«Орнифль, или сквозной ветерок» Жана Ануя – Орнифль. Постановка С.Ю. Юрского. Театр им. Моссовета. Премьера состоялась 2 декабря 1986 года.

В ролях: С.Юрский, Н.Тенякова, О.Остроумова, Б.Иванов и др.

Телевизионная версия -1993 год

Давно хочу спросить: для чего вы поставили в свое время такой спектакль, как «Орнифль, или Сквозной ветерок»?

— «Орнифль» — это мое нынешнее самоощущение. Смысл этой вещи —- ненужность поэта в торговом обществе. Это тот редкий случай, когда чем дольше спектакль идет — тем лучше его принимают.

— Видимо, мы только сегодня «дозреваем» до его понимания. 

Юлия РАХАЕВА. Контрапункт. Московский комсомолец, 14 августа 1990 года

М. Анастасьев. Превращение Дон-Жуана. — Литературная газета, 22 апреля 1987 года

OТНИМИТЕ у Фауста могучий порыв к абсолюту и оставьте только обывательское копание в архивах. Лишите Гамлета воли правдоискательства и вообразите его хлюпиком-либералом. Поставьте на место Дон Кихота — бесстрашного рыцаря справедливости недотепу и фантазера.

Совершите все эти превращения, и будет найден ключ к пьесе Жана Ануя «Орнифль, или Сквозной ветерок», поставленной на сцене Театра имени Моссовета Сергеем Юрским. Потому что под именем заглавного героя, сочинителя куплетов для варьете и короля парижского бульвара, выступает еще один знаменитый персонаж мировой литературы — Дон Жуан.

Нет, ни драматург, ни режиссер не провоцируют плоских аналогий, дорожат достоверностью места, времени, лиц. Шестидесятые годы нашего века с их вседозволенностью — это шестидесятые годы, бульвар с его законами — это бульвар, деньги, за которые можно купить все — женщин, славу, почести, — это деньги, общепонятный язык. Словом, комедия нравов современного общества, какие стал писать в какой-то момент знаменитый автор «Антигоны» и «Жаворонка».

Но вот пародийно зафиксируется давно знакомый жест, перевернется некогда сказанное слово, выстроится целый эпизод— облачась в парики XVII века, персонажи шаржируют стиль «Мнимого больного» — и тайное выйдет наружу, Орнифль начнет перекличку с Дон Жуаном. Но как же безнадежно измельчал он!

У Мольера это бесчестный и жестокосердный циник — и в то же время глубокий и сильный ум; пустая душа — и в то же время человек, великолепно презирающий условности. У Байрона — смешной романтик, но также и бунтарь, и даже защитник слабых. У Пушкина — имморалист, но и дерзкий нарушитель канонов, и, черт возьми, действительно покоритель сердец.

В XX веке Дон Жуан утратил все — и отвагу, и живость духа, и вольномыслие, и готовность бросить вызов всем силам мира. Такой свидания Командору не назначит. Попробуйте представить себе Дон Жуана страшащимся смерти — абсурд. А Орнифль с тревогой прислушивается к перебоям в работе сердца. Главное же — из врага условностей он превратился в их пленника, принял закон культуры, которую в наше время назвали массовой. Вот почему, пожертвовав даром художника, он превратился в поставщика скабрезностей. Вот почему, внутренне презирая рекламу, он готов впустить ее к себе в дом — поэта делают не стихи, а первополосные материалы еженедельников. Вот почему даже в искусстве соблазна он изрядно потускнел.

Положим, кое-что все-таки осталось. Например, чувство дистанции между подлинным и неподлинным. Или остроумие. Или пробуждающаяся все же порой легкость в любовной игре. Но осталось ровно столько, чтобы видны были размеры утраты. И чтобы стать выше — но ненамного — окружающей пошлости.

Спутники Орнифля поглощены ею без остатка. Сганарель превратился в Маштю — бывшего торговца скобяными товарами, а ныне миллионщика — владельца кабаре. Эльвира — в графиню Ариану: вместо женственности — манерность. Призрак — в жуликоватого проныру отца Дюбатон.

Все понижается, все становится предметом игры и торга. Поэзия, где утратилась разница между стихами Аполлинера и шлягером. Религия — псалмы исполняются в ритмах эстрады. Сама смерть — герой умирает-таки от инфаркта, но какой-либо значительности, трагизма финал лишен.

«Орнифля…» и некоторые другие пьесы Ануя, в том же роде написанные, называют «колючими». Но «колючие» — не значит разоблачительные, не значит сатирические. Во всяком случае, С. Юрский ставит свой спектакль как веселую комедию, стремится избежать любого нажима. Он просит художника Б. Мессерера построить декорацию так, чтобы ничего не выпячивалось, — обыкновенная гостиная, ну, может быть, с едва едва уловимым налетом мещанства. Просит актеров играть легко, стремительно, не указывая на  себя пальцем: вот, мол, во что мы превратились. Словом, все это театр, веселое представление — пустые и все же забавные четверостишия, танцы, музыка, световые эффекты, броские реплики.

Но такая легкость трудно дается, ибо шутки, говорят умные люди, надо сопровождать комментариями, то есть обнажать смысл, который сохраняется в любой буффонаде.

Как это делает постановщик? Он стремится выработать эстетику граней, на которых юмор, не утрачивая основных своих качеств, перестает все же быть только юмором. Для этого, скажем, придает всему третьему акту форму сновидения: во сне предметы с особенной свободой взаимозаменяются, расслаиваются, снова сходятся. Но основное, конечно, — сам стиль исполнения: нужно сыграть роль так, чтобы и автопародия чувствовалась, и натуральность сохранилась.

У персонажей первого плана эта нерасторжимая двойственность замечательно получается.

Маштю (Б. Иванов) — клоун, и сам знает, что клоун, но вместе с тем он всерьез утверждается под солнцем.

Мадемуазель Сюпо, секретарша Орнифля (Н. Тенякова), откровенно манерна в жесте, в интонации, и вместе с тем убеждена, что отреченно служит высокому искусству. С каким восторгом спешит записать строку патрона и как ранит ее тут же раскрывающийся подлог: авторство, оказывается, принадлежит Вольтеру, или Рембо, или Аполлинеру.

Ну и, конечно, сам Орнифль — С. Юрский: игра высшего класса, абсолютное чувство меры.

Сопровождение, периферийные действующие лица слабее, много слабее, у них искомого единства не получается. Никак не может найти точный рисунок игры сын Орнифля Фабрис — В. Сторожик: слишком уж серьезен. И вовсе выбиваются из стиля спектакля маски театра XVII века— Гапопен (В. Гордеев) и Субитес (П. Арлазоров)—они раздражительно шумливы, натужно ироничны, начисто лишены легкости, какая необходима представлению.

Впрочем, спектакль Театра имени Моссовета сохраняет, кажется, возможности роста. Я видел «Орнифля» дважды на протяжении месяца — заметны сдвиги. Чуть быстрее — а надо еще быстрее — играются мольеровские сцены. Приблизился к характеру роли В. Сторожик.

Каков же со всеми этими удачами и просчетами итог? Мораль не выпячивается, но — улавливается; времена героев остались позади, и культура, заменившая их мыльными пузырями, заслуживает лишь насмешки.