«Фома Опискин» по повести Ф.Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» — Фома Опискин.  

Инсценировка и режиссура – П. Хомский. Художник Э. Стенберг. Художник по костюмам Л. Гаинцева. Композитор А. Чевский.

 Театр им. Моссовета. Премьера состоялась 16 марта 1995 года.   

С.Юрский,П.Хомский,Е.Стеблов на репетициях спектакля. Фото любезно предоставлено Театром имени Моссовета.

     На этой странице:

  • Программка спектакля
  • Телеверсия — 1998 Запись т/к «Культура».
  • Фотографии из спектакля
  • Мария Седых. «Я обожаю кланяться». – «Литературная газета», март 1995
  • «Откровения отставного шута». – «Куранты», 31 марта 1995
  • Юрий Фридштейн. «О Юрском и не только о нем». – «Экран и сцена» №13, 6-13 апреля 1995 года.
  • Наталья Каминская. «Фома». – «Россия» 9 августа 1995. 
  • Татьяна Москвина. Про Фому. Сергей Юрский — Фома Опискин. — «Час пик», 10 декабря 1997 год

Телеверсия — 1998 Запись т/к «Культура».

Фотографии спектакля:

Мария Седых. «Я обожаю кланяться». «Литературная газета», март 1995

В минувший четверг на премьеру в Театр имени Моссовета пришли почитатели Сергея Юрского. Не взволнованная толпа поклонников и поклонниц, не завсегдатаи светских тусовок, а именно почитатели артиста и того искусства, которому он верно служит вот уже сорок лет. Хотя, впрочем, возможно, люди были те же самые, но в тот вечер мы-они были другие.

Бенефициант в день своего 60-летия выступил в роли Фомы Опискина из «Села Степанчикова…», явив публике блистательный портрет героя нашего времени.

Какое, оказывается, богатство красок в палитре лицемерия, какое множество оттенков и интонаций, как разнообразны приемы и уловки! Юрский избежал карикатуры, легко достижимого портретного сходства с небезызвестными шутами новейшей эпохи, дорожа универсальностью типа, созданного Достоевским. Кто, если не великий лицедей, может так виртуозно разоблачить лицедейство века, в котором ему выпало жить и творить? Его герой по праву возглашает: “Я знаю Русь, и Русь знает меня”.

Русь, сидящая в зале, аплодисментами многократно подтверждала взаимное узнавание.

«Откровения отставного шута». «Куранты», 31 марта 1995

Актеру роль — лучший подарок. Вот и преподнес Театр имени Моссовета Сергею Юрскому на его шестидесятилетие “Фому Опискина”.

И хоть спектакль многонаселенный и актеры там заняты весьма уважаемые, Юрский в общем хоре конечно же солирует. Режиссер Павел Хомский счел повесть Достоевского ‘Село Степанчиково и его обитатели» необыкновенно актуальной в наше время разгула демагогии и словоблудия. И Фому Фомича Опискина, шута в отставке, завладевшего умами и сердцами простодушных  степанчкковцев, подал крупным планом. Юрский виртуозен, как всегда, и щедро  наделяет Фому не только задатками недюжинного оратора, но и несомненным  актерским даром. Его Опискин — фигура сегодняшняя и легко узнаваемая, этакий беспардонный наглец, из грязи пробившийся в князи и упивающийся доставшейся властью. А уж его знаменитое: “Отрясу прах со своих сапогов!”— и вовсе кажется сию  минуту написанным. Поневоле думаешь,  что такой Опискин вполне пришелся 5ы к месту в нынешней думе — глядишь, и затмил  бы несравненного Владимира Вольфовича! 

Юрий Фридштейн. «О Юрском и не только о нем». «Экран и сцена» №13, 6-13 апреля 1995 года.

Садясь за эту статью, я чувствую себя как бы «на распутьи». С одной стороны, 60-летие Сергея Юрского и роль Фомы Опискина, сыгранная им как раз в свой день рождения, и вроде бы надо писать о нем и только о нем и его новой работе. С другой, роль сыграна в тонком, умном, «многослойном», современном спектакле, поставленном в Театре имени Моссовета Павлом Хомским.

Рядом с Юрским неожиданный Евгений Стеблов: глядя на его Ростанева, вспоминаешь сыгранного им много лет назад Алешу Карамазова. Но у Ростанева нет той глубинной убежденности и потому его выплески, порывы, слова о рыцарской чести, попытки встать на защиту своей Прекрасной Дамы окажутся и беспомощны, и даже жалки. На протяжении спектакля мы не раз станем свидетелями того, как будет унижено и растоптано его человеческое достоинство, как в нем будет попрана, буквально изничтожена — Личность. Актер изобразит это и внешне,— тонко и страшно, но он сыграет также и большее: умирание души героя. Сыграет беспомощность рыцаря-интеллигента среди тех монстров, что заселили его дом и постепенно, шаг за шагом, вытеснили его «на обочину», почти упразднили, почти «изъяли из оборота», вместе с его высокими и прекраснодушными мечтами и идеалами.

Село Степанчиково предстает в спектакле воистину «темным царством», только напрочь лишенным какого бы то ни было «луча света», и неоднократно, почти навязчиво повторяемый племянником Ростанева Сергеем вопрос: «Это что, сумасшедший дом?» — в сущности все определяет. Перефразируя знаменитые слова чеховского Пети Трофимова о том, что «вся Россия — наш сад», хочется задать свой вопрос: неужели же вся Россия — село Степанчиково?

В этом «темном царстве» множество обитателей: истерическая маменька Ростанева, «генеральша» — такая старуха Хлестова, только лишенная ее проницательности и резкости суждений, ее отрицательного обаяния — воистину зловещий символ безумия, что царит в этом доме (в ее роли Ирина Карташева). Рядом с ней приживалка Анна Ниловна, «подполковничья дочь» и элементарная стукачка одновременно, резко, остро сыгранная Ларисой Наумкиной (вообще, снующие по дому безмолвные «осведомители», возникающие в самые неожиданные моменты из самых неожиданных мест — зловещие тени, почти бесплотные,— тоже весьма впечатляющая и вполне неслучайная примета спектакля). Безумная Татьяна Ивановна, взбалмошная, по-своему несчастная, уже не слишком молодая, страстно жаждущая «любви» — еще одно существо, искалеченное всей этой душной, противоестественной атмосферой (Маргарита Шубина). Отставной гусарский поручик Мизинчиков (Валерий Яременко), как всегда непредсказуемый, взрывной, парадоксальный — играющий весьма забавное сочетание светского ловеласа и делового человека, в обеих испостасях, впрочем, не слишком ловкого и удачливого вследствие отчетливо выраженной природной тупости, мешающей ему в полной мере покорять и очаровывать как своей неотразимостью, так и деловой хваткой. И конечно же, лакей Видоплясов (его с неподражаемым юмором, особенно выразительным, благодаря чрезвычайно серьезной мине, с которой он произносит все несусветные благоглупости своего героя, играет Андрей Межулис). И много-много иных людей, подчас почти оборотней — жутких, макабрических, хотя и сыгранных в подчеркнуто реалистической манере, отчего ощущение жути, кошмара, какого-то нескончаемого дурного сна лишь усиливается, а проснуться и развеять этот дурман невозможно, нет сил.

И надо всем этим собраньем лиц парит как гигантская зловещая хищная птица, напоминая некоего чудовищного осьминога, щупальцами своими сдавливающего, до духоты, до хрипа, всех и вся — он, Фома Опискин. Фому Опискина играет Сергей Юрский.

В начале спектакля мы слышим в записи его голос. Сергей Юрский обращается к нам: «На кого похожи вы были до меня? А теперь я заронил в вас искру того небесного огня, который горит  теперь в душе вашей. Заронил ли я в вас искру небесного огня, или нет? Отвечайте, заронил я в вас искру, иль нет?». Потом этот вопрос задаст его герой, ибо по тексту повести это его слова,— и смысл их будет до неузнаваемости занижен, осмеян и ошельмован. Потому что Юрский имеет право задавать нам подобные вопросы, Фома Опискин — нет.

Играя Опискина, Юрский юродствует, витийствует, поучает, кликушествует, пророчествует; ханжа, фарисей, зловещий шут, корчащий из себя мессию — в нем, несомненно, есть что-то от мольеровского Тартюфа, но, несмотря на откровенную фарсовость, даже пародийность,— он страшен. Страшен воздействием на умы, страшен тем, что никто из окружающих его людей не способен отличить истину от фальши, никто не способен осознать вполне элементарное: «а король-то голый!». Как он упивается собой, как любуется, как замечательно осознает свою власть: власть плебея, выползшего из лакейской и теперь наслаждающегося своей местью, ибо пришел его черед, и он это знает. Жалкий шут, произведенный в пророки, смеющий во всеуслышание заявлять, нет — возвещать: «Я знаю Русь, и Русь меня знает» (!). Бог мой, как же все знакомо, как узнаваемо — неужели же это наш, российский, вечный сюжет, неужели же он и в самом деле дан нам на века? Откровенный балаган обретает черты исторического апокалипсиса, за фарсом встает трагедия.

Виртуозность игры Юрского ошеломительна, каждый жест, движение, каждый штрих его поведения, мельчайшие модуляции голоса предельно выверены и точны. Он играет этакое сладкоголосое чудовище, опутывающее паутиной и губящее свою жертву. Главной жертвой становится даже не Ростанев, а Настенька. Ибо ее молодость, ее очарование, ее грация дикого зверька будут вызывать у него откровенную, нескрываемую злобу, зависть, ненависть. В итоге он ее сломает — как ломают диковинный редкий цветок, неспособный прижиться на чуждой для него почве. Примечательно — немногочисленные «положительные» герои спектакля: племянник Ростанева Сергей (Валерий Сторожик) и Настенька (Евгения Крюкова) сыграны намеренно блекло, негромко, пастельно в отличие от тех ярких, броских красок, которыми наделены полноправные обитатели сумасшедшего дома.

«Вы правы: из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами день провесть сумеет,
Подышит воздухом одним
И в ком рассудок уцелеет» 

— бросал когда-то в зал герой молодого Юрского Александр Андреевич Чацкий. Сегодня тот же Юрский играет — ну, условно говоря, одного из тех, от кого Чацкий бежал. Быть может именно об этом писал когда-то он сам:

«В перевернутой природе
я искал заветный узел —
связь начала и конца?»

Недавно, в опубликованных письмах Бориса Владимировича Алперса я прочитал его рассуждения по поводу двух знаменитых пушкинских высказываний.

Одно, из его письма к Наталье Николаевне, имеющее к Юрскому самое непосредственное отношение, ибо слова эти были вынесены в качестве эпиграфа к спектаклю БДТ «Горе от ума»: «Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом!»; и другое, из письма к П. Я. Чаадаеву: «…клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество…».

Мне кажется, Алперс неправ, противопоставляя эти два, почти предсмертные, крика души Поэта — в них нет противоречия, и одно вполне согласуется с другим. Сколько в России людей, кто, вне зависимости от дарованного им таланта, мог бы повторить, вослед за Пушкиным: и «черт догадал меня…», и «…не хотел бы переменить отечество…». Среди этих людей, в числе самых достойных и самых талантливых, — Сергей Юрский.

Наталья Каминская. «Фома». «Россия», 9 августа 1995 года.

Cпектакль «Фома Опискин» вышел в те дни, когда артист, исполняющий в спектакле заглавную роль, отмечал юбилей. Те, кто всегда любил Сергея Юрского и следил за причудливыми траекториями его творческой судьбы, тихо и про себя отметили этот праздник. Шумели, как это обычно бывает, другие. В печати и на ТВ мелькали эпитеты «выдающийся», «непревзойденный», слетевшие с журналистских уст, похоже, столь же легко, сколь они слетели бы по любому другому юбилейному поводу. Суть же уникальной личности осталась при этом в стороне. Как и положено в застольном угаре — заздравный тост, он хоть и приятен, и нужен, но он всего лишь тост. Под шум официальных и полуофициальных похвал «Фома Опискин» в Театре имени Моссовета был практически не освещен серьезной критикой. То ли бенефисная роль не слишком вписалась в торжеслво, то ли надо было отстояться самому спектаклю.

Теперь, по прошествии времени, можно не думать о тостах. И еще раз со всей очевидностью обнаружить: если и есть на театре фигура, не озабоченная подготовкой к датам, приличествующим удачному моменту действием, — короче, личность, не обладающая этим выгодным качеством баловня судьбы и любимца публики, то это, как раз он, Юрский. Для меня лично его творческие поступки во все времена его переменчивой судьбы были именно поступками. Он как-то ухитряется сообразовываться не с ситуацией, а лишь с самим собой. Что необыкновенно ценно. Но и чревато. Нет чтобы подгадать к своему юбилею «Стулья» – спектакль-итог собственной биографии, судьбы, представлений о театре и о жизни. Вот было бы деяние, обреченное на успех и значимостью события (каковым и явились «Стулья» в прошлом сезоне), и совпадением с датой. Но идея пришла, когда пришла, и не Юрскому тянуть с ней до выгодного момента. Только не ему. В «момент» попал «Фома Опискин». Уже помимо актерской воли тоже оформившийся в некий итог.

В спектакле режиссера П.Хомского Фома Опискин решительно отстранен он всего происходящего на сцене. Он — одинокая, обособленная фигура. Хотела написать «вершина», но как применить такое определение к такой омерзительной личности? Впрочем, и с личными качествами всем известного персонажа происходит в этом спектакле нечто странное. Присуще ли этому Опискину все то, что мы привыкли знать о нем: хамство, лицемерие, подлость, иезуитство, демагогия и проч…? То есть, все это, конечно, произносится текстуально, но как бы не сообразуется с внутренней жизнью в этом спектакле самого артиста. Ощущение, будто Юрский взялся «представить» нам на сцене того, кого Достоевский сочинил отъявленным мерзавцем. Но впустить его в себя не сумел (или не хотел?). Так или иначе, но моссоветовский Опискин в имении Ростанева — сам по себе. Он некий знак страшного явления лжепро- рочества, которое (конечно, конечно) в нашей нынешней жизни имеет солидное место. Но звучит ли спектакль Театра Моссовета от этого актуально? Вот вопрос, на который затруднительно ответить. Как, впрочем, и на множество других. Почему, скажем, в предельно традиционной, в духе старых постановок пьес А.Островского декорации, среди классической мебели (прямо из спектаклей Малого театра) красуется несообразно гигантский диван Фомы? Ведь не Обломов же, в самом деле, перед нами? И не французская пьеска о падении нравов, где широченное ложе тоже было бы уместно? Или почему так традиционно, опять же «по-островски» выглядят все обитатели села Степанчикова с их тщательно подобранными к стилю эпохи нарядами, вполне классической, плавной речью? В то время как Фома совcем другой — и в облике, и в пластике, и в речи. Ведь живет он здесь же, подминая под себя всех и вся, и уезжать не собирается. Да и корнями он отсюда — из этой сонной, наивной и вязкой, как болото, уездной жизни. Но этой мысли Достоевского о том, что Опискин — уродливая плоть и кровь отечественного бытия, будто и вовсе нет в спектакле. Ибо тот, кого представил Юрский, — не только из другой жизни, но как бы из другого зрелища.

Артист играет без грима. Рельефные, такие знакомые, такие «нетиражируемые» черты его лица не дают ни на минуту отключиться от Юрского и погрузиться в Фому. Резкая, почти эстрадная пластика, неповторимый прононс, неподражаемый голос — Юрский, Юрский, Юрский. А где же Фома? Сама по себе его игра — демонстрация филигранно отточенного мастерства. Он то значителен, то страшен, то смешон. Но кто он? Артист Сергей Юрский, звезда, классный профессионал, представляющий нам то, что написано про Фому в гениальной пьесе. Фома в спектакле не «живет». Он делает что-то другое. А ведь это-то «другое» артисту делать не привыкать. Как ни парадоксально, Фому можно считать неким фарсовым итогом в длинной цепи одиночеств, сыгранных Сергеем Юрским. Ах, как он умел это делать, когда играл благородные, талантливые и даже гениальные одиночества Чацкий, барон Тузенбах, Кюхля, Эзоп, Остап Бендер, Мольер, Фарятьев…

Можно долго сетовать на то, что после Большого драматического театра и Г.Товстоногова этот уникальный артист так и не встретил режиссера, который продолжал бы открывать в нем новые, неизведанные возможности. И это будут справедливые сетования. Однако человек предполагает, а Бог располагает. Товстоногов, всегда остро чувствовавший гамлетовское «актером пишет время», безошибочно угадал в Юрском то, что было ко времени: потрясающую способность сыграть одиночество незаурядного духа. Среда товстоноговских спектаклей была всегда насыщена мощной жизнью, и герой полнокровно жил в ней вместе со всеми другими персонажами. Но некий одинокий холм, на котором суждено временами стоять всякой неординарной фигуре, определился уже тогда. Возникла тема. Она развивалась в самом артисте. Кино и телевидение лишь подхватили уже найденное и использовали его на свой лад. А самостоятельное чтецкое творчество актера на эстраде все это еще углубляло и отшлифовывало. Собственная незаурядность актерской личности, помноженная на непростые обстоятельства, дала почти мистический эффект — артист испытал на своей личной творческой судьбе то, что долго играл на сцене и на экране. Среда однажды исчезла. А тема осталась. Постепенно его персонаж переставал жить в спектаклях и фильмах обычной человеческой жизнью: любить, быть любимым, ругаться, изменять, быть брошенным женой или уволенным с работы, вознесенным по служебной лестнице, убитым на дуэли, наконец…

С пристрастием следя за каждой его новой работой, я с возрастающей тревогой ожидала, когда же следующий его герой «заживет» по-настоящему, завертится в реальных отношениях с людьми, набьет настоящие синяки, испытает подлинные взлеты и падения? Но так сложилось в судьбе артиста, что его герои все дальше и дальше множили одиночество духа на отстраненный способ существования на сцене и на экране. Оттачивалась форма, а живая страсть загонялась внутрь.

Однажды, уже в Москве, в Театре Моссовета, круг, казалось, был разорван. В спектакле Камы Гинкаса «Гедда Габлер» по Ибсену Юрский сыграл Йоргена Тесмана. Он, кажется, впервые играл серого, неталантливого, но страдающего человека. Играл поразительно точно. Почти никто не обратил тогда внимание на эту маленькую актерско-режиссерскую победу. А жаль. Юрский в этом спектакле был таким непохожим на себя прежнего. Кто знает, может быть, это стало бы началом нового прорыва?..

Спустя много лет им самим переведенные, поставленные и сыгранные вместе с Н.Теняковой «Стулья» Э.Ионеско вдруг напомнили мне старую «Гедду Габлер». «Стулья» – не только ретроспектива прожитого и пережитого, но и собственный авторский порыв. Фома же – вновь отыгрывает старую историю. Только в виде фарса. Художественная среда этого спектакля как бы вытолкнула из себя главного героя. В силу ли просчетов режиссерского замысла или из-за особенностей актерской индивидуальности исполнителя, но моссоветовский Фома Опискин совершает свои деяния будто бы и не всерьез, понарошку. И потому вопросы: кто он на самом деле, какие мотивы им движут, так и остаются в спектакле загадками.

Самое интересное, что лишенный в спектакле среды обитания Фома Опискин несомненно дарит зрителю немало счастливых минут. Как и Е.Стеблов, играющий Ростанева, В.Сторожик – племянник Сергей, В.Яременко –Мизинчиков. В Театре Моссовета много хороших артистов. Однако… Недавно в одном из телеинтервью Сергей Юрский сказал, что в следующей своей работе попробует сделать что-то совсем другое. Может быть, его укрепит в этом стремлении то скромное обстоятельство, что не одному ему именно от него этого и хочется.

Рецензия «Афиши» на спектакль «Фома Опискин»

Изменение названий классических произведений обычно справедливо не приветствуется. Но на сей раз переименование повести «Село Степанчиково и его обитатели» в «Фому Опискина» выглядит как нельзя кстати. В спектакле буквально царствует Сергей Юрский – Фома Опискин. В этом герое, являющемся энергетическим центром и мощным мотором всего сценического действия, собралась невероятная гремучая смесь самых разных, порой противоположных человеческих качеств. Он вдохновенный оратор и хитрый проныра, изощренный тиран и язвительный философ, юродствующий наглец и жалкий трус, завистливый зануда и одаренный гипнотизер, капризный деспот и блистательный артист. Каких только актерских приспособлений не использует в этой роли Юрский, работающий на излюбленных контрастах! Тут и резкие стремительные движения властителя, и расслабленные ленивые позы обиженного хитреца. А то вдруг на смену высокомерно оттопыренной нижней губе и натянутой улыбочке явится смиренный взгляд «благородного страдальца». Добротный европейский костюм легко соединяется у него с холщовой робой странника вкупе с эффектно продемонстрированными лаптями. Этот Фома жаждет реванша за прежние обиды и требует повышенного внимания к себе, которое и получает в полной мере. Ему и впрямь есть чем гордиться — энергичный, всегда подтянутый, во многом разбирающийся, отменно владеющий французским, он чувствует себя вполне уверенно и выглядит убедительно даже тогда, когда демонстративно делает прямо противоположное тому, что говорит. К тому же Фома Опискин искусно подает себя в каждой детали, в каждом слове, жесте, взгляде. А Сергей Юрский виртуозно подает своего героя, исполняя блестящее соло в моссоветовском спектакле. 

Марина Гаевская. Из книги «Звезды московской сцены. Театр имени Моссовета». Москва, 2001 год

Когда Сергею Юрскому пришло время праздно­вать юбилей, в Театре имени Моссовета появился спектакль «Фома Опискин» по повести Ф. М. Дос­тоевского «Село Степанчиково и его обитатели», по­ставленный Павлом Хомским. Многие рецензен­ты сходились тогда во мнении, что Юрский игра­ет «великолепно», «филигранно», «мастерски», но он «вполне мог бы существовать и в одиночку», поскольку «решительно отстранен от всего происходя­щего на сцене». С этим трудно было не согласиться, несмотря на то, что в спектакле, помимо Юрского, занято немало хороших актеров.

Фома – Юрский – энергетический центр и мощ­ный мотор всего действия. В нем собралась такая гремучая смесь самых разных качеств, что и пере­числить их все не представляется возможным. Он вдохновенный оратор и хитрый проныра, изощрен­ный тиран и язвительный философ, юродствующий  наглец и жалкий трус, завистливый зануда и ода­ренный гипнотизер, капризный деспот и блистательный артист. Он жаждет реванша за прежние обиды и требует повышенного внимания к себе, которое и получает в полной мере. Фома — и впрямь энер­гичный, подтянутый, во многом разбирающийся, отменно говорящий по-французски, чувствует себя уверенно и выглядит убедительно даже тогда, ког­да демонстративно делает прямо противоположное тому, что говорит. Юрский работает на излюблен­ных контрастах, гротескной пластике. Резкие, стремительные движения властителя и расслабленные ленивые позы обиженного хитреца. Высокомерно оттопыренная нижняя губа, хрипловатый голос, натянутая улыбочка и смиренный взгляд «благород­ного страдальца». Вполне пристойный европейский костюм и холщовая роба странника вкупе с эффек­тно продемонстрированными лаптями. Фома Опис­кин искусно подает себя в каждой детали, в каж­дом слове, жесте, взгляде. А Сергей Юрский вир­туозно подает своего героя, но как бы в несколько концертном исполнении. В данном случае актерская самодостаточность, с одной стороны, выручает, дер­жа спектакль на определенном уровне, а с другой стороны — подводит, поскольку блестящее соло су­ществует само по себе.

Татьяна Москвина. Про Фому. Сергей Юрский — Фома Опискин. — «Час пик», 10 декабря 1997 год

О том, что работа актера в драматическом спектакле может доставить острое эстетическое удовольствие, вспоминаешь редко. Единственное, о чем мне довелось пожалеть в этот вечер — когда на сцене БДТ шел спектакль театра имени Моссовета «Фома» с Сергеем Юрским в заглавной роли, — что в зале было мало актеров, особенно молодых. Ведь им-то и надо, непременно надо видеть своими глазами, что это такое — совершенно обдуманная, созданная, выстроенная поминутно, посекундно роль. Как это бывает — когда в густом, плотном, ни одной прорехи не имеющем сценическом тексте живут-переливаются ритмы отчаянной легкости и почти божественного юмора. Когда нет ни вращающихся колес, ни дыма, ни оглушительной музыки, ни цирковых трюков — один только актер, конечно, во всеоружии огромного опыта и недюжинного ума, но ведь совсем один, никем не поддержанный.

Впрочем, нужно ли ему это — «поддержка»? В дневниках Евгения Шварца я нашла одну замечательную фразу, сказанную им в свое время о писателе Борисе Житкове. Жизнь Житкова на каком-то этапе складывалась гладко, комфортно. Он был окружен вниманием, заботой, поддержкой. «Но нет, — восклицает Шварц. — Он не был создай для подобной сладости!»

Вот и Сергей Юрский не кажется созданным «для подобной сладости». Он был одним из лучших и виднейших героев в царстве Г.А. Товстоногова. Но, повинуясь чувству пути, вырастил в этом царстве свой предел и с тех пор, кажется, уже никому, кроме судьбы, не повиновался.

Конечно, он — живая и ходячая иллюстрация к понятию «творческое своеобразие». Конечно, это человек-театр, знающий о взаимоотношениях сцены и зала столько, что его книги и интервью вызывают лишь одно желание — было бы их побольше (ну, в разумных пределах). Но бывают же случаи, когда очевидное творческое своеобразие, ум, опыт и талант тем не менее не находят четкого и конкретного воплощения в конкретной роли. Понимаешь, что перед тобой захватывающе интересная личность, видишь свечение, чувствуешь потенциал — но сама сценическая работа не увлекает. Не столько из-за несовершенства инструмента постижения, а оттого, что меж личностью и залом стоит некая прозрачная заслонка. Таково, например, было мое впечатление от последних театральных работ Аллы Демидовой.

Юрский создал именно роль, всю роль, выговорился в ней, как только возможно — сказал остроумно, неожиданно и предельно внятно о том, что Фома Опискин, жутковато-забавное создание Достоевского, живет в каждом из нас. И это целое дело, я вам скажу, — понять, что именно живет, и как живет, и почему. Отчего «в наше время, когда…» Сергей Юрский играет блестящий психологический этюд, как бы не относящийся впрямую к нашему времени?

Повесть Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» неоднократно ставилась на театре, начало положил еще Московский Художественный, где сам К.С. Станиславский играл полковника Ростанева. Традиция исполнения была достаточно разнообразной, одно, казалось, несомненно: Фома Фомич Опискин, воцарившийся в селе Степанчикове, в умах его обитателей, был монстр, ужасный русский фантом, иррациональным образом возникший для того, чтобы всех погубить, — черт, недотыкомка, гадина, Тартюф, паразитирующий на русской доброте и русском желании Возвышенного.

То, что Фома Опискин — ничтожество, театр никогда не оспаривал. Конечно, это казалось верным и правильным — воплотить максимально выразительно трагедию обывателя, попавшего под обаяние мерзкого хитроумного ничтожества.

Фома Юрского ставит под сомнение всю эту десятилетиями выверенную формулу. Дело не в том, что жители села Степанчикова так незлобивы, просты и доверчивы, что посадили себе на шею жуткого монстра, потому как не в силах дать отпор злу. Дело в том, что Фома Юрского не является ни злом, ни монстром, ни, тем паче, ничтожеством. Здесь Фома – талантливейшее существо. Он распоряжается в этом мире по праву. Это право он завоевывает на наших глазах. Мы оказываемся заинтересованы в одном: чтобы это существо никогда не покидало сцену.

Разумеется, тут вступает в силу известный театральный закон: какими бы нравственными качествами ни обладал персонаж, если его играет выдающийся актер в окружении невыдающихся — то, извините, нравственность отдыхает. Труппа Театра имени Моссовета более-менее удачно подыгрывает Юрскому, но никакой оппозиции составить ему не в силах. Все характеры разработаны плоско и примитивно, одеты все в тускло сиренево-зелено-серой гамме, так что выделить кого-то, запомнить — сложно.

Итак, что играет Юрский? Его Фома, что важно, не занят никакой точной профессиональной деятельностью, да и не способен к ней, его стихийная талантливость бушует в обыденности, в быту. Он идет на чаепитие, как на войну, обыкновенный разговор проводит, как генеральное сражение. Он существует на пределе нервов, энергии, страсти — ни на один момент не расслабляясь, не пропуская ни единой реплики. Невероятно высокий градус существования Фомы, в противовес вялому бытованию остальных персонажей, сразу обеспечивает ему сочувствие: в мире, где каждый занят своим маленьким интересом, Фоме нужно большее. Это действительно, если вспомнить Пушкина, Декарт, ничего не написавший, или Наполеон без роты солдат. Только этот Декарт-Наполеон выполнен Юрским в тональностях Имре Кальмана или Жака Оффенбаха.

Ничего не написавший Декарт — в быту — опасен, прелестен, смешон и все-таки велик! Велик потому, что примеривается к жизни высокой меркой, волнуется высшими волнениями и думает большими категориями, пусть и не нужными никому в данный момент. Фома Юрского всю свою недюжинность ухнул в одно: любыми способами и средствами задержать на себе человеческое внимание.

Роль построена на известнейшем психологическом феномене: всякий индивид, ощущающий свою оригинальность и несхожесть, чувствующий в своей душе силы, а в уме — брожение, заинтересован во внимании других и хочет иметь успех в общежитии. А теперь представьте такого типа, такого гомункулуса, для которого успех в компании — маниакальная страсть, который не может вынести и секунды невнимания к своей особе, который любыми средствами готов приковывать внимание к себе, — это и будет Фома Юрского.

Маниакальный эгоцентризм в соединении с неопределенно-стихийной талантливостью делает работу Юрского вполне узнаваемой и даже социально значимой. По существу, тот процесс, который художественно живописует Юрский, в гораздо менее ярких и концентрированных формах идет каждодневно и повсеместно. Теперь каждый раз, когда я вижу господина, который, не считаясь ни с чем, отважно самоутверждается в компании, явно полагая, что более остроумного и талантливого человека, чем он, и свет не производил, я вспоминаю Юрского, доведшего это явление до прекрасного и яростного абсурда.

Фома Юрского на свой лад бескорыстен. То есть деньгами от него не откупишься — для него действительно есть вещи куда более важные, и он живет по другим, нежели прочие, законам. Что-то есть в Фоме Юрского от пародии на всех тех, кто считает духовные ценности лежащими у них в кармане, от тех, кто ничтоже сумняшеся готов самого себя предложить в качестве высшего идеала существования, кто гордо и ловко жонглирует красивыми словами, не замечая собственного комизма. А вы, читатель, разве не встречали людей, без тени смущения объявляющих себя оплотом всего «высокого и прекрасного» — в противовес каким-то там ничтожествам, погрязшим в сиюминутной корысти? Жаль, если вы не видели при этом, как Фома — Юрский объясняется с полковником Ростаневым (Е. Стеблов), ибо тогда настоящая подоплека тех, кто узурпирует право на высшее благородство, была бы вам ясна.

Особо страшного в этой узурпации в наше время нет — поэтому Юрский, с его безупречным вкусом, так легок и смешон. Не грозит нашей жизни диктат мнимо интеллектуального превосходства и фальшивого благородства. Это так, виньетка на фоне другой драмы. То, что произошло с жителями села Степанчикова, — не страшно, и Фома Опискин — не грядущий фюрер. Он сам бесконечно уязвим, нескончаемо страдателен при малейшем намеке на невнимание к себе, он — оранжерейный цветочек, расцветающий только в атмосфере благожелательства и всеобщего помешательства на «высоком и прекрасном».

Роль выделана тщательно и подробно, конечно, особо хороша работа с текстом, который Юрский остроумно и темпераментно «нарезает», вскрывая неожиданные и потаенные пласты смысла. Внутри образа актеру вольно и даже комфортно. Он Фому никак не осуждает, он им буквально упивается — ибо то, что в повседневности рассеяно и размыто, в Фоме сконцентрировано и возведено в фантастическую степень. Такое помешательство на самом себе даже трогательно своим размахом. О комизме и не нужно что-либо разъяснять. Разумеется, это гомерически смешно — Сергей Юрский в роли Фомы Опискина, и это высокий комизм, основанный на полном постижении характера. Между сценой и залом возникает как бы договор: мы понимаем сущность Фомы, приемы его работы с людьми и радостно ждем, как эти приемы сработают очередной раз, как он победит всех в каждую конкретную минуту сценического существования…

Эх, что и говорить. Это тот самый случай, когда лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Вот уже третья работа актера («Стулья» Э. Ионеско, «После репетиции» И. Бергмана и Фома из «Фомы») столь хороша, что внушает мысль о плодоносной пoрe в биографии С.Ю. Юрского, который, очевидно, если вспомнить того же Е. Шварца, «научился греться у спичек и в промежутке между землетрясениями воспринимать отсутствие тревоги как счастье».