями по делам по метро, такие пробки в городе, что ездить очень трудно. Метро я никогда не чурался. Метро привело меня к газетам. Вот в газете «Известия» о драматурге Павле Когоуте, авторе этой пьесы, написано так… Он ведь романист, один из самых крупных писателей сегодняшней Чехии, и признанный Европой, очень признанный Россией, потому что в свое время он сделал просто переворот в театре. Рецензент по поводу этого старого человека, приехавшего к нам, пишет: «Переведенный на русский язык роман «Палачка», бывший в большой моде несколько лет назад (тем, кто сумеет его дочитать, впору выдавать премию)»… Так он зачеркнул прозаика Когоута. Двумя строчками ниже он написал про нашу пьесу: «Специально надо рекомендовать молодым драматургам, на его примере (Когоута), они поймут, как не надо писать пьесы». Так он расправился с одним нашим гостем.

А с его режиссером — это главный режиссер и директор театра в Пльзене, его зовут Ян Буриан, написал: «Тут и пьесе конец. А если добавить, что ставил ее дотошный старательный и занудный чех, добросовестно утопивший действие в словах, то хороших мхатовских артистов останется только пожалеть». От имени 40 мхатовских артистов и руководства театра я смею заявить, что это переход на личности и оскорбление наших гостей. Наша радость работы с Яном Бурианом, наша радость работы с Павлом Когоутом не зачеркнута этими словами. Но развязность тона (я не говорю: нравится — не нравится), но позволить так оскорбить их, сегодня я говорю так: вы этим оскорбили нас. Не надо нас жалеть. Мы долго молчали, слушая многочисленные оскорбления критиков. Отныне я от имени актеров говорю. Мы не будем судиться, чтобы не повышать ваш рейтинг, но мы будем публично говорить о том, что мы считаем не просто неправильным, а безнравственным и наглым, на что вы не имеете, господа, права.

Добавлю, сегодня же, там же, в метро я с ужасом увидел портрет моего друга Олега Басилашвили и заголовок «Олег Басилашвили попал в реанимацию»… Написано: «только у нас». Дальше наглейшая, бездарная статья разговоров с врачами, которые рассказывали, как и от каких болезней умирают. Вот за это вообще судить можно. И, наконец, гордая надпись «фотография автора», видимо, через стекло. Я позвонил в Питер, я говорил с женой Олега Валерьяновича. Как видите, фотография мутная, она сделана тайком через стекло. Хочу сообщить, что Олег Валерьянович болен, он человек пожилой, не здоровый как все мы. Но, слава богу, все, в общем, нормально. И раздувать всю эту историю есть моральное преступление. Отныне буду пользовать все случаи своего публичного появления, чтобы бороться с этой обнаглевшей частью прессы.

А. МАКСИМОВ: Лично я с огромным уважением отношусь к газете «Известия», исключая театральный раздел. Потому что, на мой взгляд, там происходят просто безобразные вещи. Это же реклама, человек, написавший это, счастлив…

С. ЮРСКИЙ: Случайно обратил внимание. Именно по причине такого отношения к театру, я эту газету всегда выписывал, а последние полгода эту газету выписывать перестал.

А. МАКСИМОВ: А Вы считаете, что можно что-то переделать?

С. ЮРСКИЙ: Ничего переделать нельзя. Мало того, я совершенно не убежден, что мы можем спорить. Это мы впустую будем тратить время. И наш спор ничем не разрешиться, потому что я буду продолжать играть спектакль, а этот критик никогда больше не подумает, не вспомнит о нем. Но то, что он оскорбил, перешел на личности, во вех таких случаях я буду везде, где смогу, публично об этом объявлять, как о факте нарушения элементарных правил вежливости и приличия…

А. МАКСИМОВ: Ситуация, при которой любой человек по газете может любого создателя спектакля обругать как угодно. Эта ситуация может как-то измениться, и что в такой ситуации делать?

С. ЮРСКИЙ: Нет, не может измениться. Ничего не делать. Я никаких рецептов не даю. Я просто говорю, что та радость, которую мы все, всем громадным коллективом театра, выразили в нашем звонке уже приехавшему в Прагу Яну Буриану, мы крикнули «Привет, наш режиссер!», с которым нам было столь радостно. Для нас оскорбительно, когда газета в таком тоне говорит «пожалеем артистов». Не надо нас жалеть, уважайте нашего гостя.

А. МАКСИМОВ: А почему на вас это так действует, все-таки, как кто-то мне сказал, что статья в газете — это мнение не более чем одного человека?

С. ЮРСКИЙ: Мнение одного человека. На дуэль вызывали за мнение одного человека, а не коллектив. Требуется сатисфакция. Но он публично себе позволяет оскорблять моего друга. А то и друга целого коллектива, не называя даже имени, имя сказано в начале, «этот чех»… Это что такое? Этот еврей, этот татарин… Можно так говорить?