• Наталья Каминская. Лета шалунью рифму гонят… Газета «Культура» 1999
  • Ирина Петровская. Юрский читает «Онегина» —  Известия, 5 июня 1999
  • Наталья Каминская. Старомодная комедия. — Культура №20, 1999
  • Ксения Ларина СЕРГЕЙ ЮРСКИЙ. Человек Ниоткуда. 4 минуты с театром. Эхо Москвы.20 сентября 1999
  • Григорий Заславский. Непрочный материал.»Независимая газета», 1999
  • Лариса Сегал ( г.Ижевск). О Сергее Юрском. РЭГ, № 23 [29] 6 декабря 1999 г. 
  • Мария Седых. Что тот  ветеран, что этот. Дель арте по-русски — название газеты неизвестно, №47, декабрь 1999

Наталья Каминская. Лета шалунью рифму гонят… Газета «Культура» 1999

Если бы Сергей Юрский не прочел на телевидении «Евгения Онегина» примерно тридцать лет назад, а сейчас, в свои собственные уже не тридцать сделал бы это впервые,  не стоило бы ломать голову над феноменом автора романа с точки зрения возраста. Но тридцатилетний Юрский читал роман тридцатилетнего Пушкина, и самое замечательное в этом было то, как совместились мироощущения ровесников, актера и поэта. Как улетучилась в миг извечная чтецкая дистанция, и Пушкин, язвительный и романтичный, Пушкин болтун и мудрец, хулиган и философ предстал перед нами не только в лирических отступлениях, но, что самое интересное, и в персонажах романа. Кто сквозь кого просвечивал (актер, поэт?), право, не хотелось гадать.

 В нынешнем «Онегине», показанном на канале ТВ Центр, Юрский рискнул сделать тот же ход. Он вновь совместил мироощущения – свое и поэта. Смущала ли его при этом разница в возрастах автора и его собственного? Думаю, нет. Более того, артист намеренно не стал ее скрывать. Прибавив в декорации (в прежнем «Онегине» обошлось стульями и свечами, здесь художник Александр Бойм создает театральную среду), обретя цвет и меняя костюмы, Юрский по-прежнему с цилиндром и тростью. К тому же нисколько не убавил грации.

Снова меняет «маски»: только что была смущенная Таня, а вот уже основательная Няня. Снова сон Татьяны звучит в интонации полубреда, а когда Онегин клонит голову свою на Танино плечо, очень некстати входит Ленский, и эпизод этот опять смешон и снова разряжает атмосферу трагического предчувствия.  Снова в главе «Дуэль» ключевым, звучащим на крике становится слово «кони» (даже и они храпят и бьются при виде бессмысленной жестокости). Опять окрашены сарказмом и Петушков, и Пустяков, «остряк. Недавно из Тамбова».

Но есть совпадения посущественнее, ибо личность актера вновь совмещается с alter ego автора. И первый сообщает артериям романа собственную кровь, снабженную кислородом ровно настолько, насколько позволяет прожитое, пережитое и наблюдаемое ныне. «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей» — не горькое прозрение, а спокойная констатация давно свершившегося факта. «Татьяна верила преданьям простонародной старины» и все связанное в романе с домом Лариных,  сознательно окрашено  у нынешнего  Юрского в руссоисткие тона. Антагонизм светской суеты с «натуральной» жизнью – одна из доминирующих тем этого «Онегина».  На этой территории можно даже мысленно вернуться к гипотетическому будущему не убитого в тридцать восемь лет поэта. К сорока годам прожив то, что по духовной насыщенности троекратно превышает допустимый объем, засел бы он мудрецом в уединении и глуши, полюбил бы домашний уют (как ловко  расставляет Юрский тарелки к обеду у Лариных!), изредка навещая свет, не смотрелся бы более Чайльд-Гарольдом.

Сопротивляется ли текст романа такой активно авторской интонации исполнителя?  Ничуть! Открывается в новых объемах. И, похоже, может открываться, пласт за пластом, до бесконечности. И именно в личностном пристрастном прочтении. Отринув неуместные в нынешней его поре живость и темперамент, Юрский как хороший реставратор очищает от патины портрет Татьяны. На ней как на идеале не только женском, но общечеловеческом, скрещиваются у него все смысловые линии романа. Признание Татьяны Юрский читает и впрямь «начитаться не может», сообщая каждому слову нескрываемое сердечное расположение. Корреспонденцию же влюбленного Онегина пробегает сухо. Не оставить повзрослевшему Евгнению ни шанса на значительность вспыхнувших в нем чувств – это сурово! Но – факт. Ответ Татьяны произнесен актером так, будто целая жизнь не Лариной только, но и Пушкина, и самого Юрского подошла в нем к своему моменту истины. Кажется, одной Татьяне, которой слегка за двадцать, не вложить бы в эту отповедь столько достоинства, мужества и печали. 

Ирина Петровская. Юрский читает «Онегина» —  Известия, 5 июня 1999

За это телевидению можно простить многое.

«До дня рождения Александра Сергеевича осталось…» Несмотря на сладкий голос диктора, ведущего на ОРТ отсчет времени, оставшегося до пушкинского двухсотлетия, есть в этом ежесуточном хронометре нечто угрожающее. Так в день президентских выборов 1996 года то же ОРТ, хронометрируя часы и минуты, оставшиеся до конца голосования, пыталось подвигнуть вялый электорат выполнить свой гражданский долг, иначе… далее следовал длинный список преступлений коммунистов. А часики на зловещем черном фоне стучали: тик-тик-тик. Не пойдете на избирательный участок — вам же хуже будет.

В одном из сюжетов НТВ некий специалист по избирательным технологиям тоже связал Пушкина с выборами. Мол, если бы Пушкиц сегодня баллотировался в президенты, его бы избрали всенепременно. Во-первых, благодаря рекламе, которая никому из политиков и не снилась. Во-вторых, благодаря стопроцентному рейтингу популярности… Ой ли, господин технолог? Наш народ теперь на мякине, то бишь на рекламе, не проведешь. Уяснили, кажется, что чем навязчивее реклама, тем мерзее рекламируемый объект. Вон Жириновский что только ни делал? И пел, и с девушками в кабаре отплясывал, и водку своего имени выпустил, а прокатили его белгородцы на губернаторских выборах.

Так и юбилейный пафос народ интуитивно отрицает, снижая его анекдотами. Вот один из них: забирают в милицию бомжа. Там спрашивают: «Имя, фамилия?» Бомж: «Не помню». — «Откуда родом?» — «Не помню». — «Родные- близкие есть?» — «Не помню». — «Ну хоть что-нибудь вы помните?» — «Помню: до дня рождения Александра Сергеевича осталось семь дней».

А вот и случай из жизни. Намедни заходит соседка. Вдруг ни с того ни с сего: «До дня рождения Пушкина осталось четыре дня». — «Это ты к чему?» — удивляюсь. «Так нам на следующий день после его юбилея горячую воду включат. Я раньше по календарю счет вела, а сейчас по телевизору. Удобно».

Заглянула я в телепрограмму грядущей недели и поняла: несмотря на то, что весь этот год вроде бы пушкинский, уже на следующий день после юбилея ничто, кроме горячей воды, не напомнит моей соседке о Пушкине. Разве что канал «Культура» с музыкальной программой об «Онегине» да юмористический сериал «Балда» на шестом канале, к Пушкину имеющий только то касательство, что слово «балда» придумал и запустил в народ он, гений русской словесности.

Конечно, главные юбилейные мероприятия еще предстоит пережить — и пафосное собрание культурного бомонда в Большом театре, и гала-концерт звезд эстрады на Манежной площади, и многое- многое другое, вошедшее в меню пушкинского дня на ТВ. И хотя стало уже модным в так называемых культурных кругах брюзжать по поводу избыточности юбилейных торжеств, мероприятий и телешоу, в которых Пушкин соседствует с прокладками и средством от поноса, мне вдруг показалось, что брюзжать, в сущности, не о чем. Брюзжа и пытаясь защитить «нашего Пушкина» от глупости и пошлости масс культа, все мы невольно уподобляемся экскурсоводам- патриотам из довлатовского «Заповедника». Помните: «Вы любите Пушкина?.. — Люблю. (Так, думаю, и разлюбить недолго.) — А можно спросить — за что?.. — Любить публично — скотство! — заорал я… — Пушкин — наша гордость! — выговорила она. — Это не только великий русский поэт, но и великий гражданин… Ознакомьтесь с методичкой».

Нет, только не это. Только не любовь по методичке, только не каноническое поклонение «великому гражданину». Пусть все любят Пушкина, как хотят и как могут. Или не любят. Тоже для Пушкина беда небольшая («Поэт, не дорожи любовию народной»). Но не будь этого юбилея со всеми его издержками, кто и когда на телевидении решился бы, к примеру, на запись «Евгения Онегина» в блистательном исполнении Сергея Юрского? Жаль, канал «ТВ Центр» не умеет «продавать» свой лучший «продукт» так, как умеют делать это (и часто далеко не с лучшим продуктом) ОРТ и НТВ. «Онегин» на «ТВ Центре» прошел как рядовое блюдо — без всякой рекламы в прессе и выразительных анонсов в эфире. По субботам и воскресеньям Юрский читал «Онегина», главу за главой — в течение двенадцати вечеров, полностью опровергнув утверждение, что поэзию нельзя адаптировать к телевидению. 

Можно, если это настоящая поэзия, если это великий артист, слушая которого видишь не только его лицо и условный реквизит, едва намекающий на реалии ушедшей эпохи. Видишь и чувствуешь саму эпоху, живо представляешь персонажи и события романа, а главное — слушаешь божественные стихи. Юрский читает так живо, так вкусно, так смешно, так мудро, так неожиданно, что временами кажется: а уж того ли «Онегина», который знаком с юных лет, мы слышим? Вроде бы в том «Онегине» было как-то по-другому, не так. И вот уже хватаешь с полки, откровенно говоря, давно не открывавшийся заветный синий томик и, углубившись, понимаешь, что не знаешь «Онегина».

Авторы проекта — Наталья Серова и Татьяна Смородинская — рассказали мне, что, работая над записью «Онегина», они тоже сделали свои открытия (о них зрители узнают сегодня из программы «Пять тысяч гениальных строк». Предисловие к фильму «Евгений Онегин» ,«ТВ Центр», 23.10). Вот, допустим, классическое:

Надев широкий боливар,
Онегин едет на бульвар...

Несколькими строками ниже:

Уж темно: в санки он садится.
«Пади, пади!» — раздался крик;
Морозной пылью серебрится
Его бобровый воротник.

Режиссер Наталья Серова рассказывает: «Записываем первую главу. Доходим до этого места. «Боливар», как известно, модная в ту пору широкая шляпа из плетеной соломки. Значит, на дворе лето. А откуда летом бобровый воротник? Или возьмем третью главу: Татьяна ожидает приезда Онегина. «Смеркалось, на столе, блистая, шипел вечерний самовар… Татьяна пред окном стояла, на стекла хладные дышала…» Наконец, «Евгений! «Ах!»… И ждет: нейдет ли? Но не слышит. В саду служанки на грядах, сбирали ягоды в кустах». Какие ягоды можно «сбирать» в темноте?»

В общем, съемочная группа и удивлялась, и недоумевала, пока не поняла: Пушкин создавал никакую не энциклопедию русской жизни, а Образ этой жизни, для которого не столь важны такие мелкие детали, как ночной сбор ягод или соломенная шляпа зимой.

Фильм снимали полгода. Когда-то, тридцать лет назад, Юрский уже читал всего «Онегина» на Ленинградском ТВ. Сохранились в записи лишь две главы. Артист очень боялся приступать к новой работе. Заново учил. В начале съемок плохо себя чувствовал, даже волновался, успеет ли закончить работу. Отмечая окончание съемок, Серова спросила его: «Как самочувствие?» Юрский воскликнул: «Поразительно, но я здоров!» А ученые из Пушкинского Дома так отрецензировали фильм: «Вы доказали величие Пушкина — строчки, написанные молодым человеком, кажутся абсолютно органичными в устах человека немолодого». Эта рецензия подтвердила слова академика Сахарова из его дневников: «С Пушкиным каждый в России проживает вторую жизнь».

В воскресенье, в день рождения поэта, «ТВ Центр» повторит этот фильм в режиме «нон-стоп». Я очень рекомендую тем, кто действительно любит Пушкина и раздражен попсовым разгулом вокруг него, не пропустить «Онегина» в исполнении Юрского. Разумеется, камерность, интеллигентность, неторопливость фильма требуют от зрителя, привыкшего к клиповости и суетливости нашего телевидения, определенной душевной работы, соответствующего настроя. Этого «Онегина» нужно не глотать, обжигаясь и давясь, а пить как хорошее вино — смакуя. Попробуйте. Не сомневаюсь, что эта работа войдет в культурный фонд российского ТВ.

ОРТ тоже прочитало всего «Евгения Онегина», разбив его по строфам и разложив по голосам монтажников-высотников-пожарников-ремонтников (по принципу: одна голова — одна строчка). Пропал «Онегин» в коллективном бессознательном проговаривании — исчез не только смысл романа в стихах, но и ритм стиха. Словно туристы, приехавшие в пушкинские места по дешевым путевкам, пробежали народные массы по «Онегину» галопом по Европам. Телевизионщики, задумавшие этот по-своему грандиозный проект, как сказал бы Сергей Довлатов, «к поэзии в общем-то равнодушны… Им важно ощущение — я здесь был. Необходимо поставить галочку в сознании. Расписаться в книге духовности…»

А может быть, и это не так уж плохо? В книге духовности телевидение давно и расписываться-то стыдилось. Не было бы счастья, да юбилей помог.

P.S. О других пушкинских проектах, в том числе о «Живом Пушкине» Леонида Парфенова, поговорим на следующей неделе, когда со дня рождения Александра Сергеевича пройдет шесть дней.

Наталья Каминская. Старомодная комедия. — Культура №20, 1999

Название пьесы известного итальянского драматурга Альдо Николаи явно приложимо к актерам Ольге Волковой, Николаю Волкову и Сергею Юрскому. Или к им подобным. Впрочем, их “мало, избранных”. Никто из наших больших актеров, к счастью, никому не подобен. А если и понадобилось в этих заметках выстроить их в некий ряд, то именно по принципу “железного класса”, где “класс” — нечто большее, чем уровень мастерства и популярность у публики. Пьесу об итальянских стариках играют русские актеры, и арбузовский сентимент умножается на итальянские реалии жизни. Непостижимым, однако, образом оказался мир жителя Апеннин близок миру сказочника Старого Арбата. Собственно, “железный класс” — это представители поколения фронтовиков второй мировой войны, с возрастом не утратившие живого и непосредственного взгляда на мир. Речь об особой “закваске”, о старомодной системе ценностей, где более всего ценны мужская дружба и сопротивление невзгодам. Эта “уходящая натура”, в равной степени наблюдаемая что в Италии, что в России, вызывает смешанные чувства восхищения и печали. Однако итальянские завсегдатаи скверов выгодно отличаются от наших. К примеру, у Николаи эти старики в состоянии купить себе железнодорожные билеты, чтобы уехать к морю, да и одеваются куда приличнее наших ветеранов. 

Режиссер Николай Чиндяйкин, похоже, уговорился с актерами не прививать события на российскую почву, но и не педалировать итальянского происхождения. События отчетливо обретают притчевый характер. Старость здесь — временная физическая оболочка, за которой бьется противоречащая ей жизнь, — вечное двуединство, исполненное и надежды, и печали. Два старика-одногодка, живущие в унизительной зависимости от собственных детей, встречаются где-нибудь на бульваре и обретают друг в друге душевную опору, даже решаются на побег, сулящий им перемену участи. 

Стариков Бокку и Палью играют соответственно Сергей Юрский и Николай Волков. Женщину (ну как без женщины?), тоже пожилую и одинокую, играет Ольга Волкова. Трио блистательных артистов заведомо сообщает названию пьесы второй, сугубо театральный смысл. Тень мхатовского “Соло для часов с боем” незримо витает над спектаклем, хотя, конечно, в сугубо личностном, актерском аспекте — не в постановочном. Мужской дуэт подобран идеально. Палья — Волков — мягкий интеллигент, Бокка — Юрский — фрондер и забияка. Палья кажется рыхлым и податливым, Бокка — крепким и бодрым. 

Однако в момент долгожданного побега именно Бокка умирает, а Палья должен, видимо, радоваться уже тому обстоятельству, что остался в живых. Грустная история. Однако оставляет после себя ясное оптимистическое ощущение. И не оттого только, что комедия, что в поведении героев много откровенно смешного, в особенности у Юрского, чье умение разбавить трагедию дозами сокрушительного комизма общеизвестно. А, скорее, оттого, что перед нами победно старомодный актерский театр, главное свойство которого — объемная многокрасочная жизнь на сцене, полнокровное человеческое общение.

Юрский при этом играет южанина, а Волков — северянина. Палья не обладает взрывным темпераментом, не озабочен желанием во что бы то ни стало скрыть свои недуги и неурядицы. Бокка зато — персона с чудовищным гонором, с гипертрофированным желанием казаться благополучным (типично южное свойство). Оттого миг, когда мужская дружба достигла уже той стадии, где нет нужды держать фасон и можно признаться в истинном положении вещей, звучит у Бокки истерикой. Перед нами, как и предполагалось, гордый беззащитный ребенок. Дав публике вдоволь на смеяться, Юрский выжимает из нее и слезу.

Коль скоро к двум мужским одиночествам прибавляется и женское, возникает и треугольник. Смешной платонический треугольник, забавно проявляющий скорее мужские характеры, чем женский. Бокке болтливая дама, ее бесконечные кошки и шляпки явно мешают, Палья к ним снисходителен. Но, кажется, драматург отвел своей героине роль куда более существенную, чем она получилась в спектакле. В этой истории встретились все-таки три одиночества, а не два.

Автоматически следующие за словом “антреприза” упреки в дешевизне репертуара и беззастенчивой эксплуатации звездных имен на этот раз придется отложить. Пьеса хороша — именно оттого, что традиционна и человечна. Участие в ней замечательного эфросовского актера Николая Волкова, увы, много лет не выходившего на сцену, его тонкая интеллигентная игра плюс агентству “Арт-партнер XXI” за вкус к поиску. Сергей Юрский демонстрирует отточенную форму и глубочайшее проникновение в суть характера. Если подобные результаты — следствие эксплуатации “звездного” труда, комментарии излишни.

Ксения Ларина. СЕРГЕЙ ЮРСКИЙ. Человек ниоткуда. — 4 минуты с театром. Эхо Москвы. 20 сентября 1999

Как здорово не понимать, цокать языком, бить себя по ляжкам и восклицать с пьяными интонациями — Нет, ну как, как он это делает? Как просто сказать — гений! Как тяжело признать — Мастера в Юрском — много логики, много ума, много профессионального мастерства, но — как странно — он предсказуем наоборот. Парадоксальное чтение актера — я знала, что он поступит именно так — но это знание приходит уже после совершенного им поступка. Соединение логики и непоследовательности дает совершенно неожиданный результат — когда движение мысли обгоняет логику поступков, что еще раз подтверждает, да простят меня классики! — что сознание определяет бытие. Врожденное чувство ритма позволяет ему с одинаковой легкостью читать чужие стихи и писать свои — его образы просты иузнаваемы, из них создается настроение, из них вяжется фон эмоциональный, но когда вся мозаика рифм и видений складывается в единую картину — тут-то и понимаешь — о чем собственно сложены эти слова и этот ритм, подсказанный не формой и дико напряженным процессом материализации мысли . Логика его сочинений проста — вот, слышишь — это стук сердца, вот, видишь, это траектория его стука, она похожа на маятник по слуху, на цветок орхидеи по запаху, на картину Шагала по рисунку, на возвращение к возлюбленной — оттого покой, на возвращение к возлюбленной — оттого беспокойство, я слышу шумы — это шум ночного прилива — а значит, дорожка луны, уводящая в вечность и размеренный шаг волны — не слишком агрессивной и не слишком умиротворенной, а именно, так, как диктует сердце, похожее на пассажирский поезд, что останавливается в каждой дыре, мерно отстукивая ритм своего непреходящего движения, он знает пункт назначения и никогда не ошибется, но именно на этой станции, название которой никто не помнит, произойдет нечто, что ничего не значит для истории мира, но перевернет жизнь никому неизвестного человека, чью фамилию вы теперь узнаете и запомните, потому что она слишком похож на вашу — что? фамилию или жизнь? сыграют с вами злую шутку, когда зеркало ответит вам отчаянием и вы не узнаете себя, хотя сердце стучит в том же ритме, но кто-то увеличил громкость — и вам кажется, что его стук слышен всему поезду, всему пролетающему за окнами миру, всему человечеству, всей вселенной. Так, по законам артиста, писателя, режиссера и философа Сергея Юрского из ничего возникает НЕЧТО, опровергая все законы бытия. Жизнь свою он строит на сомнении. Не превращая ее в самоедство — я убеждена, что он не мучает близких, потому что любовь для него — это категория абсолютная . Эгоизм и эгоцентризм — признак бездарности и ординарности, а не таланта. Я мыслю, значит, я существую, а не убиваю, не мучаю, не уничтожаю. Сердце предназначено для сомнения, а не для утренней гимнастики. Не могу себе представить Юрского, бегущего по гаревой дорожке и с голливудской улыбкой беспричинного счастья на витаминизированном лице, Юрского, приветствующего прохожего безапелляционным — физкультпривет! Не могу представить Юрского, обрывающего ночного собеседника на полуслове, указывающего на дверь пьяному другу, поднявшего голос на дочь, а руку — на жену. Хотя, он хулиган, конечно, как любой импровизатор- но хулиган голубой крови — слишком воспитанный, слишком образованный, слишком свободный и слишком совестливый. Потому так дорожащий ритмом собственного сердца.

Григорий Заславский. Непрочный материал. —«Независимая газета», 1999      

Пьеса итальянского драматурга Альдо Николаи «Железный класс» хороша тем, что дает работу актерам старшего поколения. Комедия, которая обрывается на трагической ноте, позволяет располагать ею, когда сразу три хороших артиста претендуют на бенефис. Как раз такие, как Ольга Волкова, Сергей Юрский и Николай Волков. Именно они заняты в премьере театрального агентства «Арт-партнер ХХI» (режиссер Николай Чиндяйкин — ученик Анатолия Васильева, уже имеющий опыт работы в частных антрепризах).

Чужая пьеса почти в каждом слове понятна русской публике. Она рассказывает о том, что так или иначе настигает людей, независимо от места жительства и времени действия (в данном случае — Италия, наши дни), — о старости. И о смерти. В этом смысле она очень похожа на уже известные нам театральные истории — легендарные «Соло для часов с боем» и более позднюю, но не менее легендарную «Дальше — тишина». Всякий видавший, конечно же, прежде всего назовет имена актеров и, может быть, так и не вспомнит авторов этих пьес. Но то обстоятельство, что в общем-то особо не примечательные театральные истории превратились в истории, отнюдь не мешало и нынешней затее стать выдающимся событием. Может быть, наоборот, даже подстегивало, утверждая в верности избранной темы, в выборе артистов, не знаю — чего еще… Но что касается артистов — тут сомневаться не приходилось. И Юрский, и Волков, и Волкова — из тех, о ком без страха и упрека можно сказать, воспользовавшись определением, которое Марина Цветаева прилагала к поэтам: артисты с историей. За каждым — шлейф богатой событиями биографии, где биография — не перечень событий, а судьба. Даже их неудачи находят поклонников, готовых видеть только победы своих любимцев: что поделать, — легенда своим крылом бросает тень далеко-далеко вперед.

В старости — в рассказе о ней, — прямо сказать, ничего нового открыть нельзя, и в анамнезе обыкновенно присутствуют одни и те же обстоятельства места, времени и образа действия. Ничего нового нет в этом смысле и в пьесе «Железный класс». Кроме названия, данного по когдатошнему поименованию поколения, встретившегося с войной. Взгляд, вздох. Эх, какой оказался непрочный материал!.. Полвека спустя это воспоминание позволяет двум старикам сразу же перейти к общению «накоротке». Все остальное — из известных слагаемых: непонимание в семье, ставшие чужими дети, готовые отправить своих отцов в приют для престарелых. При таком раскладе одинокое житье-бытье единственной женщины, Амбры (Ольга Волкова), в этой истории предпочтительнее многочисленных родственников, сыновей, их жен, внуков, как у Бокки и Пальи, которых играют, соответственно, Сергей Юрский и Николай Волков.

Свое знакомство старики начинают с «переклички»: почки? печень? предстательная железа? Оказывается, что у Бокки-Юрского катаракта: «Так ты слепой?!» — торжествует Палья-Волков, который только что должен был совершенно поникнуть из-за этой самой вырезанной железы. «Зато у меня свои зубы, свои волосы, – не успокаивается Бокка. — Я сплю с женщинами!» – совершенно завирается он. Разговоры о болезнях понятны всем, кому за тридцать, и проходят «на ура».

«Нас ведь было много», — с некоторым удивлением говорит Волков об одногодках, в этот момент, кажется, вглядываясь в зал за поддержкой, — может быть, еще там кто-то остался? «Народу было полным-полно», — вспоминает он время, когда уходил в армию. Белый длинный шарф — веревкой — уныло обвивает его шею, бордовый, стильный — на шее у Юрского-Бокки.

Старики трогательно ссорятся и трогательно же заботятся друг о друге. Бокка покупает своему приятелю-сладкоежке эклер и ни за что не хочет поделиться этой своей покупкой с Амброй, готовой полюбить и заботиться о них обоих. А когда Палья наконец принимается есть, Бокка-Юрский усаживается в двух шагах, напротив и напряженно следит, как тот открывает рот, откусывает, принимается жевать, пристально ждет от друга выражения удовольствия…

Бокка умирает, так и не успев устроить побег… Да, они задумывают побег — от жизни, от черствой родни, от старости в конечном счете… Бокка даже покупает билеты на поезд и они уже предвкушают, как их будут искать, и как потом надо будет подумать о переводе пенсии.

Такая сентиментальная история должна, по идее, вызывать слезы. Но слез нет. Хотя, наверное, кто-то и плачет, уже приготовив себя к глубоким переживаниям. И влюбленный в то, что скажет Юрский или Волков, или Волкова еще до того, как они успевают открыть рот.

Беда! В спектакле Николая Чиндяйкина почти не остается места для простых человеческих чувств. Актеры — особенно мужчины — так заполняют все пространство и время своим мастерством, отшлифованным годами (да что там — десятилетиями!), что сочувствовать им не получается. С самого выхода на сцену Юрский и Волков берут такую высоту, играют «на все сто», обрушивая на зал какие-то нечеловеческие тонны приспособлений и приемов — мягкости, жесткости, метод Михаила Чехова и Бог знает что еще… А полный зал, замерев, – в жару, в духоту — напряженно вслушивается, вглядывается, пытаясь добраться до сути, понять изображаемую ими боль. (Хорошо еще, когда это всего лишь «внешняя» метафора, как у Волковой, у которой и на шее и на запястьях — колокольчики, и каждое слово этой восторженной воспитательницы детского сада на пенсии сопровождается витиеватым поворотом головы или взмахом руки — жестом! — и звенят, звенят бубенцы…)

Волков поначалу кажется мягче, за этой мягкостью не сразу открывается формальное существование, совершенно очевидное в финале, когда необходим настоящий драматизм, а его-то и нет. Все остальное — глуховатый голос — точно нездешний, откуда-то издалека, «неявная» дикция, некоторая общая усталость и вялость — хорошо знакомо поклонникам таланта и описано критиками.

Игра Юрского есть чистая форма, оправа. Есть даже надрыв в этой форме, как бы чрезвычайность, крайность, доведенность ее до какой-то конечности, обостренность формального рисунка при отсутствии жизни. Он точно показывает нам, как это можно сыграть. Старость, пытающуюся не замечать своих первых, вторых и третьих (последних) звонков. Старость, с которой совершенно не хочется ни считаться, ни тем более мириться. Старость… Ну, и т.д. В этой демонстрации Сергей Юрский добивается совершенства. Но драматизма в показе нет и не может быть — другие законы и природа игры. Чуть попроще он начинает второе действие. Но рядом с ним в этот момент Ольга Волкова. Определение трагикомическая в приложении к ней наполняется смыслом в обеих половинках сложного слова, так что ни одна из его составляющих не перевешивает, но, как сообщающиеся сосуды, смысл «прибавляет» то в одной, то в другой его части. Пульсирует, живет. Ей нравится, что одним своим видом, какой-то нелепостью, Амбра может развеселить, она восторженна, как бывают восторженны и в старости те, кому всю жизнь довелось иметь дело с детьми (а она и играет воспитательницу детского сада…). Вот такая здесь Волкова. Живая. А он, рядом с нею, — лишь на минуту, вдруг опрощает доведенный до крайности формализм своей игры.

Лариса Сегал ( г.Ижевск). О Сергее Юрском. РЭГ, № 23 [29] 6 декабря 1999 г.

Я спешу посмеяться над всем, чтобы мне не пришлось заплакать.

Пьер Бомарше 

Сергей Юрьевич Юрский появился в Ижевске холодным мартовским днем 1987 года. Среднего роста (а мне он казался всегда высоким), немного сутулый, седые короткие волосы, темные, с легкой грустинкой, глаза, внимательный взгляд. В обычной куртке и с обыкновенной дорожной сумкой.

Без всякого высокомерия отвечал на приветствия. Никакого намека на мировую известность. Очень уважаю таких людей. Несмотря на высокие звания и популярность, они не чванятся, не рисуются: «Вот я какой, обожайте меня!». Читатель, несомненно, отлично знает творчество Юрского. В самый разгар «застойного » времени (это сейчас так принято говорить о 1971-1984 годах) вынужден был Сергей Юрьевич покинуть брега Невы и обосноваться в Москве. С 1978 года он — актер театра им. Моссовета, где работает с упоением, выкладываясь до конца. Обожает слова А.П.Чехова по этому поводу: «Работать надо всерьез!» 

К его визиту в Удмуртию очень готовились, я сама это наблюдала, когда с младшим сыном проводила весенние каникулы в загородном профилактории «Дзержинец». Знаменитый артист должен был там поселиться вместе с женой, артисткой Натальей Теняковой.

Я обратила внимание на нее давно — еще в кинофильме «Старшая сестра». Наверняка, читатель помнит, что старшую сестру играла Татьяна Доронина, а младшую — Тенякова, совсем молоденькая. Дядю играл непревзойденный Михаил Иванович Жаров, всеобщий любимец, неповторимый Анискин. Но, надо отметить, на его фоне Тенякова нисколько не терялась, она показала талантливую игру. 

После этого у нее было много ролей, но мне особенно понравился ее дуэт с Юрским в широко известном фильме «Любовь и голуби». Они исполняют острохарактерные роли — соседей главных героев, пожилую семейную пару. И как играют! Вдохновенно, задорно, даже залихватски. Настоящий сибирский характер! И где они только подглядели эти жесты? Эту речь? Ведь оба — питерские… 

К сожалению, Тенякова приболела и не смогла приехать в Удмуртию.

 Руководитель агентства «Капик» Александр Кулябин очень сетовал по этому поводу, боялся, что люди станут возвращать в кассу билеты. К счастью, его волнения оказались напрасны. Встречи Юрского прошли при аншлаге. Выступления Сергея Юрьевича совпали с Международным Днем театра и потому можно с уверенностью сказать: ижевчане получили прекрасный подарок. 

Актер читал любимые произведения, отмеряя сцену театра им. Короленко широкими шагами. Сначала это были мизансцены из пьесы «Лес» А.Н. Островского, потом, рассказы Михаила Зощенко, далее — отрывок из спектакля «Мастер и Маргарита» по М. Булгакову. В заключение Юрский читал свои стихи, от которых я была в большом восторге. (Я вообще обожаю людей, которые сочиняют стихи, не являясь поэтами. Мне везло на таких людей — конструктор М. Т. Калашников, М. Л. Попович, певцы О. Газманов и А. Макаревич).

Несмотря на непогоду, у всех пришедших на творческую встречу с Сергеем Юрьевичем было приподнятое настроение. Создалось оно, без сомнения, благодаря обаянию и мастерству актера. Хорошо поставленным голосом Юрский бросал реплики в зал, как бы приглашая участвовать в разговоре. Его огромные темные глаза заразительно блестели. Когда зрители смеялись, Сергей Юрьевич выдерживал паузу и, как ни в чем не бывало, продолжал. Всем своим видом будто показывал, что он тут вовсе не при чем. Во всем, что делал Юрский, в жестах, словах, взглядах, движениях — рвался наружу не дюжий талант. Талантище!

Возвращаясь в профилакторий, я невольно вспоминала роли Сергея Юрьевича в кино. В моем воображении сразу же возникали его герои в фильмах «Республика Шкид», «Время вперед!», «Золотой теленок». Какие запоминающиеся образы! 

А через час приехал утомленный Юрский. В Каминном зале его ждал изысканный ужин. Лица, сопровождающие актера, приняли это как положенное, знали, что так будет. Начальник оздоровительного комплекса «Дзержинец» Людмила Ивановна Зонова не допустит, чтобы было иначе, только высокий этикет, только первоклассный сервис!

Именно так здесь встречали Наталью Гундареву и Сергея Шакурова, Валентина Гафта и Игоря Квашу, Александра Абдулова и Лию Ахеджакову, Игоря Дмитриева и Михаила Светина. Господи, всех и не перечислить! И все они покидали окрестности «Дзержинца» весьма довольные.

Юрский (было видно) даже немного опешил, не ожидая подобного в российской глубинке. И первые его слова, как и следовало ожидать, — благодарность в адрес хозяев. А потом разговор зашел о месте и роли личности актера в нашем непростом времени, о современной теме в искусстве.

Как-то незаметно тема беседы перешла на простые житейские дела: о погоде, молодежной моде, детях. Сергей Юрьевич сказал, что дочка тоже подалась в артистки.

— Нагляделась на нас с матерью и самой захотелось попробовать. И ведь получается! Я — папа строгий, но тут приходится признать: есть у девчонки божья искра! — На усталом лице Юрского заиграла довольная улыбка.

Эти строки я дописывала в последний день мая 1998 года. Было воскресенье. На столе среди детских книжек и газет лежала программа ТВ. Мне бросилась в глаза строка: «Русский век. Сергей Юрский в беседе с Андреем Карауловым». Ну, надо же! Прямо телепатия…

Конечно, я не могла не посмотреть эту передачу. Она оставила в моей душе двоякое чувство. Во-первых, я была рада новой встрече с Сергеем Юрьевичем, хоть нас и разделял экран. С большим одобрением слушала чеканные фразы актера:

— Ощущение пути должно быть. Боюсь остановки… Неумение пользоваться свободой — пагубно… Надо знать правду зла… Готов сыграть фигуру динамическую и гениальную — Мейерхольда, например… Нет наказания без вины — все за дело! 

А, во-вторых, остался неприятный осадок от манеры Караулова вести диалог. Большинство задаваемых им вопросов отличались вопиющей бестактностью и безапелляционным тоном. А рассуждения о словах А.С.Пушкина в адрес своих детей вообще повергли в шок. И, наверное, не меня одну.

К чести Юрского, он сразу поставил ведущего на место, дал ему достойную отповедь, приведя веские аргументы. Актер вступился за любимого поэта. (Кстати, никто так блестяще не исполняет «Евгения Онегина», как Сергей Юрьевич). Через неделю, 6 июня 1998 года великому поэту исполнялось 199 лет со дня рождения. Хотел ли Караулов принизить гений Пушкина своим цитированием, не знаю, но уверена, что подобное — веет цинизмом и обывательством.

Почти одновременно с этим интервью я узнала о радостном событии из жизни артиста — присуждении ему Всероссийской театральной премии «Золотая маска». На вручении Юрский говорил:

— Актер — художник… Он всегда бескорыстен. Художник работает на то, чтобы издать максимально чистый звук… А «звезда» всегда корыстна, «звезда» старается, в конечном счете, ради того, чтобы сохранять и расширять свои «звездные» амбиции. А чистый звук — он может родиться только в присутствии зрителей… Зрители также творят его, как артисты, и спектакль, концерт — это свидание… 

Как перекликались высказывания Сергея Юрьевича с моими мыслями! Как близки мне его понимание философии жизни и творчества актера! И дай Бог ему вдохновения, здоровья и терпения на этой тернистой, но благородной стезе! 

Мария Седых. Что тот  ветеран, что этот. Дель арте по-русски — название газеты неизвестно, №47, декабрь 1999

В  кипучей московской театральной жизни произошло событие на этот раз не волнительное, а волнующее. Волнительна у нас нынче регулярная сезонная раздача слонов.

Агентство Арт-партнер XXI принимало старейшего итальянского драматурга Альдо Николаи на премьере его пьесы «Железный класс». Спектакль игрался и в честь мэтра, и в его пользу, словно возвращая слову «гонорар» его первоначальный смысл: honneur — почет, знак уважения.

Так сложилось, что в этот декабрьский вечер и на сцене, и в переполненном зрительном зале многим простым вещам возвращали их исконный смысл: смеху — веселость, слезам — печаль. Герои не мудрствовали, а были мудры и потому не страшились сантимента и простодушных истин.

Да-да, они играли только про то, как много и как мало надо человеку, чтобы жилось теплее, как невыносимы одиночество и черствость близких, как краток миг бытия и как желанен до последней секунды.

Снобы, кажется, вскинули брови: вот так новость? А вам через Итернет сообщили что-нибудь поновее?

Конечно, в той виртуальной реальности не проживают заброшенные хорохорящиеся пенсионеры, ветераны войны, на лавочке в сквере ищущие собеседников и дружескую поддержку.

Но в ней не проживают и старые — не как мир, а как театр — Арлекин, Пьеро и Коломбина. Оказывается, если их вытащить из развеселой карнавальной толпы, переодеть в партикулярное платье и усадить на уличную скамейку, что и сделал режиссер Н. Чиндяйкин, то они нисколько не потеряют из своего бессмертного театрального арсенала — железный класс.

Бокку, Палью и Амбру играют артисты из нашего железного класса — Ольга Волкова, Сергей Юрский и Николай Волков.

Ах, сколько гневных филиппик брошено за последние годы в адрес антреприз, ох, сколько плакальщиков вокруг обветшавших театров-домов! На поверку — пустая риторика.

Юрский и Волков — беженцы театров с большой буквы, театров — империй. На маленьком дощатом помосте они творят так, будто из-за облачков на голубых небесах разрисованных ширм за ними наблюдают Товстоногов и Эфрос и перемигиваются: «Знай наших!»

Мучнистый, с легкой одышкой северянин Палья — Пьеро Волкова, острый в каждом жесте, в каждом движении погрузневший Арлекин — Бокка Юрский возвращают партнерству и театральный, и человеческий смысл. Передавая внутренние ритмы, считывая кардиограммы с музыкальной виртуозностью, скрывая за произносимыми словами невысказанные чувства, они приправляют итальянскую печаль соусом русской тоски. Рецепт сохранили — италорусские неореалисты.

Если бы в номинациях наших бесчисленных театральных премий значилась бы «за надежность в искусстве», то ее надо было бы вручить сразу после спектакля.

А для посвященных в тот вечер завершился еще один сентиментальный сюжет для небольшого рассказа — о памяти, верности и благодарности: сорок лет назад Юрский, дебютировавший в товстоноговском спектакле по пьесе Альдо Николаи «Синьор Марио пишет комедию», смог обнять своего крестного отца.

Да здравствует международная театральная мафия!