Сергей Юрский. ПРОЗРЕНИЕ «Петр Белов». В/о Союзтеатр СТД СССР. 1988. 

Статья написана для проспекта выставки, проходившей в ЦДА им. А.А. Яблочкиной. https://imwerden.de/pdf/petr_belov_katalog_1988_text.pdf

Человек ушел в белое пространство листа бумаги. В белый снег под белым небом. Ушел из комнаты, где бывали близкие ему люди, где был быт, была жизнь. Там стоял вот этот стол. На нем лежали вот эти ключи от этой квартиры. Лежали тринадцать рублей — эти самые, не другие — вот с этими номерами купюр. Чья-то рука взяла со стола чистый лист и поставила его ребром на плоскость стола. Как холст. Видимо, человек вглядывался в пустоту, предчувствуя, что она наполнится его волей. Так бывало много раз, так бывало много лет. Потому что человек был художником. Но на этот раз он увидел самого себя, одиноко уходящего.

Наверное, это было как прозрение. Вдохновляющее и беспощадное. Мысль стала осязаемой, телесной. Мысль коснулась бритвенно острой грани бытия.

 Судьба коснулась края жизни. Что почувствовал художник, когда философия, любовь к мудрости соединилась с сегодняшней живой болью, когда сложность выразилась через простоту, когда мастерски скомпонованный «эффект присутствия” в натюрморте вдруг наткнулся на предчувствие вечного отсутствия, когда его рука рисовала саму эту руку —руку того, кто уходил в белизну, оставляя неяркие следы?

Это была одна из последних картин Петра Алексеевича Белова. Он закончил ее в декабре 1987г. Его не стало 30 января 1988 г. Названия у картины не было или еще не было. Она была восемнадцатой из цикла, который был создан художником в последние годы и захватил его полностью. Всего картин осталось двадцать две. Белов был художником театра. Театр знал и любил. Оформил многие десятки спектаклей. Более всего в Театре имени Гоголя, а потом в ЦАТСА, где был главным художником. Конечно же занимался и станковой живописью. Пейзаж, натюрморт, портрет —в отпуск, в свободное время. Одно помогало другому.

От театра шел волевой посыл, примат замысла, воображение. От работ с натуры — естественность, «природность», лиризм. Но вот несколько лет назад художнику, который уже перешагнул черту своего пятидесятилетия, по-новому открылся смысл искусства, цель его и собственное призвание.

Мастерскую Белова найти нелегко. От Солянки подняться вверх, свернуть в Малый Ивановский переулок. Войти под каменную арку в захламленный двор со множеством старых неухоженных строений. Самое старое, самое поко­ сившееся, деревянное —нам туда. Поднимаемся по крутой скрипучей лестнице. Мастерская? Да какая там мастерская! Просто комната без удобств, небольшая и плохо освещенная. С телефоном, по которому можно позвонить, но который сам звонков из города не принимает … Тесно, повернуться негде. И при этом еще все время угроза выселения отсюда. Да, конечно, прежде всего надо подумать о мастерской. Нужны же условия для работы. Пусть не роскошные, но нормальные. Что там говорить —главный художник одного из крупнейших московских театров … и авторитет … и годы уже — пятидесятилетие пробило… Если бы заняться этим, конечно, добился бы.

Но некогда было. Всегда было некогда отбросить скромность: слишком большое усилие требовалось. А теперь вообще времени не осталось —открылась ослепи­ тельная перспектива: не думать и писать картины, эскизы. Но думать картинами. Всю жизнь он искал выражение замыслу драматургов, режиссеров. И находил. Или отражал по-своему то, что перед глазами, —людей, природу. И вдруг понял: надо самому в одиночку додумать главную мысль —что есть моя жизнь как единичное целое внутри жизни великого народа? Что и почему пережили мы все? Судьба всех и судьба каждого. Где мои близкие? Что я люблю и чего не прощаю? —Додумать картинами, додумать, творя.

Петр Белов не был избалован участием в престижных выставках. Его ценили как театрального мастера. Да и сам он относился к своим прежним картинам и этюдам, как к делу внутреннему, домашнему. Но услышал человек новый зов. Лег перед ним новый рубеж. Он перешагнул его и пошел в неизведанное. Выписанная со скрупулезной точностью, легла на полотно пачка папирос «Беломорканал» с надорванным уголком. Обычная коробка с привычным чертежом —как соединили два моря, по какой линии. А из надорванного уголка —издали смотрим —табак, что ли, просыпался? Поближе подойдем. Нет, не табачные крошки — люди! Тысячи людей идут туда, в темную коробку. Ведут людей, загоняют.

А вот поле одуванчиков. На нем прочно, давяще расположились ноги в тяжелых сапогах. Владельца сапог не видно: слишком высоко стоит. Все, что под ним, уже раздавлено. Но тень легла и на ближние и на дальние пространства. Шагнет — что будет с одуванчиком? Поближе подойдем к полотну. А в одуванчиках лица. Люди —живые, еще живущие. Их много, до горизонта.

А вот и владелец сапог. Лица еще не видно. Слишком громаден, открывается частями. Но уже видна рука с трубкой. Она движет армию навстречу врагу. Десятки тысяч людей в едином стремлении. Война! Беда. Битва, смертельный бой. И полководец ведет, подталкивает широким рукавом. Только вот — спичка. Трубку раскурил, чтоб лучше думалось, спичку бросил. А она ведь гигантская —человек сто накроет, а может, и тысячу —разница масштабов. И летит-то, падает не на врагов —на своих.

А вот, наконец, и лицо. Он! Вглядывающийся в песочные часы. Подойдем поближе. Не песчинки —черепа. Небывалое, жуткое время отмеряется. Признаюсь, эту картину я люблю не очень. По моему мнению, слишком прямое сопоставление, плакатная мысль. Но пусть плакат—он тоже искусство. И для Белова каждая картина была открытием собственного взгляда на жизнь, ступенью познания.

Еще не были произнесены слова «перестройка» и «гласность». Не в русле официально текущего времени начал свой цикл Петр Белов. Это было одно из тех явлений, которые впоследствии сделали перестройку и гласность необходимыми, объявленными сверху, но выстраданными снизу, как воздух нужными людям. Не о выставке думал художник —о ней и думать не смел. Отбирал из друзей —кому показать в мастерской? Кто поймет, проникнется и при этом не слишком будет язык распускать? И писал, писал дальше. Не деньги, не слава, не успех в узком кругу, не шум за рубежом —нет, не это! Об этом он просто не думал. Знал, что все это бывает, но к себе как-то даже никогда и не примерял. И теперь так было. Белов в эти годы в одиночестве своей мастерской явил пример кристальной чистоты отношений между мастером и его трудом. Душа звала, и он откликался, отдаваясь весь с каким-то запредельным бескорыстием. Случился инфаркт. Петр пролежал полтора месяца. А, вернувшись из больницы, на следующий же день —в мастерскую. Ему говорили: подождите выходить, сердце не окрепло —четвертый этаж без лифта, посидите еще дома. Он улыбался (он вообще часто улыбался) и от любимых жены и дочери, по которым так соскучился в больнице, уезжал туда, к своим холстам.

Отец, мать —люди в тумане стоят, как кресты, раскинув руки.

Трагические портреты дорогих, почитаемых —Мейерхольд, Булгаков, Пастернак. Одна из лучших работ — «Сумерки. Портрет брата” . Окно с газетными полосками крест-накрест, и тень лица за стеклом. Воздух времени, образ и… материальные следы времени — газетные оборванные строчки. .

Белов торопился. Мысли не иссякали. Блокноты полны замыслов. Он торопился писать, не торопился опубликовывать. Это должны были сделать другие. Как всегда они оказались слишком медлительными. Мучило ли его это? Возможно, но заметно не было. В последний год жизни он казался счастливым. Он ощутил божественную гармонию между замыслом и свершением. Работал много и легко. А то, что творение и признание еще не замкнулись в цепь, так это для него было дело второе. Действительно так! Клянусь и свидетельствую.

Была в Москве на переговорах выдающаяся английская актриса театра и кино Ванесса Редгрейв. Мы дружим. Она спросила: что интересного посмотреть в Москве, что нового? Я повел ее к Белову. Через каменные ворота, по захламленному двору, по скрипучей лестнице. Белов расставил картины. Актриса много повидала в жизни и в искусстве, но было заметно, что она поражена. Да она и не скрывала своего волнения. Ее оценка в тот же вечер вылилась в приглашение приехать в Лондон и оформить спектакль, инициатором и одной из исполнительниц которого она является.

Петр Белов улыбался растерянно. Он в жизни не видел столь именитых гостей у себя в мастерской. Для него внове было такое мгновенное доверие. Абсолютно не веря в реальность затеи, он благодарил ее за доброту. А она его за искусство, за смелость, за то, что коснулся души.

Зимой, в снежный день проводили Петра Алексеевича в последний путь. Посмертно открывается его первая выставка. Вглядитесь в его лицо, в его улыбку на картине «Вся жизнь». Я уверен, что каждый посмотревший выставку, не забудет его лица, его имени.

Чтобы увидеть картины Петра Белова, зайдите на страницу уникальной электронной библиотеки Andrey Nikitin-Perensky, скопировав адрес в верхнюю строчку браузера. 
https://imwerden.de/pdf/petr_belov_katalog_1988_text.pdf

---

Сергей Юрский. Памяти Белова. Театр №9, 1988

Как ни печально, как ни больно это сказать, но смерть Петра Белова придала его выставке еще одно достоинство. Он так и не поучаствовал в «карточной игре в козыри», в которой невольно сейчас участвуют все. Один говорит очень смело, другой еще смелее, третий доказывает, что он то же самое уже говорил раньше, четвертый сегодня может позволить себе сделать такое, что нам всем и не снилось, а пятый его опережает… Идет такая немножечко карточная игра. А Белов в ней не поучаствовал: дело как началось чисто, до официальной разрешенности, до гласности, когда работы делались для себя, «в стол», так и кончилось — уже другие люди делали выставку. И фигура художника еще больше вырастает от этого.

В настоящее время, когда мы так полны энергии, желания высказаться и такой смелости запредельной, взгляд наш часто — взгляд Поэта, или Творца, или Бога. Мы обличаем от имени Бога, последнюю правду говорим от имени Поэта, который все знает, все постиг и право получил. А есть еще и другой взгляд, — скажем словами В. Белинского, ныне мало упоминаемого, — «народный взгляд». Взгляд от любого человека, не ставящего себя ни на какую точку возвышения, с которой видишь все в необычном ракурсе. Этот взгляд без ракурса, когда стоишь среди людей, просто смотришь вокруг прямым взглядом и хочешь все понять.

Существует только одна какая-то точка равновесия, которую все мы, наверное, так или иначе ищем, — когда ты действительно можешь ответить на вопрос: зачем искусство?

Мне кажется, что Петр Белов это равновесие постиг, ощутил, — отсюда и радость его была в последние годы. Он твердо знал, зачем живет, зачем искусство — без него никак нельзя, только через него и можно все, что внутри тебя, выразить.