Свои первые стихи — и первую прозаическую публикацию,- Сергей Юрский подписывал как «Сергей Жихарев» и объяснял, что это не псевдоним, а настоящая фамилия, которую его отец, Юрий Сергеевич, сменил на псевдоним «Юрский»

---

Из книги «Узнавание» 1993 (Приложение к альманаху «Петрополь»)

Отец родился и окончил гимназию в городе Стародубе Черниговской губернии… он был из духовного сословия, и настоящая его фамилия была Жихарев… он старался забыть и то, и другое скрывал это даже от меня… время было такое… фамилией своей он сделал театральный псевдоним — Юрский… Юрий Сергеевич Юрский рано ушел из жизни… почти ничего я не знаю о деде, о бабушке… с моими двоюродными братьями — Юрой и Гарри Кулышевыми — мы пытались искать прошлое семьи, наши корни, но не нашли… мы люди без корней…

УТРО

---

1977 Юрий Сергеевич Юрский Глава из книги «Кто держит паузу»

Отец умер в 1957 году, когда мне было двадцать два года. Это был интеллигент гуманитарного склада с энциклопедическими знаниями в области литературы и истории. Две стороны жизни были ему абсолютно чужды — техника и спорт, и в этом смысле его можно назвать человеком несовременным. Многими видами искусства занимался он в своей жизни: был актером немого кино, актером театра, режиссером цирка, постановщиком пантомим, был режиссером драматического театра, эстрадным режиссером. На многие годы отрывался он от творческой работы и уходил на работу руководящую: был заместителем начальника Главного управления цирков по художественной части, начальником театрального отдела Управления культуры Ленинграда.

Псевдоним Юрский был взят им в ранней юности во время выступлений в гимназических спектаклях и был простым производным от его имени — Юрий. Потом псевдоним совсем вытеснил настоящую фамилию — Жихарев и стал второй фамилией моей мамы (Романовой-Юрской) и моей фамилией.

---

2002 Сергей Юрский. Из главы «Пробелы» — Игра в жизнь.

Подсознание

ЮРИЙ СЕРГЕЕВИЧ ЮРСКИЙ был необычайно талантливым человеком. Артист, видимо, был превосходный. На сцене я его не видел — не застал, но его показы актерам, умение рассказывать истории, анекдоты, его розыгрыши, его чтение (а он знал наизусть массу стихов, классической прозы и пьес), его юмор, живая мысль, которая всегда сверкала в его оценках и суждениях,— всему этому свидетель, и зритель, и слушатель. И это счастье моего детства.

Но было и другое. Смертная тоска отца, мучительное его внутреннее раздвоение. Искренняя вера в идеалы и осознание реальности как смеси фальши и насилия. И еще было обостренное чувство вины. И еще была… тайна.

Страшная ли тайна была? Да нет — происхождение. Мать — дворянка, отец — священник и богослов. За это уже коротко отсижено в тюрьме в 35-м и отбыта ссылка с семьей. И уже “прощен” — вернули, орденом наградили, даже почетное звание дали (тогда, в тридцатые, это было редкостью). И в партию приняли (1943), и до руководящих должностей допустили. Значит, квиты? Можно раскрыть тайну? Можно считать, что и нет больше никакой тайны? Можно уже и не бояться? Так? А вот почему-то не так. И не только подробности происхождения скрывались от меня, наследника, но даже и фамилия настоящая — Жихарев. Юрский — ведь актерский псевдоним, взятый еще в гимназические годы в подражание известным украинским театральным гастролерам.

Многоцерковный яблочный городок Стародуб, откуда родом отец, стоит на границе брянских и малороссийских — черниговских — земель. Жихаревы — фамилия, распространенная в тех краях. Не высших степеней, но вполне благородная. Это отец отца, неведомый мне дед, штатская фотография которого стоит теперь на моем столе. А бабушка (тоже неведомая) и вовсе из Гудовичей — графский род.

Давно умерли оба, и неизвестно, где их могилы. Разметало всю семью. И фамилии исчезли. Сестра Юрия Сергеевича, Вера, стала по мужу Кулышевой, муж, военный, погиб в Киеве в самые первые дни войны. Сама Вера мучительно боролась за жизнь, трудно и одиноко растила двух сыновей и тихо умерла от непосильной ноши.

Брат, Анатолий Сергеевич, — ученый-экономист. О нем единодушно говорили: “Талант, это большой талант!” Он умер в Ленинграде в блокаду от голода. Нет больше Жихаревых.

+++

В конце 80-х вместе с моими кузенами Юрой и Гарри — сыновьями Веры Сергеевны — собрались мы наконец в заштатный ныне городок Стародуб “в поисках родовых корней”, как высокопарно выражался Юра, старший из нас, историк по образованию и по призванию. Тронулись из Москвы на моем “жигуленке”. Твердо порешили, что выедем на рассвете, но, как часто бывает, и не учли многого, и вставать рано поленились, и за завтраком заболтались. Короче, к часу дня только миновали Московскую кольцевую. Полдня потеряли. К вечеру добрались до Брянска, там и заночевали. А наутро двинулись по довольно ухабистой дороге на Унечу и Стародуб. И не пожалели, что едем утром, а не в темный час. Какой-то иной привкус появился в пейзаже. Надо было всмотреться в него. И вслушаться, и внюхаться.

На Страстной

Стародуб оказался похожим скорее на скопление садовых участков, чем на город. Яблоневый цвет почти полностью заслонил накренившиеся и покосившиеся деревянные домики. Впрочем, были и приличествующая районному центру пыльная площадь, и официальные здания на ней. В одно из таких зданий под красным флагом мы и вошли. И приняты были, надо признаться, с искренним радушием и даже с совершенно не заслуженной нами любовью. Я чувствовал себя Остапом Бендером в роли сына лейтенанта Шмидта. Как такового меня здесь и приняли. А когда я представил двух своих великовозрастных братьев, ситуация сформировалась окончательно. Вопрос с гостиницей (она же Дом колхозника) решился мгновенно. Цель нашего визита была понята и всячески одобрена. Сейчас многие ищут свои корни, было сказано нам, и в этой земле многие корни зарыты. Были названы фамилии революционера и изобретателя Кибальчича, был назван также Немирович-Данченко, но туманно, не настойчиво. По спискам коммунального хозяйства Жихаревых оказалось более двух десятков. Но большей частью это были пригородные жители, переехавшие сюда из других мест после войны. Двое-трое дали надежду. Мы сходили, познакомились, но надежды не оправдались.

Мы шли по маленькому городу мимо вросших в землю одноэтажных домиков, мимо разрушенных церквей. Юра и Гарри порой вскрикивали: “Вот, это же наш дом!.. Точно, а за углом школа… Точно… Или нет?.. Откуда же тут овраг? Оврага не было… Да нет — вот! Здесь! Сюда! Снесли, наверное…” Они искали следы своего детства и не находили их. А я, полный новичок в этих местах, покорно сворачивал, куда вели их воспоминания, вместе с ними утыкался в тупики и брел назад… В конечном счете все дороги вели к пыльной площади с Домом колхозника и официальными зданиями.

Шла Страстная неделя. Пасха в том году пришлась на 1 мая. Пожалуй, я тогда впервые в жизни обратил внимание на то, что идет Страстная неделя. Пасху, конечно, знали и отмечали регулярно — яйца красили, водку пили, куличами закусывали. Возмущались, что по телевидению именно на Пасху, в ночь, дают самые соблазнительные программы и фильмы — это чтобы отвлечь верующих от церкви. Какая подлость, говорили мы, весь год запрещают, а тут — все можно! Подлость! Из протеста выключали телевизор и просто пили водку. Но сама Пасха, а тем более Страстная неделя — это нас не касалось. Мы были крепко попорченные. А здесь, в глухомани, как-то все упоминали — и уборщица в гостинице, и подавальщица в столовой, и даже райкомовские — вот, дескать, сегодня Страстная суббота, завтра Пасха.

Встал очень рано. Не спалось. Вышел на площадь. Флаги вывесили. Не много — несколько штук. Демонстраций никаких не намечается — перестройка! А может, их тут и не было никогда? Базара нет — пустые ряды. Мужик на телеге проехал. Грузовик пропылил. Скучно! Донеслось: вдалеке слабенько звякал колокол. Я пошел на звук. Мимо разрушенного, заросшего собора, через овражки, мимо еще нескольких церковных развалин. Сперва шел только на звук, а потом… Старухи, принаряженные, чистенькие, топают с узелками все в одном направлении. Ну и я туда же. Пришли к маленькой невидной церковке на окраине. Тесно. Дышим друг другу в затылок. А мне неловко — не знаю ведь, что за чем и что к чему. Хочу вслушаться: чего поют? А мне в спину тычут, свечки суют — к празднику! К Николе Угоднику! Спасителю! Передаю вперед и раздражаюсь — сосредоточиться не могу. Батюшка в стороне исповедует — это я понял. Только, вижу, устал батюшка. Я же его как коллегу воспринимаю — в историческом костюме, с бородой. И утренний спектакль — после вчерашнего вечернего. Хотят старухи что-то ему на ухо нашептать, а он торопит, держит покрывало наготове и покрикивает на очередь: “Называйте ваши имена! Называйте ваши имена! Громче говорите!” Устал батюшка, заметно. Хор поет дрожащими голосами. Слова непонятны. Но вот через многие повторы прослышалось: “Смертию смерть поправ… Смертию смерть порушив…” А остальное опять неразборчиво. Я вышел из церкви. День становился жарким. Подумал я не об отце, а о неведомом мне деде. Как он тут? Вот так же, в таком же одеянии исповедовал бабушек этих бабок? Или иначе это все было? Тогда как? Ничего я себе не мог представить.

Старуха под яблоней

Райком и райисполком совместно пригласили нас на пикник. Поляна в лесу была хороша, угощение было щедрое, выпивка обильная, взаимные приветствия со стаканами в руках произносились от души. Я сделал встречный жест и предложил выступить перед учениками местной школы. Говорил о корнях, о том, как красивы яблони в цвету, читал отрывки из Пушкина и Гоголя. Учительницы смотрели на Остапа Бендера с умилением и шептали ученикам: “Егышев, не вертись, ты посмотри, кто к нам приехал! Касимов, не вздумай болтать!” Ученики, воспитанные на других фильмах, сидели смирно, смотрели с испугом и недоумением.

Были на кладбище. Как и жилые дома в городе, памятники на всех могилах покосились. Списки и прежние реестры утеряны. Кибальчичей нашли — целое гнездо старых надгробий. А Жихаревых — нет, не нашли. Завтра уже и уезжать. Дела, дела ждут, братья что-то совсем потеряли ориентиры, и я начал подумывать: уж не ошиблись ли мы вообще с нашими поисками, в тот ли Стародуб приехали, может, другой совсем город? Один из исполкомовских вдруг сказал: “Зайдите вот к кому,— и назвал имя какой-то старухи на какой-то улочке. — Она, знаете, такая театралка. Тут ведь когда-то был театр. Приезжали труппы из Унечи, из Чернигова… И сами играли… Поговорите, поговорите с этой старухой, она должна помнить”.

Дом был, как другие, развалина. А деревья были хороши. За заборчиком виднелась скамейка под яблоней. На скамейке сидела очень старая женщина и через увеличительное стекло читала книгу. Окликнули — не услышала. Я подошел ближе. Книга была по-немецки, очень старая. Увеличительное стекло было очень сильное. Женщина смотрела сквозь него одним глазом. Я снова назвал ее по имени-отчеству. Она подняла на меня взгляд. И без того выпуклые ее глаза расширились необыкновенно. Рот приоткрылся, задрожали губы, и хриплым голосом она выдохнула громко: “Юра!”

Говорили. Вечером я снова навестил ее с ненужными конфетами — диабет. Снова говорили. Все подтвердилось. Все было: гимназист Юра Жихарев, к которому была она весьма неравнодушна, местный любительский театр, премьеры каждый месяц, Юра — и главный актер, и режиссер тоже, да, да… Я, конечно, вовсе не похож на него — и ростом меньше, и вообще… Но в первую минуту ей показалось… Дальше воспоминания начинали идти по кругу. А семья? Где следы семьи? Где похоронены?

Знала! Всех знала. Но время было такое, сам знаешь… Я могу тебя на “ты” называть?.. Ну вот, а после войны вообще… Я раньше очень любила конфеты, а теперь нельзя… ничего нельзя… Зачем ты их принес? Неужели ничего поумнее не мог придумать?

Поезд дальше не идет

Утром мы уезжали. Торопились — в Москве надо быть засветло. Прощались наспех. Вдруг стали путаться имена и отчества — еще не уехали, а уже стали забывать. Но обнимались и целовались искренне, от души. До встречи!.. До встречи?.. Видно будет. Машут руками вслед.

Проехали вокзал. Хороший вокзал. Крепкий, красивый. Старый. Говорят, купец когда-то на карту поставил в клубе. Проиграю — построю железную колею в тридцать километров, от основной дороги до стоящего в стороне Стародуба. И проиграл. И построил колею. И хороший вокзал к ней. Опять же говорят, поняли другие купцы, что теперь надо дальше тянуть нитку рельсовую — на Чернигов, а оттуда уж… весь мир. Но вроде денег в тот момент не было. А там — революция. А там — разруха. А там — великие стройки, к которым Стародуб никакого отношения не имел. Так и остался тупик с красивым вокзалом.

И даже поезд ходит. Редко.

На обратном пути гоню — опаздываем. Красный Рог проскочили мимо. Погудели. Но никого не видно. Ворота распахнуты, а людей не видать. Брянск… Сухиничи… А вот уж Подмосковье… Апрелевка… Внуково.

Вечером провожал братьев в Питер. Хорошо съездили. Только зачем? Ничего ж не нашли! А чего, собственно, искали? В себе, наверное, что-то искали. Родства друг с другом искали. Мы до этих дней так близки никогда не были. Да, честно сказать, и после так близки не были.

Три дня родства. Пробел.

---

2003 СЮ Горечь и надежда

Когда я пришел к о. Александру (Меню), который меня крестил, первое слово, которое я сказал и которое он с улыбкой отверг, сказав: этого недостаточно, это было слово «прислонение». «Почему вы хотите креститься?» — спросил он меня. Я сказал: «Хочу прислониться к религии предков». Он говорит: «Хорошо, но недостаточно». Это было действительно мое желание, искреннее: я почувствовал первые робкие связи с дедом, который был не только священником, но и богословом, с дедом, которого я не знал, которого и отец почти не знал, потому что он умер очень рано, когда отец был еще маленьким ребенком, и которого от меня скрывали по причинам политическим. 

---

2006 СЮ Имперское искусство театра

— Отец проговорил мне, что, на самом деле, его фамилия Жихарев, где-то в 50-м году, когда мне было уже 15 лет. 

---

2008  ”Школа злословия»

СЮ: Фамилии до определенного времени вообще не было. Папа — Юрский, мама -Юрская — Романова. В те годы, мои юные или детские, дальше как-то не принято было смотреть  По маминой линии мелькнули чуть-чуть бабушка и дедушка.  По папиной — даже разговора не было.

Почему? Потому что фамилия отца настоящая — Жихарев, не знаменитая, но дворянская, а по маме он — Гудович. Это графская фамилия. И хотя род захудалый, совсем захудалый, но это дало ему возможность побывать в ссылке вместе со своей женой Евгенией Михайловной и новорожденным сыном — то есть мною.

А фамилия Жихарев была мною узнана около тысяча девятьсот пятидесятого года, когда в разговоре и без особой охоты, даже с раздражением, отец сказал: «ты вообще ничего не знаешь”, и вдруг прояснилось что есть хоть какой то ход туда…

Отец увлекся театром. Гимназическое начальство и некоторые предрассудки провинциальной добротной семьи в городе Стародубе,  где театра не было и где он создал любительский театр, нашумевший, как я потом выяснил. Нельзя был со своей фамилией на афишу вылезать. Это некоторое нарушение, некий позор.

---

2016 Сергей Юрский в программе «Отцы и дети»

Отец из города Стародуба Брянской области, на границе с Украиной. Он, будучи гимназистом, влюбился в труппы, которые заезжали. Ведь драматический театр переживал тогда невероятный расцвет и колоссальный интерес и колоссальное влияние на людей оказывал. Это время расцвета Художественного театра, и Малого театра, и театра Корша, и антреприз. И вот эти антрепризы большей частью украинские, потому что это было на границе с ней, они наезжали и в город Стародуб. 

И они заезжали в эти города, и там везде оставляли такой след, что возникала любительская сцена, тоже хотели играть и играли хороший репертуар. Вот отец был одним из тех, кто увлекся, и там, в Стародубе создал такой любительский театр. Но он был гимназистом и поэтому он имел нарекания от руководства гимназии. Во-первых, всегда говорят: занимайтесь тем, чем занимаетесь, учитесь, вы гимназист. А во-вторых, вообще это дело такое, ерундой занимаетесь, гимназия вас готовит не для сцены, так ведь? Это естественное отношение. И когда это стало довольно строго, он сменил фамилию. Тогда и возникла фамилия Юрский, началась и до сих пор она продолжается.

Юрский – очень популярная украинская актерская фамилия, тем более, что он Юрий. И навсегда забыл, постарался забыть свою фамилию Жихарев, потому что она потом были опасной, что потом и сказалось, потому что это дворянская фамилия и лучше было ее забыть. И он стал Юрским. И как таковой, он служил в Красной армии, но тоже по культурной части, а потом он создал Театр-клуб, это было то, что сейчас называется театр.doc, вот такого рода, то есть откликающийся на злободневные темы. Театр-клуб существовал, это было в Ленинграде. Там они работали вместе с мамой, которая во имя отца оставила свою деятельность профессиональной пианистки, она заканчивала консерваторию, и стала заниматься музыкальной частью драматического театра. Потом отец ставил разные вещи, в то время очень привлекавшие: пантомимы, эстрадные номера. А потом начали перемены, когда все эти маленькие театры стали закрывать, в том числе и Театр-клуб.

А потом оказалась работа на эстраде, а потом то, что я уже намекнул, был арест чуждых классовых элементов (1), это 35-й год, год моего рождения, и такой облом в жизни, из которого отец, по счастью, вышел, потому что было потепление определенное и многих людей, по сравнению с оставшимися немногих, а вообще некоторое количество людей из ссылки или из тюрьмы, из разных подобных мест освободили. Это был конец ежовщины и начало Берии, которое как всегда начинается с либеральных актов, акций.

И тогда ему было присвоено звание почетное, он был награжден орденом, и было сказано: «Вы в цирке там в это время, вот в цирке и будете». И он стал художественным руководителем Ленинградского цирка….

---

---

В Стародубе опубликовали письмо знаменитого земляка − Сергея Юрского

Брянские новости, 9 февраля 2020, Воскресенье, 22:29

С письмом читателей впервые ознакомила газета «Стародубский вестник». Сергея Юрский написал его тогдашнему директору музея: Раиса Подкоха еще в середине девяностых годов пыталась установить связь с актёром.

«Но дальше этой переписки дело не пошло, − рассказал Дмитрий Винокуров. − Нашим землякам будет интересно ознакомится с этим письмом, с фактами биографии великого артиста и узнать его отношение к малой родине своего отца».

Письмо было написано 6 марта 1996 года в Москве.

«Уважаемая Раиса Васильевна!

Нет никаких извинений моему опозданию с ответом на Ваше письмо. Но всё же объяснюсь: последний год я большей частью гастролирую. В Москве был мало. А когда был − у нас в доме шёл ремонт. Письмо потерялось. И вдруг недавно нашлось.

Но к делу. В Стародубе я был единственный раз в 80-е годы. С моими двоюродными братьями мы приехали в поисках следов семьи родителей.
Мы мало чего нашли, но город очень понравился и показался не чужим. Я дал концерт в школе. Мы встретились с начальством района, и мне вручили символический ключ от города.

Сообщаю: фамилия моего отца Жихарев. В Стародубе эта фамилия довольно распространенная. Дед Сергей был священником и богословом. Бабушка − из какой-то ветви графов Гудовичей.

Юрий Сергеевич Юрский взял эту фамилию-псевдоним от известных тогда на Украине актёров − Юрских, Юра-Юрских и от своего имени. Учился он в гимназии. Но в первые годы революции был уже актёром и режиссёром драматического любительского театра в Народном доме. Театр, по рассказам старых людей, которых я нашёл, пользовался большим успехом.

Юрий Сергеевич Жихарев-Юрский в 20-е годы переехал в Петроград. Работал в разных театрах, в кино. Создал «Театр-кпуб», где сделал много спектаклей. Музыкальной частью этого театра заведовала Евгения Михайловна Романова − моя будущая мать. Они поженились. В 35-ом году (год моего рождения) отец был репрессирован и сослан. Далее реабилитирован.

В 39-ом в должности худрука Ленинградского цирка получил звание Заслуженного артиста РСФСР и награждён орденом Знак Почёта − тогда это была очень высокая награда.

С 43 года он − худрук Московского цирка и системы цирков СССР. В 1948-м − исключён из партии и снят с должности.

Мы переехали в Ленинград. В 53-м отца восстановили в партии. Занимал должность начальника Управления театров Ленинграда. Вернулся в театр и поставил несколько спектаклей в театре комедии. Среди них: «Волки и овцы» Островского, «Гибель Помпеева» Вирты, «Потерянное письмо» Караджале и другие.
В 1955-м стал худруком Ленконцерта. В 1957-м был членом жюри всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Москве.

Егo годы жизни − 1902-1957. Как видите, отец умер очень давно. Память о нём сохранилась не только в семье, но у сотен людей, которые работали с ним и под его руководством.

Он был человек замечательный. Что касается личных вещей, сами понимаете, что в нашей кочевой и сложной жизни они, конечно, не сохранились.

Посылаю Вам свою книгу, где есть глава об отце. Посылаю его фотографии и, наконец, шлю мои приветы и самые лучшие пожелания.

Не могу сказать, когда вернусь снова в Стародуб.

Но искренне хотел бы этого.

Всего самого лучшего».