Сергей Юрский. Об авторе. Предисловие к первой публикации пьесы «Команда» — Театр №5, 1982

Ко мне попала рукопись начинающего автора — «Записки альтруиста». Все в ней было необычно и привлекательно: странный жанр, особенный, ни на кого не похожий герой, острые ситуации, яркий диалог. Щемящая нежность и любовь к герою тонко смешивались с какой-то иронией по отношению к нему. Может быть, поэтому в самых драматических сценах неожиданно достигался комический эффект, нисколько не снижая при этом ни накала чувств, ни серьезности ситуации. Мы познакомилсь с автором, и снова я удивился: незащищенного, нежного, полного комплексов героя создал человек громадного роста, могучего сложения, не только профессиональный журналист, но и спортсмен, тренер.

Семен Злотников крайне заинтересовал меня. Менее чем через год он написал свою первую пьесу. Это было закономерно: и в первой повести и в рассказах Злотников стремился (вольно или невольно) к драматургии, к созданию «играемых» положений, а кроме того, он просто любил театр и актеров. Пьеса имела странное название — «Играют какую-то пьесу». Она была сложна и, на мой взгляд, несовершенна по конструкции, но в ней было множество неординарных находок и замечательные языковые характеристики персонажей. Было ясно — Злотников нашел свое призвание. Теперь его пьесы поставлены многими театрами. «Мужья Антонины» и «Все будет хорошо», объединенные в одном спектакле, шли в Ленинградском академическом театре комедии; одноактная пьеса «Два пуделя» — в репертуаре Ленинградского тюза и в Московском театре на Таганке. Пьесы «Пришел мужчина к женщине» и «Триптих для двоих» идут на сценах московских театров.

Им написаны весьма своеобразные пьесы «Сцены у фонтана», «Четвертый раунд», «На четвертые сутки после исчезновения», привлекающие внимание многих режиссеров.

Я рад представить читателям журнала «Театр» новую пьесу Семена Злотникова — «Команда». В новом аспекте возникает в ней постоянная тема Злотникова — добиваясь победы, стремясь к цели (пусть даже весьма благородной), оглянись: не слишком ли много принес ты в жертву своему стремлению? Не слишком ли многих оттолкнул со своего пути? Не заглушил ли в самом себе источник духовности? Автор — за гармоническое воспитание молодого человека. Но телесное здоровье и интеллект — еще не гармония, если нет в человеке способности к живому эмоциональному отклику на беду другого, на его радость, на его чувство.

В отличие от других пьес С. Злотникова, в «Команде» превалирует не диалог, а сложное многофигурное действие. Такое под силу только драматургу-мастеру. Радует, что письмо Злотникова становится все увереннее и смелее.

Позволю себе не комментировать пьесу «Команда». Надеюсь, комедия скажет сама за себя.

Из статьи: Сергей Юрский.  Исхожу из опыта… Беседу ведет театральный критик  Ирина Вергасова. Современная драматургия, 1986, №3

Вот Семен Злотников, которого я знаю с самых первых опытов, может быть, даже был его самым первым читателем. И он в какой-то мере изучал театр на моих репетициях «Фантазий Фарятьева» и «Мольера». Первая пьеса Злотникова была совершенно не похожа на все, что он видел в театре: это была пьеса со странным названием «Играют какую-то пьесу», в целом не очень получившаяся, но  с несколькими абсолютно новыми драматургическими ходами. Она требовала иного театрального мышления, новой театральной интонации, которая потом все больше и больше развивалась у Злотникова: и в «Четвертом раунде», и «На четвертые сутки после исчезновения», и в других его пьесах.У Злотникова всегда есть элемент детектива, элемент фантастики, наличие тайны. Этот очень необычный для театра язык пришел из жизни, но он не скопирован. Какая- нибудь простая фраза сразу узнается зрителем, но она как бы вставлена в рамку и в таком поданном виде вызывает даже смех: она смешна до узнаваемости

Из статьи: Андрей Ванденко. ЮРСКИЕ ПЕРИОДЫ — Комсомольская правда, 5 февраля 1999

Недавно, в декабре, я провел несколько творческих вечеров в Израиле. Читал Пушкина. Концерты были большие, напряженные. Уставал. В единственный свободный день не осталось сил ни на прогулки по городу, ни на посещение святынь. С Семеном Злотниковым, моим старым другом, мы сидели в иерусалимском лесу и влегкую выпивали. Лес показался мне священным. Там, на камнях Иудейской пустыни, раньше ничего не росло. И не могло расти. И вот — стоит лес. Его посадили люди. Я обратил внимание на маленькие таблички: эти деревья посажены французской делегацией, приезжавшей на научную конференцию в 52-м году, этот участок выращен англичанами… Труд, который сродни творению.

Смотрел я на шумящие деревья и думал: что мы оставим после себя? Впрочем, такие мысли приходят в голову не только в иерусалимском лесу…

Семён Злотников.  Юрский. Глава из готовящейся к печати книги «Стать писателем пьес»

  Нашел запись в дневнике, сделанную в день, когда он ушел навсегда: «Вот и не стало его, моего дорогого, моего глубоко почитаемого, моего…»

  Продолжать то ли не было сил, то ли — слов. Все, кто знал его близко-не близко — осиротели. Целый мир без него стал беднее и плоше…

  В толпе тысяч его почитателей наверняка я был самым восторженным. С той самой минуты, как я впервые увидел его на сцене ленинградского БДТ, Театр и Юрский зазвучали для меня, как синонимы.   

  Помню, однажды, снежным вечером 1974 года дождался моего кумира у проходной театра и попросил прочесть мою маленькую повесть «Записки альтруиста». Буквально на следующий день он позвонил мне и посоветовал попытать себя в писании пьес.

  Ну, конечно же, я попытался!

  Фактически, он был первым читателем моих первых опытов. И тем, кто спустя три года заявился в ленинградский театр Комедии со мной и моими пьесами: «Мужья Антонины» и «Все будет хорошо».

  Сергей Юрьевич Юрский для многих, я знаю, был светом в окошке. Добрым ангелом (как, например, для меня!). Вроде, посланника, несущего людям весть о возможной другой жизни. Более высокой, более справедливой, более достойной.

  …В начале девяностых он выкупил у фонда по озеленению Святой Земли местечко в горном иерусалимском лесу и посадил там, среди камней саженец пихты. Сам выкопал лунку, и сам, колдовски чего-то бормоча, оросил разрыхленную землю водой из пластиковой бутылки из-под колы. После, помню, присел он на корточки возле кусточка и ласково провел рукой по его игольчатому верху. Как ребенка погладил по головке. За сорок с лишним лет нашего знакомства, пожалуй, не видел его столь размягченным и благостным.

  «Вот не станет меня, — обыденно и без пафоса, как о само собой разумеющемся, произнес он, — и, может, придешь сюда ко мне, и поговорим».

  …При том, что смертность на земле стопроцентная, мы живем с ощущением, будто жить будем вечно. За несколько часов до ухода отца я не мог представить, что ЭТО случится. С мамой был до последних минут ее жизни. Держал за руку. Что-то рассказывал. Глаза ее были закрыты. Казалось, она меня внимательно слушает. А я не догадывался, что мы навсегда расстаемся. Смерть близких людей всегда застает нас врасплох…

   …Я понимал, что спустя тридцать лет обнаружить в огромном лесу дерево Юрского будет не просто. Даже, предположить, что оно не зачахло от засух, хамсинов и песчаных бурь, а принялось и взросло, я весьма смутно помнил направление, куда ехать и где искать.

  Оставив машину в подножье горы, я отправился вверх по склону, заросшему сплошь колючим кустарником, высоченными елями, соснами, пихтами. Обошел гору дважды, казалось, вдоль и поперек. Может, где-то оно и стояло, заветное дерево, только как его было отличить от других?..

   Нечаянно выбрел к узким полоскам террас с коренастыми фигурками масличных деревьев. В недоумении, опустился на пенек и тупо стал избавляться от колючек в штанах и крошек камней в кроссовках. Вроде, тот же пейзаж: вдали, по одну сторону отливала изумрудом одинокая сигара минарета арабской деревни, по другую – весело золотились купола Казанского храма. Где-то, значит, подумалось, поблизости Сережино дерево. Даже, может, он сам…

  А раз так – я достал, по задуманному, из рюкзачка припасенный заранее «Арак» (кто не в курсе, арабская водка) и разлил по пластиковым стаканчикам. Выпил (вроде, мы выпили парой!), потом (хотя бросил давно!) закурил (и опять, показалось, что мы закурили!), потом…

  Ну, конечно же, оба мы вспомнили, как мы сходились бывало в его с Олегом Басилашвили знаменитой гримерке, где я обучал его приемам каратэ, запрещенного в СССР (без преувеличения, не было у меня более талантливого и понятливого ученика!); или ортопедическую больницу в Александровском Парке, где он провел два месяца остановленного времени (его выражение!) со сломанным на репетиции плечом и где успел написать свою первую книгу: «Кто держит паузу»; или бессонную ночь в каком-то под Питером туристическом центре, полную вина, смеха и музыки в исполнении виртуозов джазового оркестра под управлением гениального Давида Голощекина (в ту ночь они играли для него!); или счастливейший день рождения моей дочери, в который мы с ним возвышенно напились; или наши случайные (и никогда не случайные для меня!) встречи – то ли в Нью-Йорке, Париже или Иерусалиме…

  Наконец (лучше поздно, чем никогда!), я признался ему, что он был одним из важнейших людей в моей жизни. (О, мне кажется важным, чтобы в жизни любого писателя пьес был такой человек!) Вроде, путеводной звезды. Маяка, не позволявшего заплыть в мелководье и сесть на мель.