Путешествие по жизни. Письма другу / Н. Казимировская — «ЛитРес: Самиздат», 2020

Бергман, Ефремов, Юрский

Вот я и подошла к одному из серьёзнейших моментов своей жизни. Возможно, ещё вернусь к коротеньким воспоминаниям, названным мной «шведской мозаикой». Но пора уже обратиться к важному. Оттягивание этого момента связано с тем, что я много раз уже писала на эту тему и рассказывала об этих событиях: в журнальных статьях и в телевизионных передачах, в каких-то эпизодах состоявшихся и не состоявшихся документальных фильмов и на страницах чужих мемуарных сайтов, составленных моими друзьями и коллегами. Попробую соединить воедино события нескольких лет.

Всё началось с Александра Нордстрёма – выпускника режиссёрского факультета нашего театрального института, живущего, как и мы, в Швеции. Захотелось ему поставить бергмановский телесценарий «После репетиции» в БДТ. Для этого надо было делать перевод. И Саша подбил меня на эту затею. Я перевела, а БДТ отказал Саше в постановке. И валялся мой перевод без дела какое-то время, пока я сама не повела наступление сразу по двум или даже трём фронтам.

Сначала моя близкая в те годы подруга Люда Разумовская познакомила меня с Лешей Казанцевым, который заинтересовался и решил напечатать мой перевод в своём журнале «Драматург». Лёша приехал к нам в Швецию для переговоров, мы очень подружились, и впоследствии Лёша ни разу не изменил нашей дружбе, невзирая на сложности, которые возникли почти сразу. Как я сейчас понимаю, дело было в том, что я вступила на чужой ревир, посягнула на территорию, принадлежавшую другим и довольно известным людям.

Шведский атташе по культуре Юхан Оберг именно так и сформулировал своё мнение, позвонив по телефону Казанцеву: «Вы что, не могли найти более апробированного переводчика?» И начал тут же предлагать в этом качестве Александру Афиногенову. Лёша немедленно позвонил мне и рассказал об этом звонке. К счастью, у меня уже было официальное разрешение издательства «Норстедт», владеющего авторскими правами, и поддержка Шведского института – таким образом, я думаю, Казанцеву было легче маневрировать в разговоре с атташе по культуре. Следующим компромиссным предложением, поступившим от Оберга, была редактура моего перевода Афиногеновой и включение её в качестве сопереводчика. От последнего я категорически отказалась и согласилась лишь на редакторскую правку. Лёша безупречно выполнил все мои условия. Таким образом, впервые бергмановский телесценарий «После репетиции» появился на русском языке в журнале Алексея Казанцева и Михаила Рощина. Чтобы закончить эту тему, добавлю, что впоследствии до меня дошли слухи об обиде Саши Афиногеновой на меня, и я написала ей письмо, в котором благодарила за прекрасную редакторскую работу, но подчёркивала добровольно-принудительный характер наших творческих взаимоотношений и, соответственно, отсутствие каких-либо обязательств с моей стороны по отношению к ней.

 Следующим этапом «большого пути» стали переговоры с Олегом Ефремовым о постановке во МХАТе. Приближался столетний юбилей МХАТа, и Олег Николаевич вдохновился идеей ознаменовать эту годовщину обращением к бергмановскому материалу. Вдохновился настолько, что стал звонить мне из больницы, где находился в то время, чтобы сообщить, что собирается сам ставить и сам играть главную роль в этой постановке. Всё это было прекрасно и удивительно! Дело оставалось за «малым»: получить разрешение Бергмана на постановку его телевизионного сценария на театральной сцене. При этом общеизвестно, что такого разрешения Бергман обычно не даёт, и российские спектакли по его произведениям – это чаще всего (или даже всегда) «пиратские» постановки. (В связи с этим, хочу вспомнить эпизод с Астрид Линдгрен, когда, встретившись с ней впервые на торжественном обеде в её честь, я подошла и восторженно начала изливаться в благодарности и признательности за то, что «выросла на её книжках, переведённых на русский язык», а она вдруг, изменившись в лице и без всякой ответной улыбки, произнесла: «Ох уж эти противные пираты!», ввергнув тем самым меня в оторопь.)

Таким образом, для меня согласие и разрешение Бергмана на постановку моего перевода было делом первостатейным. Я предложила Ефремову написать Бергману от имени театра красивое письмо, сообщив о столетнем мхатовском юбилее и о желании театра ознаменовать это событие постановкой его, Бергмана, текста. Письмо я вскоре получила. Но красивым там был только фирменный бланк с чайкой. В тексте, сухом и казённо-протокольном, подписанном директором театра господином Ефимовым, главным акцентом было сообщение о том, что Бергман получит в результате постановки то ли десять то ли двадцать процентов оплаты, а переводчик, кажется, пять. Такое письмо отправлять было нельзя.

И я решила написать Бергману сама. Тут надо добавить, что все эти годы я продолжала бомбардировать Драматен просьбами об интервью с Бергманом. И каждый раз получала отказ со ссылкой на то, что Бергман не встречается с журналистами и не даёт интервью. И вдруг, незадолго до описываемого мной времени, в журнале «Драма» – органе Королевского драматического театра – появилось интервью с Бергманом, нахально-фамильярно озаглавленным «Когда же ты завяжешь, Ингмар?». Там же была опубликована фотография самой интервьюерши – какой-то молодой финской журналистки. В таком же развязном тоне эта юная особа описывала все фобии Бергмана, его страх перед бациллами, его персональный туалет и т.д. «Вот какая дура! – возмущённо думаю я. – Получить такой уникальный шанс встретиться с гением и задавать такие идиотские вопросы!»

Через некоторое время я случайно узнаю: это розыгрыш! Интервью написано самим Ингмаром Бергманом! А на фото – известная, но давно ушедшая из жизни, финская поэтесса Эдит Сёдергран. Так вот, в этом самом интервью Бергман заявляет, что в настоящий момент он предпочитает общаться только с молодыми, привлекательными и слегка декольтированными дамами. И я решаюсь на следующее. Выбрав одну из своих самых удачных фотографий, я заказываю поздравительную открытку с моим изображением (дело близится к Новому году!) и пишу новогоднее поздравление с упоминанием о МХАТе и заканчиваю следующим: «И хотя я не так уж и молода, но, возможно, достаточно привлекательна, чтобы вы дали мне разрешение на перевод вашего сценария на русский язык и на постановку во МХАТе».

Почтовый адрес Бергмана был мне неизвестен. Поэтому я показала эту открытку театральному агенту Бергмана Улле Оберг – жене Эрланда Юзефссона – и попросила её передать Ингмару, если она решит, что это не слишком фамильярно. Улла улыбнулась и сказала, что передаст, но боится, что это мне не поможет, и ответ будет отрицательным. Через несколько дней она сама позвонила мне и сообщила, что Бергман РАЗРЕШИЛ!

А потом возникла первая небольшая пауза в переговорах со МХАТом. И Натан, который как раз в это время был в Москве, позвонил Ефремову, чтобы понять ситуацию. Ефремов был очень радушен, пригласил Натана к себе домой и там произнёс следующее: нужно уговорить Бергмана прилететь в Москву! На любых условиях! Хоть на пятнадцать минут репетиции или просто для встречи с коллективом! Нереальность этой задачи для меня была совершенно ясна. И я была вынуждена в этом признаться. Тогда, как я понимаю, Ефремов потерял интерес к личному участию в этом проекте и «передал» его некоему Долгачёву (на мой взгляд, совершено безликому режиссёру и опять же, естественно, на мой взгляд, очень «скользкому» человеку). Играть в спектакле главную роль должен был Сергей Юрский.

Но всё это выяснилось после. Тогда же я ничего не знала. Ощутила только, что опять воцарилась странная тишина. МХАТ, который «бомбил» меня своими сообщениями до получения разрешения на постановку, замолчал окончательно. И вдруг звонит мне та же Улла Оберг и в полном изумлении рассказывает, что в Драматен пришло письмо из МХАТа, в котором они просят разрешения заменить переводчика пьесы. Пришлось опять вступать в борьбу! И тут сошлось несколько моментов. Во-первых, я опять «послала гонца» к Ефремову, написав тому письмо. Письмо это передала ему лично в руки моя шведская подруга Люда Хабазин. В письме я задавала Ефремову довольно неприятные вопросы. Он прочитал письмо в присутствии Люды и сказал: «Передайте Наташе, что она может не волноваться!»

Тем не менее, я волновалась, зная из кулуарных источников обстановку, сложившуюся к этому времени во МХАТе. К моему счастью, именно в это время я встретила на питерском театральном фестивале «Балтийский дом» Сергея Юрского и Наталью Тенякову. Познакомившись на банкете, я рассказала им всю предысторию проекта. С этого момента начались наша дружба и мои огромное доверие и любовь к этой замечательной семье! Но самым главным ударом по козням «придворных лизоблюдов», я думаю, стал категорический отказ самого Бергмана дать разрешение кому-либо другому на перевод. Своими глазами я видела строчки очередного послания мхатовской администрации в Драматен, где было написано, что поскольку господин Бергман разрешает перевод только Наталье Казимировской, то театр соглашается с этим требованием.

А потом были сдача спектакля и премьера, на которую меня пригласили МХАТ и персонально Сергей Юрский. На сдаче, помню, присутствовали Ия Саввина, Вячеслав Невинный, Виктор Сергачёв, сам Олег Ефремов. После премьеры был круглый стол с театральными критиками, где я с большой радостью встретилась с бывшей однокурсницей Мариной Зайонц. Дальше были одни «приятности»! Тем более что в Москву я приехала с личным письмом Бергмана, в котором он поздравлял театр с премьерой и посылал добрые пожелания. Письмо это я получила из рук Эрланда Юзефссона, который обратился к Бергману по моей просьбе. Вручая письмо, Эрланд сказал: «Не знаю почему, но, когда я назвал Ингмару ваше имя, он вдруг начал улыбаться».

Юрский в Швеции

И вот спектакль по Бергману приехал к Бергману! В течение двух вечеров Южный театр Стокгольма (популярная гастрольная площадка города) был заполнен до отказа. Сюда пришёл, конечно, «бывший наш народ» (но его в те годы было ещё не так уж и много. Да спектакль и не афишировался целенаправленно в русских кругах), шведские зрители и участники Стриндберговского фестиваля, а самое главное – артисты Драматена во главе с Эрландом Юзефссоном – исполнителем главной роли в бергмановском телефильме. Был вызван для синхронного перевода один из лучших шведских переводчиков. Можете представить себе моё волнение, когда я понимала, что сейчас в зрительских наушниках будет звучать МОЙ текст, переводимый на шведский, а не тот, который знают наизусть многие из сидящих в зале. Что будет? А был триумф и бурные овации, которые я слушала, сидя в партере вместе со всей своей семьёй! И вдруг Юрский сбежал со сцены и вытащил меня на поклон. Это было очень неожиданно и очень приятно!

В те несколько дней, пока семья Юрских была в Стокгольме, мы много гуляли по городу, были приглашены на экскурсию в Драматен, где Юрского, как я помню, восхитила организация работы вспомогательных цехов театра. Я успела сделать с ним интервью, которое было опубликовано в журнале «Драма». Юрский подарил мне две свои книги с очень нежными и благодарственными словами.

Было всё, кроме… Кроме встречи с самим Бергманом, который, безусловно, знал о приезде москвичей в Стокгольм.

А потом начался следующий этап жизни спектакля, во время которого МХАТ нарушал все возможные пункты контракта с Бергманом и со мной, – переводчиком пьесы. А в частности, не только не оповещал о зарубежных гастролях спектакля, но и не платил за эти спектакли (эти требования стояли в контракте). «Застенчивые воришки», руководящие театром – Ефимов и Корчевникова, находили всевозможные отговорки, когда Драматен ловил их с поличным. Юрский, который радостно и откровенно рассказывал мне о гастрольных поездках бергмановского спектакля в другие страны, выглядел, как я понимаю, в их глазах «осведомителем», и они просили его не выдавать мне эти «тайны мадридского двора». Чтобы не ставить в неловкое положение нежно любимого мной человека, я перестала спрашивать и махнула на всё это рукой. Драматен «махнул» тоже и даже дал, к моему великому изумлению и радости, право на постановку ещё двум российским театрам.

Дружбу с Юрским и Теняковой я хранила и храню всю жизнь. Всегда старалась повидаться, приезжая в Москву, с теплом и радостью перечитываю все прекрасные строки дарственных надписей на книгах, написанных и подаренных мне Юрским, храню и перечитываю в минуты грусти по поводу накапливающихся лет послание Юрского к одному из моих юбилеев:

«Как говорил Артур Вануни,
Гуляя ночью средь полей,
Не так уж важен юбилей,
Как важно то, что накануне…»

См. также «Пятый акт» Ингмара Бергмана. — Радио «Свобода». Передача «Культурный дневник», 16 июля 2009