«Ревизор» Н. Гоголя  — Осип, слуга Хлестакова. Постановка Г. А. Товстоногова 

На этой странице:

  • Н.Лордкипанидзе. Из статьи «Ревизор» у Товстоногова. «Неделя», май 1972
  • Игорь Золотусский. Из статьи «Ревизор». Комсомольская правда, 20 июля 1972
  • Нонна Песочинская СПЕКТР ТВОРЧЕСТВА Журнал «Нева» №4, 1975
  • Наталья Крымова. Из книги «Любите ли вы театр», 1985
  • Анатолий Смелянский. Из книги «Наши собеседники: Русская классическая драматургия на сцене советского театра 70-х годов». М.: Искусство, 1981.
  • Инна Вишневская. Из статьи «Мой Ревизор» Вопросы театра, 2009 №1-2.
  • Вадим Гаевский. Из статьи «Присутствие Юрского» —  «Экран и сцена» № 20, 2012
  • Татьяна Злотникова. Из монографии «Философия творческой личности»(М, 2017) — из главы «Тень Гоголя меня усыновила»
  • ПРЕДЫСТОРИЯ — Ревизор, 1957
  • ПОСЛЕСЛОВИЕ — Ревизор, 2007

Н.Лордкипанидзе. Из статьи «Ревизор» у Товстоногова. «Неделя», май 1972

… Этот Осип в торжественных случаях надевает пенсне и на правую руку — грязную белую перчатку. Этот Осип — пройдоха и плут, но не столько это в нем важно, сколько то, что он человек без корней. Говоря по-современному, от деревни он отошел, а к городу не пристал, то есть к работе никакой не пристал, и потому развращен до чрезвычайности. Он уже тоже сделан и чувствует себя в сделанном виде превосходно — душевно превосходно, было бы что поесть..

Игорь Золотусский. Из статьи «Ревизор». Комсомольская правда, 20 июля 1972

….Хлестаков в спектакле в железных клещах Осипа. Осип выплывает из-за его спины, как фигура первой величины, как сила, которая руководит Хлестаковым, вертит им и всем, чем вертит тот в свою очередь. Городу кажется, что он дурачит «ревизора», но дурачит их всех Осип, он торжествует в финале, а не Хлестаков…

….Но не одну сатиру я видел на сцене, а «смех, родившийся от любви», смех над «братом моим», который и в искаженности мечтаний своих все-таки мой брат. Помните гоголевские слова о Башмачкине: «Это брат твой!».

Я видел это  в Хлопове (Н.Трофимов), в Шпекине (М. Волков), в Добчинском (Г.Штиль) и Бобчинском (М.Данилов), и в Гибнере (И.Пальму) и в городничем (особенно хорош К.Лавров во второй половине спектакля, в сценах «прозрения») и даже в Осипе, когда он гладит Хлестакова по голове и говорит ему, как дядька дитяти: «Ей- богу, поедем». Правда, это жест цинический, жест насмешки, но и Осипу делается жаль своего барина, а с ним и себя.

Осипа играет C. Юрский. Осип — мужик, но мужик, уже переродившийся в Петербурге, мужик-лакей, а для лакея, как говорил Вяземский, нет великого человека. Кровать, на которой валяется Осип, выдвинута на острие сцены, в первый ряд зала. Осип потягивается на ней, перевертывается, мучается ленью. С. Юрский играет не просто лень, а разврат и мизантропию лени, и когда он поворачивается в зал и говорит «кажись теперь… весь свет съел бы», мы верим, съел бы, если б мог.

Осип—Юрский и внешне не похож на других Осипов. Он в пенсне, в жилетке, на одной руке у него белая перчатка. Осип рычит, как мужик, но рычит с прононсом. Лень, которая разлилась в нем, как ртуть, не мешает ему легко спрыгивать с кровати, когда появляется хозяин. Он плут- профессионал и, как плут, умеет менять маски, но выражение его лица просматривается из-за них. Оно определяется одним чувством: неполноценность. Осип казнится своим передразниванием, корежится от него. Он с ненавистью смотрит на трактирного слугу, который делается свидетелем его холопства. Осмелев, он входит в раж и начинает хватать, что попало, и забирает у купцов даже «веревочку». «Веревочка» — не только факт хозяйственности Осипа, это край свободы, которую он на миг почувствовал….

….Хлестаков — призрак, Хлестаков— «невидимая сила» — стал модой толкования этого исчезновения. Был он или его не было? Черт он или человек? Сам Гоголь дал тому повод: «лицо фантасмагорическое». Но он же и сказал: Хлестаков «бы преспокойно дождался толчков и проводов со двора». Дождался бы, если б не Осип. Это тот надоумил его уезжать. Плут Осип боится расплаты, Хлестаков ничего не боится: он не мошенничает, он живет….

….И вот Хлестаков уже в дрожках. Их кузов завален «подарками»—сахарными головами, кругами сыра, штуками полотна. Из груды штук выглядывает бутылка шампанского. На запятках во весь рост Осип. «Эй, залетные!» — и тройка трогает.

«Прощайте, Иван Александрович!» — машет из окна невеста. «Прощайте!» — машут «маменька» и «папенька». «Прощайте!» — отвечает им, помахивая платочком, Хлестаков. А тройка набирает скорость, и вот уже подскакивают и валятся на Хлестакова бутафорские сахарные головы, вот уже прежнее недоумение появляется на его лице, и оно вытягивается, улыбка превращается в вопрос, он робче машет и по инерции раздает воздушные поцелуи.

Ии-ех! — вскрикивает за его спиной Осип, размахивая во всю сцену бутафорским гусем. Ии-ех!..

На лице Осипа наглая улыбка. Он в ударе. Господи, как повезло! И сыт, и пьян, и нос в табаке! Что нужно? Более ничего. Славно повеселились, славно и доедем. А что впереди? Да ничего впереди! Зато в руке гусь, а в кармане денежки. А в дрожках барин, который, если что, за все в ответе. «Эй, залетные!»…

(статья полностью — в разделе «Пресса 1972«)

Нонна Песочинская. Из статьи СПЕКТР ТВОРЧЕСТВА Журнал «Нева» №4, 1975

В Юрском — Осипе («Ревизор» Н. Гоголя) проявился интеллект актера в такой же мере, как и безошибочное чувство юмора. По характеру и силе обобщения этот персонаж второго плана вдруг вырывается в число главных действующих лиц спектакля. Этот Осип наделен таким сознанием собственной значительности, что куда превосходит амбицию мотыльком порхающего в спектакле Хлестакова (О. Басилашвили). Осип — не только смешная, но и страшная фигура в спектакле. В отличие от Хлестакова, он видит реальный ход событий, во многом его направляет. Гоголь — автор «Петербургских повестей» соединился в этом живом, полнокровном создании С.Юрского с Гоголем-жанристом, бытописателем.

Наталья Крымова. Из книги «Любите ли вы театр», 1985

В «Ревизоре», поставленном Георгием Товстоноговым, он сыграл Осипа на первый взгляд совсем неожиданно и даже странно, вне всяких традиций изображения этого классического слуги. Оттенок иррациональности был в привязанности этого слуги к Хлестакову. Это была не простая, легко объяснимая зависимость крепостного слуги от барина — скорее привязанность слуги, без которого невозможно существование на земле не этого, конкретного Хлестакова, а Хлестаковых вообще. Перед нами был не просто слуга, а Слуга и Спутник. Связь двух персонажей таким образом переводилась из бытового плана в какой-то другой, не вполне реальный. Если Хлестаков, как того хотел Гоголь,— фитюлька, которая вдруг оказалась грозным ревизором, то внутренней опорой этому «вдруг» (очень гоголевскому «вдруг»), внутренним оправданием этой ситуации в спектакле становился не кто иной, как Осип. Осип был непривычно значителен. Он не прислуживал Хлестакову, а служил ему, заполняя собой ту пугающую пустоту, которая на месте его хозяина временами вдруг обнаруживалась.

На вопрос, откуда родилась такая трактовка, такой необычный внешний и внутренний рисунок, Юрский ответил как-то полувопросительно: «Но ведь это — Коровьев?»

Как известно, Коровьев — персонаж романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Совсем другое произведение, но, что примечательно,— общий литературный ряд, ведущий начало от Гоголя. Актер играл в «Ревизоре», несомненно опираясь на режиссерский замысел, но самостоятельно «доразвивал» его, пользуясь уже собственными привязанностями и интересами.

Анатолий Смелянский. Из книги «Наши собеседники: Русская классическая драматургия на сцене советского театра 70-х годов«. М.: Искусство, 1981.

… Вернуть комедию в лоно фантастического, а не бытового реализма — все это оказалось делом огромной сложности. Фантастика отзывалась в спектакле иллюстративностью почти оперной, лишалась значительности, которой она исполнена у Гоголя. Бытовой план разрушался несоответствием вполне бытовых приемов игры городничего — К. Лаврова с той просвеченной и легкой театральной игрой, которую вели на сцене О. Басилашвили -Хлестаков и С. Юрский — Осип.

Хлестаков и Осип в спектакле БДТ строили свои отношения на новый лад.

В этом азартном дуэте первенствовал слуга, у которого барин был просто под каблуком. Осип — Юрский становился «чертом» всей истории, и Г. Товстоногов мотив чертовского наваждения, посланного на город, обыгрывал пространственно: Хлестаков и Осип возникали в спектакле из театральной преисподней — из глубины оркестровой ямы, а в конце спектакля, нагруженные 61 всяким добром, прихватив и незабвенную веревочку, опускались снова в эту преисподнюю.

Сам по себе довольно внушительного вида, О. Басилашвили обнаруживал тем более уморительную детскость Хлестакова, вызывающую известное сочувствие. Оказавшись в гостинице, на втором этаже, едва поднявшись вверх, он занялся излюбленным делом недорослей: плевал вниз на прохожих и получал от этого упражнения истинное удовольствие. Это была цитата из Михаила Чехова, которому отдавалась дань и в более существенных моментах. Детскость торжествовала в сцене вранья, ставшей высшей поэтической минутой 62 Хлестакова, исполненной истинного вдохновения. Вообще же действиями своими Хлестаков не руководил, передоверив жизнь лакею.

С. Юрский играл Осипа особняком от всего спектакля, мало был с ним связан, но внутри, в своих собственных границах, образ был разработан с поразительной актерской смелостью. Казалось бы, именно Осип — характер, отданный на вечный откуп определенному актерскому амплуа, той традиции простоватого, голодного и хитроватого лакея, которого прекрасно играли и в давние времена, и в совсем близкие. Гоголь, растолковывая актерам персонажей своей комедии, на Осипе счел возможным 229 подробно не останавливаться: «Русский слуга пожилых лет… известен всякому. Поэтому роль игралась всегда хорошо». И вот на тебе: именно Осип стал в спектакле БДТ одной из наиболее спорных фигур. Восторги по поводу новой трактовки чередовались с довольно серьезными обвинениями. Была высказана даже мысль, что этой трактовкой обижен единственный представитель трудящихся масс в «Ревизоре».

Смело трактованная эпизодическая роль стала не только открытием нового характера, тут просвечивала вся поэтика Гоголя. Был в ней один существенный момент, не замеченный критикой, хотя целый ряд отдельных сигналов в этом направлении расслышали в игре Юрского. Многих даже вполне принимавших актера в роли Осипа весьма смущала внешность слуги Хлестакова. С. Машинский спрашивал: «Зачем это С. Юрскому понадобилось золотое пенсне для Осипа?» Добавим, что пенсне было треснутым, на руках белые перчатки, а голос был противный-противный, точь-в-точь, как у булгаковского регента Коровьева, спутника Воланда. Такого рода детали, рассыпанные по всей роли, обозначали прививку к ней булгаковского романа, генетически чрезвычайно близкого Гоголю и как раз к началу семидесятых годов приобретавшего все большую популярность.

Юрский создавал роль, чувствуя эту связь: гоголевская фантасмагорическая пара весело перекликалась с булгаковской чертовской компанией, посетившей другой город в совсем иные времена. Хрипло били часы, Осип гладил Ивана Александровича по голове и властно напоминал: «Пора!», будто подавал хозяину знак окончания сеанса черной магии. Юрский играл, конечно, не только булгаковскую тему в Гоголе. Он имел в виду и план самый обычный, но «прививка» была настолько мощной, что старый текст засверкал множеством самых разнообразных новых оттенков.

У Маяковского есть строчки о мысли, мечтающей на размягченном мозгу, «как выжиревший лакей на засаленной кушетке». В первой своей сцене Юрский эти отношения лакея с засаленной кушеткой обыгрывал во всех подробностях. Видно было, что Осип лежит уже вечность, от бесконечного лежания голодное и ленивое тело затекло, изнылось, и Осип выгибал его таким образом, чтобы найти единственное положение в пространстве, когда не больно. Эту причудливую кривую он находил наконец и, удобно устроившись, оглашал пространство рассказом о питерской лакейской жизни-малине. Хрестоматийный текст рассекался паузами, шипящие удваивались, что придавало фразе какой-то философический оттенок: «Ах, боже ты мой, хоть бы какие-нибудь (пауза) шщи!» (именно так — шщи!). И. Золотусский писал, что актер в этой сцене «играет даже не лень, а разврат лени, мизантропию лени».

За всеми странностями и причудами нового Осипа чувствовалась все время особая сверхзадача роли, в которой они только и находили объяснение. Юрский — Осип мог, завидя городничего в гостинице, мгновенно превратиться в слепца и, выстукивая откуда-то схваченной палкой, смываться от наказания. Он мог позволить себе массу других смешных выходок, и за всем этим проглядывали розыгрыш, провокация, которой Хлестаков и Осип раньше были слепым орудием, а на этот раз, наподобие Воланда со свитой, свою цель — во всяком случае Осип — осознавали.

230 Но это был все же «театр для себя». Игра Юрского почти не отзывалась в других элементах спектакля и, по существу, выпадала из него, перекашивала его построение. Прямолинейно и жестко он шел к своей цели, редко оглядываясь на «ручейки и пригорки» пьесы, ее изумительную поэзию.

Инна Вишневская. Из статьи «Мой Ревизор» Вопросы театра, 2009 №1-2.

Режиссер точно расслышал и еще одну из гоголевских новаций. Одним из первых русских комедиографов Гоголь поведал о дисгармонии между слугой и барином. До него писались, в основном, верные Савельичи и инфантильные Гриневы. Гоголь разорвал эту дружескую связь молодого барина и помогающего ему ловкого слуги. Осип глубоко презирает Хлестакова. И вот как это выглядело в спектакле.

Хлестаков входил в трактирный номер, отдавая Осипу трость и шляпу. Прекрасно была построена Г. Товстоноговым эта первая сцена. Ничего не может удержать в руках Осип: трость падала, поднимая ее, он ронял барский цилиндр, поднимал цилиндр, снова падала трость. Шел мастерски исполненный цирковой номер, номер «неловкого» жонглирования, еще глубже раскрывающего смысл комедии: между Осипом и Хлестаковым нет лада, даже вещи бунтуют в их руках, не дружат вещи Хлестакова с руками Осипа.

В номере Хлестакова появлялся Городничий. Кто знает, что из этого выйдет? Осип предпочитает не встречаться с представителями власти. Мгновение – и слуга С. Юрского прикидывается слепцом, «ощупывая» палочкой предметы и самого Городничего: а со слепца – какой спрос. Так и уходил этот Осип из трактира, не забыв прихватить небольшой саквояж, уже собранный на случай «отсидки». А потом, когда у Городничего и Хлестакова все улаживалось, он как ни в чем не бывало возвращался, опасность миновала. Где-то были оставлены саквояж и клюка сле-пого, пока они не нужны. Вот настанут черные дни, и снова отыщутся хитрые приспособле-ния Осипа, по существу, хлестаковские при-способления, потому что Осип давно уже и сам в чем-то стал Хлестаковым, привыкшим жить «на счет аглицкого короля». Хлестаков в спектакле, кстати, ничуть не удивлялся ни уходу, ни возвращению Осипа: убежал хитрый пес, вернулась домой верная собака – только и всего. Короткий деловой обмен жестами – мол, пришел, и ладно, бери чемодан, пойдем в новые обстоятельства, нам не привыкать.

В особо торжественных случаях Осип–Юрский натягивал на руку замызганную перчатку и цеплял на нос пенсне. Осип в пенсне – тут, наверное, возмутился бы и сам Гоголь! Однако нет, не возмутился бы. Театр Гоголя предполагает импровизации – не текстовую, естествен-но, а пластическую. И вполне возможно, что Осип, перенявший у Хлестакова эту жалкую светскость, этот «бонтон» об одной перчатке, просто украл где-то пенсне, чтобы прикрыть свою бедность. Через это сымпровизирован-ное и «оправданное» Юрским пенсне, яснее ста-новился и характер Хлестакова–Басилашвили. Импровизация была поддержана партнером: нелепое пенсне и белая перчатка Осипа – это и была изнанка хлестаковского аристократизма.

Ничего смешного не было в петербургском костюме Хлестакова. Смешное в нем раскрывал Осип, он показывал в этом спектакле, что столичное платье барина – такой же маскарад, как и пенсне его лакея.

Но вот Хлестаков в доме Городничего. Ему принадлежит здесь все. Осип проходит в комнату барина, что на верхнем этаже, а в нижних комнатах сидит Городничий с семьей, наблюдая, как Осип, на которого уже упал некий «божественный» свет, станет прислуживать своему господину. Но для Осипа–Юрского Хлестаков остался тем же, кем был и раньше, шаромыжником и вралем, он и здесь не желает быть с ним заодно. Ладно уж, он будет молчать и не выдаст своего барина, но уважение оказывать ему не намерен. Вычищенными барскими ботинками, грубо, нарочито нагло, хамски, толкал он дверь хлестаковской комнаты, перед которой и дышать не смели чиновники. Городничий удивленно провожал взглядом Осипа, скрывавшегося в покоях Хлестакова. Да как он смеет, лакей, так обращаться с самим ревизором!

241 Даже эта импровизация с хлестаковскими ботинками помогала более глубокому раскрытию товстоноговского замысла. Городничий, наблюдая поведение Осипа, еще раз на мгновение задумывался – а действительно ли там, за дверью, ревизор? А позволил бы он сам так обращаться с собой какому-то слуге? Импровизационное поведение Юрского давало возможность Лаврову, игравшему Городничего, последовательно вести линию колебаний, мучитель-ных сомнений Антона Антоновича.

Осип–Юрский чем-то неуловимо напоминал Остапа Бендера, замечательный сатирический характер совсем другой эпохи. И на это актер имел право, потому что в Бендере Ильфа и Петрова многое откликнулось из Гоголя, очень родствен оказался таинственный турецко-подданный советских сатириков и Павлу Ивановичу Чичикову с его зудом приобретательства, и Ивану Александровичу Хлестакову с его легкостью в мыслях необыкновенной.

Вадим Гаевский. Из статьи «Присутствие Юрского» —  «Экран и сцена» № 20, 2012

Работа Юрского в профессиональном театре (дебют в БДТ) началась в 1958 году, когда он, еще не окончив Театрального института, еще будучи студентом, сыграл в спектакле “Синьор Марио пишет комедию” А.Николаи. Спектакль видел знаменитый тогда Иосиф Ильич Юзовский, и этот старый волк театральной критики сразу же оценил актера-дебютанта: “…молодой актер Юрский играет роль, которую удивительно органически исполняет, роль, как бы тут сказать, стиляги, пустого малого, человека без царя в голове – и я подумал, а если бы попробовать сыграть ему Хлестакова…” (И.Юзовский. Выступление перед труппой БДТ. “Премьеры Товстоногова”. М., “АРТ”, 1994, с. 110).

Природу таланта Юрского Иосиф Ильич действительно “угадал”, как и до него Товстоногов, но Хлестакова Юрскому сыграть не удалось. Во всяком случае – в театре, потому что по радио он – с женой Наташей и дочерью Дашей – сыграл все мужские роли гоголевской комедии. Но в “Ревизоре”, поставленном Товстоноговым в 1972 году (Хлестаков – Олег Басилашвили), Юрский сыграл совсем другую роль, роль Осипа, лакея Хлестакова. И это (наряду с изумительными костюмами Мстислава Добужинского, заимствованными из костюмерной Рижского театра драмы) стало главным событием, если не главным открытием, и одновременно – и главным раздражителем спектакля. Странный персонаж в белых перчатках и золотом пенсне, с барскими неторопливыми манерами и мгновенной реакцией на опасность, вызвал недоброе недоумение одних зрителей и восхищенное одобрение других (автора этих строк тоже). Анатолию Смелянскому Осип Юрского напомнил булгаковского Коровьева и вообще заставил вспомнить булгаковскую тему. Мне же в той сцене, в которой (цитирую Смелянского) “Юрский-Осип мог, завидя городничего в гостинице, мгновенно превратиться в слепца и, выстукивая откуда-то схваченной палкой, смываться от наказания” (там же, с. 229), – естественно вспомнился Паниковский, тем более что Юрский играл в фильме по Ильфу и Петрову. То был очевидный ассоциативный фон, но был и еще один фон, не столь очевидный, но зато не литературный, а театральный. Сама манера игры Юрского, отчаянно дерзкие приемы этой игры, виртуозная легкость внезапных трансформаций – все это создавало эффект незримого присутствия в спектакле легендарного Хлестакова Михаила Чехова (и к тому же мы знали, что костюмы Добужинского были изготовлены для спектакля Чехова во время его пребывания в Риге). Иными словами, Сергей Юрский играл Гоголя так же, как, по описаниям, играл Гоголя Михаил Чехов. Через голову двух поколений, через пропасть противоестест-венных разрывов, разъездов, запретов и непоправимых исторических катастроф восстанавливалась естественная связь – такова ведь одна из задач театрального искусства, и талантливый петербургский (тогда еще ленинградский) актер продолжал играть в тот театр, в который полвека до того начал играть московский гений.

Татьяна Злотникова. Из монографии «Философия творческой личности»(М, 2017) — из главы «Тень Гоголя меня усыновила»

В спектакле Осип‑С. Юрский выступает в совершенно недвусмысленной роли режиссера поступков Хлестакова, режиссера его взаимоотношений в доме городничего.

Он опытными решительными руками снаряжает Хлестакова перед появлением городничего в трактирном номере – и не его вина, что нерасторопный барчук остается один на один с врагом, покинутый торжественно и почти медленно удалившимся слугой.

Он первый является в дом городничего – респектабельный слуга видного господина, в жилете с шелковой спиной, в модном сюртуке, в белой перчатке на одной руке, в которой важно несет крошечный тощенький саквояжик.

И перед ним – первым вестником почетного гостя в этом доме – слуга раскатывает приготовленную к приему дорожку. А он помнит, что придется спасать «своего», и быстро, по‑деловому справляется о втором выходе из дома, не надеясь на благополучное удаление через первый, общий.

Стоя над Хлестаковым, радостно сочиняющим послание к другу Тряпичкину, Осип нежно гладит хозяина по голове – и в этом нет недопустимой фамильярности, как не было ее в трактире, в давно заведенной игре, когда хозяин бросал ему перчатки, а он ронял их мимо цилиндра и нарочно выпускал трость из рук. По возрасту, может быть, и не старый, этот Осип вполне справедливо воспринимается как нечто вроде дядьки двадцатитрехлетнего недоросля, дядьки, знающего его не первый год и не замечающего ни малейшей перемены в его легкомысленном и непосредственном характере.

Поэтому он терпеливо пережидает, пока тот напишет письмо, и снова настойчиво повторяет, что надо сматываться, уговаривает и знает, что уговорит, – он мудрый, опытный, он все видит, даже отчасти предугадывает. И при необходимости – спасет.

Он много раньше барина понял смысл их положения в этом доме, еще когда городничиха с дочкой хвалили глазки Хлестакова, а городничий давал ему на чай; понял и выгоды положения, и его возможный быстрый конец.

Понял – или вспомнил, – как надо вести себя в этой ситуации, и стал решительно отдавать распоряжения об отъезде барина, нахально заявляя, что прогонов он не платит – прогоны у него казенные.

И, наконец, когда разнежившийся любовными сценами и получивший руку Марьи Антоновны Хлестаков укладывается головой к ней на колени и вполне блаженствует, Осип как своеобразное комическое memento more проходит, одетый по‑дорожному, с саквояжем, и мимоходом бросает готовно спохватившемуся и по‑детски пригорюнившемуся от взрослой строгости Хлестакову: «Лошади поданы». Сметка и реальный ум Осипа делают из Хлестакова отчасти то, что он есть, позволяя ему оставаться таким и развивая в нем (правда, развивать, кажется, уже некуда) паразита. Так слуга в этом обывательском мире творит господина по своему разумению и представлению.

ПРЕДЫСТОРИЯ — Ревизор, 1957 год

1957 год. После того, как его дважды не приняли на актерский факультет, Сергей Юрский учится на юрфаке и играет в университетском театре. 

«Отец отговаривал меня от театра (и отговаривал, и завлекал одновременно) и спросил: «Знаешь наизусть первую сцену Хлестакова? Давай сыграем: ты – Хлестакова, я – Осипа, а мама пусть судит. У тебя роль выигрышная, у меня – невыигрышная, кто кого переиграет?» Я в то время репетировал Хлестакова, а отец знал «Ревизора» наизусть, как и многие другие пьесы. Стали играть. И хотя мама всей душой желала мне победы и сочувствовала, Юрий Сергеевич переиграл, мы с ней оба хохотали над «невыигрышным» Осипом, я бросил играть и сдался.
Отец сказал: «А ведь я не играл двадцать лет. Если хочешь быть актером, ты должен меня переигрывать». И шутка, и забава, и горечь… и школа.
Я исполнял в университете роль за ролью. Отец приходил смотреть меня, иногда хвалил, чаще иронизировал. Я уже увереннее чувствовал себя на сцене, даже выступал по телевидению, имел рецензии, но признания отца все еще не заслужил. А оно было для меня главным, было целью моей. И вот состоялась премьера спектакля «Ревизор». Я играл Хлестакова. Первый выход прошел средне. Дальше сцена вранья. И ВДРУГ…
….Когда-то, очень давно, когда мне было лет десять, мы с отцом смотрели во МХАТе «Мертвые души». Блистательно играл Ноздрева Борис Ливанов. Отец громко хохотал. Он не мог остановиться и в антракте. В театральном фойе смеялся так заразительно, что на него оборачивались и тоже начинали смеяться. Дома он очень похоже сыграл для мамы всю сцену и снова хохотал…
…И вот теперь, вдруг, сквозь реакцию зрительного зала, я расслышал ТОТ отцовский смех. Он хохотал взахлеб. Я не видел его, я играл, но я слышал его и чувствовал, что наступает самая счастливая минута в моей жизни.

ПОСЛЕСЛОВИЕ — Ревизор, 2007

Радио «Культура» представляет «Ревизора» от Сергея Юрского. Он играет в великой комедии Гоголя все мужские роли. Женские роли играют Наталья Тенякова и Дарья Юрская. Время звучания: 02:45:06 http://abookru.info/ревизор-моноспектакль

Почему именно “Ревизор”? По мнению Сергея Юрьевича, “это одна из лучших пьес мира. Я полагаю, что есть всего не более трех абсолютных комедий: “Фигаро”, “Тартюф” и думаю, “Ревизор”. У Гоголя, и прежде всего в “Ревизоре”, есть  русская психология, которая вечна”. А еще есть “загадки текста, загадки ритмов, которые написаны, и тогда произнесение этого текста в 6-й, в 12-й, в 54-й, в 180-й раз несет в себе новизну. В этих ритмах заключена тайна — простые слова родного языка дают тебе новые ощущения, новые знания”. https://www.novayagazeta.ru/articles/2007/04/26/33750-maestro-igraet-na-volne