С.Николаевич. Романтизм сценического действа. Театр №4, 1980 (о спектакле «Тема с вариациями»)

С. Юрский поставил романтический спектакль, хотя романтизм «Темы с вариациями» особого рода. Это романтизм театрального действа, где история любви героев как бы подтверждается ссылками на великие первоисточники. Пожалуй, так можно объяснить введение режиссером фрагментов из «Декамерона» Боккаччо, «Перед заходом солнца» Гауптмана, «Сирано де Бержерака» Ростана. Законы театральной, романтизированной стилизации определяют художественный строй спектакля….

Юрский безукоризненно чувствует то, что называется внутренним движением роли. В историях его героев, полных горького опыта, нелепых неожиданностей, отчаянных поступков, обязательно открывался какой-то просвет, выход в реальную высь, именуемую человеческим духом.

Без тени сострадания или жалости актер лишал своих героев иллюзий, толкал в силки обстоятельств, оставлял один на один с неожиданным, порой враждебным миром, в каждом искал способность перебороть судьбу, возвыситься, разбить необходимость.

За поражение Юрский мстил им убийственной иронией, беспощадным сарказмом, небрезгливым отбором деталей. За победу награждал их обаянием своей личности, нравственной силой. При этом, проживая чужие жизни с полной отдачей, он иногда позволял себе насмешливую отстраненность, как будто оставлял некую авторскую улыбку или едва приметный кивок в зрительный зал по образцу и подобию изящных реплик a parte старинных лицедеев….

Сергей Николаевич. Одиночество Юрского. Сноб, 8 февраля 2019

Так получилось, что всю прошедшую осень и первый месяц нового года редакция «Сноба» готовила номер, посвященный грядущему юбилею Большого драматического театра им. Товстоногова. Юбилей уже совсем скоро — 15 февраля, но праздновать его будут позднее, в начале марта.

Сейчас думаю, что это даже к лучшему. Праздник не должен становиться продолжением панихиды. А в нынешнем случае это было бы неизбежно. Ведь сегодня умер тот, кто по праву считался первым актером своего поколения и одним из лучших артистов БДТ. Не по рангу, не по количеству сыгранных главных ролей, а по самой сути. Именно Сергей Юрский был душой этого театра. Уже одним своим обликом он олицетворял все лучшее, что было в том времени: талант, насмешливый ум, страсть к свободе, романтический строй души. Ему так шли эти годы, эта мода, шутки, которые он всегда произносил с подчеркнуто отстраненным, невозмутимым видом, пока вокруг все умирали от смеха.

Я не мог видеть его Чацкого, о котором сложены легенды, но успел застать Фарятьева — его последнюю большую роль в БДТ, в спектакле, который он поставил сам незадолго до окончательного переезда в Москву. Усталый немолодой жених в замшевом пиджаке из «Березки». Своим трагическим баритоном Юрский озвучивал текст пьесы Аллы Соколовой так, как если бы это были великие стихи. Он приходил свататься к главной героине, не замечая, что в него смертельно влюблена ее младшая сестра — великолепный дебют Светланы Крючковой. Типичная ситуация для большинства героев Юрского — влюбляться не в тех, ждать взаимности, когда очевидно, что на нее не стоит особо рассчитывать, впрягаться в проекты, чтобы ускорить их окончательное фиаско.

Со многими героями его роднило ощущение какого-то победительного, прекрасного лузерства. Они у него были из стана проигравших, но проигравших красиво, действовавших без всякого расчета на спокойную старость. Не было будущего ни у его Тузенбаха, ни у Остапа Бендера, ни у Викниксора из «Республики ШКИД». Это они только прикидывались «великими комбинаторами», а на самом деле были великими неудачниками. И это клеймо Юрский не спешил стереть, даже когда окончательно перебрался в Москву и зажил куда более благополучной жизнью, чем в родном Ленинграде, где его имя долгие годы значилось под запретом.

Но с той внутренней тревожностью что-то ушло и из его актерского существования. Он вдруг стал солидным артистом солидного столичного театра. Одним из немногих, кто никогда не выглядел смешным в своей бабочке на фоне концертного рояля. А может, все дело было в Г. А. Товстоногове? Это был единственный режиссер, которому он готов был подчиняться беспрекословно. Всех остальных он лишь вежливо терпел, а на сцене делал то, что считал нужным. Может быть, поэтому от большинства его ролей, сыгранных после БДТ, осталось в памяти ощущение сольных номеров. В этом было всегда много демонстрации виртуозного мастерства и актерской техники и всегда какая-то подчеркнутая отдельность. Полагаю, что это получалось у Юрского непроизвольно, без желания кого-то обидеть или выпятить себя. Но впечатление было такое, как если бы Рихтер или Ростропович вдруг по непонятной причуде решили играть в самодеятельном оркестре. Потом и это ушло.

Мне кажется, ему стало неинтересно делить сцену с другими. По большей части он предпочтет выступать один со своими чтецкими программами, где ему никто был не нужен. Только он и Бродский, он и Пушкин, он и Зощенко…

Актерское одиночество Юрского — особая тема не только для театроведов, но и для психологов. Он найдет себя в прозе, став автором нескольких отличных книг. Никогда не поступится ни именем, ни совестью ради официального признания и наград. Одним из первых возвысит свой голос в защиту Кирилла Серебренникова и его товарищей. Всегда будет с теми, кого притесняют, кому плохо, к кому несправедлива судьба. По себе знал, что это такое. Хотя, наверное, жаловаться грех. Все-таки 83, счастливый союз с прекрасной Натальей Теняковой, дочь Дарья, тоже актриса… Все видел, всюду побывал, прожил жизнь, как хотел, и ушел, как хотел. Без жалких последних цепляний и сетований. Элегантный мужчина в артистическом берете, сдвинутом набекрень, и в неизменной бабочке. Таким он застыл на афише Театра им. Моссовета, где прослужил последние сорок лет. Таких нет и больше не будет.

Контекст

Sergey Nikolaevich ФБ, 2021

11 октября, 07:09  · Мы ничего не планировали, не договаривались. Вообще до последнего момента было непонятно, кто придёт. И надо знать Диму Крымова, который ненавидит кого-то о чем-то просить. Но народу было много. Пришли почти все, кто обещал, и даже те, кто сомневался, сможет ли дойти… Проносившиеся мимо машины иногда начинали истерически сигналить. Тверская-Ямская в воскресенье все-таки едет. И это создавало ощущение жизни, которая летит мимо и которой в общем нет особого дела до стайки людей интеллигентного вида, пришедших на открытие мемориальной доски в честь великого Анатолия Васильевича Эфроса. В самый последний момент я заметил, что за спиной трибуны, с которой мы должны были говорить свои речи, висит реклама банка «Открытие» — «Выгодная ипотека» и «Бессрочные платежи». В этом было что от Ильфа и Петрова. «Давай передвинем трибуну», — предложил я Инне Крымовой. Кое-как поменяли мизансцену. «Выгодные платежи» теперь перестали маячить в кадре телекамер и фотокорреспондентов. В какой-то момент появилась группа молодых людей в одинаковых седых париках и очках. Это были студенты Крымова, пришедшие поздравить и поддержать своего мэтра, которому в этот день исполнилось 67 лет. Так совпало, что на 10 октября пришлись сразу два события — открытие мемориальной доски Эфроса и день рождения Димы. И в этом виделась какая-то высшая режиссура судьбы, которая не только привела нас к дому, где жил Анатолий Васильевич, но и помогла тому, чтобы, говоря высокопарно, восторжествовала справедливость. Ведь у Эфроса не было своего театра, на фасаде которого могла бы сегодня появиться эта доска. Значит, только на доме, где была его житейская пристань, где он пережидал и переживал все бури и ужасы, которые случались в его жизни с регулярностью приливов и отливов, где он был счастлив. Я бывал в этом доме несколько раз. Однажды меня там застал страшный дождь, так что нельзя было выйти на улицу. Ливень хлестал по окнам, а дома было уютно. Мы пили с Димой и Инной вино, когда хозяйка дома заглянула к нам в комнату и со знакомой усталостью в голосе произнесла: «Хорошо тому, кто в такие ночи сидит под кровом дома, у кого есть тёплый угол…» Это была цитата из «Чайки», которую Наталья Анатольевна Крымова, конечно, знала наизусть. Вчера в день открытия мемориальной доски ее мужа я, конечно, не мог не вспомнить ее имя. Речи были короткие, хотя всех тянуло вспоминать. Слишком много с этим домом было связано. А потом настал самый торжественный момент — надо снять алую ткань, которой была задрапирована доска. Вначале я предполагал, что это будет Дима. Но он отказался. «Давай ты», — предложил он мне. Нет, мне не полагается, это должен был сделать кто-то другой. Но кто? И тогда я выкрикнул в толпу: «Актеры! Актеры Эфроса, идите сюда!». Это должны были сделать, конечно, они. Их было только трое — Александр Ширвиндт, Александр Збруев и Леонид Каневский. Три воина разгромленной армии, три постаревших мушкетера, три товарища, которых вновь собрал их режиссёр. Саша Збруев (гениальная порода, до восьмидесяти лет оставаться Сашей, парень в курточке!), вспомнит, как в начале и финале спектакля «Мой бедный Марат», звучал голос Анатолия Васильевича, произносившего текст Арбузова: «То ли сказка, то ли притча, то ли быль». Кажется, поменяй только одну букву и выйдет: «Толя,сказка, Толя, притча, Толя, быль». Для этих троих Эфрос — их жизнь, их быль, их боль, которая не отпускает спустя столько лет.Наверное, это был самый сильный момент всей вчерашней церемонии — трое его актеров, застывших на фоне мраморного автографа Эфроса. Рисунок на песке. Кажется, стоит вздохнуть, и исчезнет. Но нет, теперь уже нет.

Фото Полины Капица