На этой странице:
- Н.Колесникова. Великий слепой и другие. «Золотой Телёнок», идут съёмки. — Советский Экран, 1967
- В.Дранников. «Антилопа» отправляется в дорогу. — Неделя, 2-8 апреля 1967
- Улыбался ли Остап Бендер. Интервью даёт сам командор. — Ленинградская правда, 9 апреля 1967
Н.Колесникова. Великий слепой и другие. «Золотой Телёнок», идут съёмки. — Советский Экран, 1967
Михаил Швейцер, режиссер фильмов «Чужая родня», «Мичман Панин», «Воскресение», «Время, вперед!», приступил к постановке двухсерийного художественного фильма «Золотой теленок» — экранизации романа И. Ильфа и Е. Петрова. (В № 22 «Советского экрана» за прошлый год была напечатана беседа с М. Швейцером.) В редакцию приходит много писем, авторы которых интересуются исполнителями ролей в этом фильме. Фотографии нашего корреспондента А. Томчинской ответят на их вопросы.
В кино, когда делают смех, не до смеха. И все-таки, несмотря на все сложности: с актерами (почти все они знаменитости и каждый незаменим в своем театре), с массовками (один только эпизод «Турксиба»—это полторы тысячи людей и верблюдов), с реквизитом (наверное, только киношные реквизиторы знают, как трудно в наше время достать старинный паровоз)— словом, несмотря на все обычные кинематографические сложности на площадке, где снимается «Теленок»,— легко. Усталость, раздражение, тревога — это все за кадром. В кадре — контора «Рога и копыта».
«Рога и копыта» притаились на тихой улице в центре Одессы. (Где же еще снимать Черноморск, как не в Одессе!) Из конторы в сопровождении двух милиционеров выходит Фунт. Садится на извозчика: отправляется на работу — сидеть.
«Наш Фунтик», как нежно зовут его в группе,— добродушнейшее создание. Играет его старый московский актер П. Павленко. У «Фунтика» из-за стекол круглых очков в железной оправе поблескивают веселые, добрые глаза. Воротник вместо галстука подвязан трогательными помпончиками. Он прост и ясен. Не спеша выходит, усаживается, осведомляется, какое нынче число. Никаких комических штучек. И это характерно для фильма.
— По-моему, Паниковский, например,— это не смешно, это трагично,— заметил Зиновий Ефимович Гердт.
Гердт в костюме Паниковского появился на съемке на следующий день. Рано утром, задолго до его появления, декораторы повесили плакат: «Отмечая славный юбилей нашего дорогого и любимого Паниковского (Гердта 3. Е.), «Геркулес» включился в борьбу с бюрократизмом!». Пятьдесят лет — действительно славный юбилей. Таким и должен быть юбилей у артиста — на съемочной площадке в разгаре большой работы.
С раннего утра массовка репетирует сцену «Паниковского бьют». Ритм эпизода отработан как часы. Геркулесовцы выходят из подъезда, прохожие идут по тротуару, у автобуса выстраивается очередь… Десятки людей— девчонки в мини-платьицах тридцатых годов, дамы в ветхих шляпках, совслужащие в толстовках, гимнастерках и парусиновых штанах… Каждый прошел через руки Ш. Быховской, художника по костюмам. Наряды забавны своим анахронизмом, но нет в них никакой утрировки, нарочитости,
У Михаила Швейцера не было одинаковых по стилю, по режиссерской манере фильмов. «Чужая родня»— бытовая драма, в «Воскресении»— яркие социальные краски, «Время, вперед!»— особый сплав достоверности с романтикой. И каждой из этих картин чужда всякая условность. Швейцер абсолютно реалистичен, но он режиссер ярких актеров и острого, точного рисунка. И, наверное, в «Золотом теленке» мы это увидим особенно явственно.
Массовка знает свое дело и движется совершенно непринужденно. Отделившись от потока прохожих, перебегает мостовую Балаганов. Леонид Куравлев в этой роли просто неузнаваем. От хитрецы героев Шукшина не осталось и следа. Голубые глаза Балаганова, простодушные до наивности, с обожанием устремлены на «великого комбинатора».
Вот Балаганов, спрятавшись за афишной тумбой, следит за действиями «великого слепого» Паниковского. В голубых глазах восторг сменяется отчаянной досадой.
— Задуши!..— яростно шепчет Швейцер.
Удивительные слова говорят иногда режиссеры на репетиции, когда подсказывают актерам. Это слова из особого языка образов, который непосвященным кажется иногда бессмысленным.
В театре однажды я слышала: «Играйте сыр со слезой!» И актер отлично понимал, чего режиссер хочет. Ну, а швейцеровское «задуши» как не понять! Что стоит могучему Балаганову раздавить ничтожного Паниковского, провалившего такое дело! Но балагановская ярость бессильна, он трусливо прячет ее за афишной тумбой.
Кольцо толпы в несколько секунд сжимается над Гердтом. Невольно становится страшновато, как бы его и вправду там не придавили! Но… тут на площадке появляется новое действующее лицо—главный герой фильма.
На мой взгляд, Сергей Юрский самой своей творческой судьбой предназначен для роли Остапа Бендера. Способность играть полнейшую серьезность в самых комических ситуациях, артистически глубокий и умный юмор и особая азартность игры отличают его исполнение. Спорить о том, как выглядел Остап Бендер, можно до бесконечности: не слишком ли Юрский красив, не слишком ли некрасив, может быть, излишне моложав, а может, чересчур современен? Но, по-моему, это все споры схоластические. Нужно увидеть его в роли хотя бы в одной сцене, чтобы поверить без всяких оговорок: вот это истинный герой Ильфа и Петрова!
В чем же сила этого безоговорочного доверия?
8 съемочной группе рассказывают, что в самом начале работы с актерами, когда Швейцер еще только нащупывал стиль фильма, он пробовал буквально следовать за текстом и действием романа. И Юрский репетировал точно «по книге», от сих и до сих. Из этого ничего не вышло — образ высох, погиб. С тех пор был найден другой путь: с каждым актером, и прежде всего с Юрским, режиссер выработал его собственную линию поведения, мироощущение в образе. Прочно утвердившись на этой стезе, исполнитель волен импровизировать, Конечно, такая свобода импровизации в образе доступна только актерам высокого класса. Но Швейцер именно их и выбрал — Юрский, Гердт, Куравлев, Евстигнеев (миллионер Корейко), Боярский (Козлевич), а в эпизодах— режиссеры М. Хуциев (Гигиенишвили), К. Воинов (Скумбриевич),,,
Однако вернемся на улицу Менделеева, самую, пожалуй, «кинематографичную» благодаря своему облику начала века улицу Одессы. На «Менделеева угол Гоголя» чего только не снимали; тут и «войска интервентов» маршировали, и «контрреволюционные заговоры» раскрывались, и вот теперь «Геркулес» обосновался.
Камеру оператора С. Полуянова взгромоздили на балкон, потому что она должна издалека увидеть, как Бендер и Балаганов бегут выручать Паниковского. Бендер в фуражке с гербом города Киева решительно раздвигает густую толпу. Нахальная уверенность и азарт рискованного действия концентрируются в его энергичной походке, широких жестах, которыми он пробивает себе дорогу. Юрский, который накануне играл в театре премьеру «Эзопа» и только что перед съемкой сошел с самого раннего утреннего самолета, играет сгусток энергии — Бендера, изящнонаглого и самоуверенно-обаятельного.
— Свидетели, записывайтесь!
Массовка с отработанностью механизма разбегается: сначала первая партия, потом следующая, и, наконец, последние, самые выразительные скрываются в дверях «Геркулеса». Только одна пожилая дама упорно задерживается на опустевшей мостовой: хочет во что бы то ни стало попасть в кадр вместе с Юрским,
—Вы свидетельница?— грозно наклоняется к ней Бендер,
—Я, я!— в восторге теребит его дама.
Дубль испорчен.
—Софья Абрамовна, вы объяснили массовке задачу?—ехидно осведомляется с балкона Швейцер, обращаясь ко второму режиссеру картины.
Еще бы, режиссер Милькина десять раз объяснила и десять раз прорепетировала! Но это ведь Одесса, где каждый прохожий в душе артист и только ждет повода, чтобы что- нибудь сымпровизировать. Куравлеву, Юрскому и Гердту приходится все-время быть начеку: кто знает, как поведут себя их партнеры!
Три фигуры остаются на мостовой. Бендер и Балаганов угрожающе нависли над сжавшимся в комок Паниковским.
—Человек из-под колеса…— сказал Швейцер на своем режиссерском языке и и показал Гердту, как свернуться, чтобы стать ещё ничтожнее
Гердт считает, что Паниковский будет одной из его лучших ролей. Наконец-то в «Золотом теленке» и недавно законченном «Загадочном индусе» мы по-настоящему увидим его на экране. Ведь до сих пор этот замечательный артист снимался лишь в крошечных эпизодах и отдавал экрану свой голос. В «Золотом теленке» Гердту великолепно удалась, например, сцена жалобы Паниковского: «Меня девушки не любят». В этом монологе звучит истинный трагизм раздавленной жизнью личности. Хорош и эпизод первого появления Паниковского в Арбатове, который снимали в старинном Юрьеве-Польском. На фоне чудесной панорамы куполов бежит маленькая, жалкая фигурка…
Изрыгая клубы вонючего дыма (с помощью какого-то адского порошка, подсыпанного пиротехником), «Антилопа» лихо подкатила к геркулесовскому подъезду. За рулем сидел затянутый в кожу, невозмутимо спокойный Козлевич — ленинградский актер Н. Боярский. Балаганов вывел из «Геркулеса» бухгалтера Берлагу и широким жестом предложил ему занять место в «Антилопе».
К сожалению, Берлаге, этому выразительнейшему персонажу романа, в сценарии двухсерийного фильма досталось мало метража. Об этом искренне сожалеешь при виде Берлаги —артиста П. Винника, Нелепая панамка по самые уши, бородка на пухлом подбородке и насмерть перепуганные глаза… Весь облик необыкновенно комичен.
Но что делать! Несмотря на бодрый ритм, в котором ставит Швейцер свой фильм, несмотря на предельную экономию метража, события и герои «Золотого теленка» не вмещаются целиком в экранное действие. Постановщику приходится отказываться от многого, сдерживая, ограничивая себя, потому что одна импровизация рождает другую, и хочется все уместить в кадр: и пикейные жилеты, и бравого одесского биндюжника, и автопробег по бездорожью, который (рассказывает режиссер) можно было бы сделать подробнее, интереснее. Но нельзя, нельзя…
Хорошие журналисты считают: чем больше заметок и мыслей остается в блокноте, не вместившись в статью, тем лучше,— должен быть запас, нельзя работать на пределе. А у режиссеров и тем более такой принцип: много чего остается за кадром, только самое лучшее попадает на экран. Недаром на комедии даже по самым строгим нормам отпускают больше пленки, чем на обычные драмы!
Н, Колесникова, наш спец. корр.
В.Дранников. «Антилопа» отправляется в дорогу. Неделя, 2-8 апреля 1967
На «Мосфильме» был тот ералаш, какой бывает лишь на ярмарке в Лужниках. Сотни людей стремглав проносились по коридорам, и мы, зная по книге Ильфа и Петрова, что попавший на киностудию должен бежать, тоже побежали. «Где снимается «Золотой теленок?» — крикнули мы на ходу девушке, обгонявшей нас на повороте. «Прямо!»
В конце коридора нам указали наверх. Наверху — вниз. Внизу — налево. Налево — направо. И только очутившись в толпе старичков, мы поняли, что цель недалека. Это были странные, смешные люди. Точь-в-точь такие, какими появляются они на 465-й странице второго тома полного собрания сочинений Ильфа и Петрова. Йх объединял пенсионный возраст и название в ведомости помрежа: «Пикейные жилеты». Почти все они были одеты в эти самые жилеты и соломенные шляпы канотье. И уж, конечно, все были в пожелтевших крахмальных воротничках, откуда, как и положено по сценарию, поднимались волосатые, усушенные шеи. Они столпились у входа в павильон, под строгим призывом: «Не курить!», вызывающе попыхивали сигаретами и читали газеты, с первых страниц которых сияли радостные улыбки хоккейных богатырей.
—Старшинов — это голова! — сказал один жилет другому.— Я всегда говорил, Старшинов — это голова!
—Что бы вы там ни говорили, а я вам скажу: Фирсов — вот это голова! — возликовало другое канотье.— Против него сам Бревер — мальчишка. Я бы на него с шайбой не пошел…
Мы не утерпели и вмешались: «Скажите, пожалуйста, а Швейцер — голова?» Пикейные жилеты единодушно заулыбались:
—Швейцер — это голова! Даже две головы!
Смысл последней фразы дошел до нас после того, как мы познакомились с Софьей Милькиной, сорежиссером Михаила Швейцера. Пока сам режиссер тихонько пристраивался за камерой, ее громовой голос бурей проносился по павильону, расшвыривая статистов по съемочной площадке. А на площадке готовилась великая сеча. То есть батальных сцен в «Теленке» нет. Сечь собирались одного человека, Васисуалия Лоханкина. Лоханкнн — Анатолий Дмитриевич Папанов — знал, что ему предстоит, и готовился к этому. «Надо отвлечь актера от скорбных мыслей», — подумали мы.
—Анатолий Дмитриевич, несколько слов для читателей.
Лоханкин посмотрел на нас долгим томительным взглядом из-под нависших бровей и вздохнул.
—Так что же вас сейчас интересует? Как я снимаюсь, как играю я? Лоханкина играю, паразита, подлейшего и мерзкого притом.
Не выходя из роли, Папанов отвечал пятистопным ямбом!
—В театре я всегда играл Корейко. И здесь, в кино, хотел его сыграть. А Швейцер мне сказал: с такой фактурой миллионером быть никак нельзя. И вот теперь я стал Васисуалием. Сниматься здесь мне интересно очень. Однажды только чуть не заболел. Снимали как-го сцену голодовки. В одних носках я ночью у буфета со страшным шумом мясо пожирал. Так вот, на этом очень вкусном месте мы сделали ужасно много дублей. Икилограмма три-четыре мяса мне проглотить пришлось при всем при том…
С пятистопного ямба Лоханкин перешел на прозу.
—А может быть, так и надо? Может быть, это — искупление? Зато какие кадры!.. В общем, работать интересно.
Только трудно: утром съемки, вечером театр.
—У всех театр,— робко возразили мы.
—Но у меня еще «Солдатами не рождаются».
—Все солдатами не рождаются! — провозгласили мы. В этот момент танцующей походкой к нам подошел черноусый красавец и, толкнув Лоханкина в грудь, произнес:
—А что с ним гаварить, с нэхорошим чэлавэкам! Пойдем, дарагой, сэчь будэм.
Папанов грустно улыбнулся: «Вот она, сермяжная, домотканая киношная правда. Сейчас меня натурально будут сечь розгами». И, увлекаемый бывшим горским князем, ныне трудящимся Востока, гражданином Гигиенишвили — Марленом Хуциевым,— понуро направился в Воронью слободку, под жар юпитеров.
Швейцер сказал: «Мотор!», запищала в воздухе розга, Лоханкин диким голосом заверещал: «Мамочка!» И точно по сценаршо многоголосый хор наставительно отвечал: «У всех мамочка».
Юпитеры и софиты разбрасывали сотни вольт энергии, а Воронья слободка секла человека за одну-единственную лампочку. Мы снова вспомнили о необходимости дублей, и нам стало по-человечески жаль Лоханкина.
А где же тот самый, из-за кого разгорелся весь сыр-бор? Где скромный служащий «Геркулеса», подпольный миллионер Корейко? И тут по павильону разнеслось: «Евстигнеев!» Человек в серых парусиновых брюках, кожаных сандалиях и белой сорочке без воротничка отделился от стены.
—Товарищ Евстигнеев? — спросили мы, улыбаясь.
—Я,— ответил Евгений Александрович, также выказывая свою радость.
—Из газеты мы, расспросить вас хотели кое о чем,— и мы улыбнулись еще лучезарнее,
—Да ради бога!—воскликнул Евстигнеев, изобразив и умиление, и восторг, и восхищение, немое обожание.
—Доволен ли я ролью в фильме? Конечно, в таком фильме кого угодно играть — удовольствие. Корейко в романе не смешной. Совсем не смешной. И я стараюсь его играть таким. Но трудно это сделать, когда рядом с тобой такие мастера смеха, как Юрский или Гердт.
На съемочной площадке шли приготовления к новой сцене. Суетились рабочие, суетилась съемочная группа. Не суетился лишь великий комбинатор. Он стоял в дверях, окидывая дебри павильона командорским взглядом. Под расстегнутым макинтошем виднелся костюм в мельчайшую клетку, брюки спускались водопадом на лаковые туфли. Остап Бендер — живой отрицательный герой стоял перед нами!
—Здравствуйте, Остап!
—Нет, нет,— заметил Юрский, защищаясь ладонью,— не обнимайте меня. Я теперь гордый. Сбылась голубая мечта моего детства,— Его глаза затуманились. Не почему-либо. Просто он очень устал. —Я еще не до конца вжился в образ Бендера, но уже заболел его «транспортной болезнью». Всего час назад «Красная стрела» примчала меня в Москву, а вечером уже умчит в Ленинград. Пятьдесят ночей на вагонных полках провел я за недолгие месяцы съемок. Остап, как известно, проспал всего пятнадцать часов, обладал миллионом. Но ему было труднее: у него был миллион.
—А что, если бы и у вас был миллион?
—Идите, идите. Я подаю только по субботам. Нечего тут заливать.
—Что вам уже удалось снять?
—Встречу с «братом» Шурой, Воронью слободку, оба моих визита к Корейко. Сцену в вагоне, где Бендер получил свой миллион. Получить-то уже получил, а теперь вместе со всей группой отправляется в Среднюю Азию за этим самым миллионом. Это же кино!
—Не говорите так о кино, Бендер. Вы знаете, как я вac уважаю, но не говорите так о кино.— К нам подошел сын лейтенанта Шмидта, нарушитель конвенции Михаил Самуэлевич Пзниковский — Зиновий Ефимович Гердт.— Ах, какая у меня роль. Какая роль! Я ее люблю, как дочь. Камера движется на меня и шипит, но я не робкого десятка. Я стою и жду. Много лет. Я уже старый, мне нужен кефир, кинорежиссеры меня не любят…
—А за что вас любить,— ехидно заметил Остап.— Кинорежиссеры любят молодых, современных, скептических, а вы все в куклы играете. Сказать, как вы кончите? При монтаже вдруг выяснится, что пленки с вашим участием слишком много. И вас вырежут,
—Вы жалкая, ничтожная личность! — вскричал напуганный Паниковский. Остап хотел было ответить, но его саркастическую тираду придушил в зародыше Корейко:
—Юрский, одолжите пять рублей.
—И ключ от квартиры, где деньги лежат? — не удержался Остап. Но все же полез в карман. Паниковский смотрел на него в этот момент с немым восторгом. чуть слышно шепча: «Какое сердце! Честное благородное слово! Какое сердце!» Потом повернулся и пошел вместе с подпольным миллионером пить кефир.
А под солнечным светом софитов на съемочной площадке снова прозвучал голос режиссера Швейцера: «Мотор!», и киномашина, именуемая группой «Золотой теленок», двинулась дальше. И нам захотелось сказать что-то очень яркое и торжественное. Например, такое:
Поют сердца под грохот дней.
Ни часа на простой.
Шагай же к зрителю скорей,
«Теленок Золотой».
Обо всем этом узнал от Льва Рубашкина и Яна Скамейкина
В. ДРАННИКОВ.
Улыбался ли Остап Бендер. Интервью даёт сам командор. Ленинградская правда, 9 апреля 1967
КАК МОЖНО в «Невском факеле», посвященном улыбке я шутке, обойтись без Ильфа и Петрова? Как можно не вспомнить тут Остапа Бендера? Задав себе эти вопросы, специальные корреспонденты «Невского факела» оказались в четвертом павильоне студии «Мосфильм», где снимается картина «Золотой теленок».
Великого комбинатора они нашли за столиком в затрапезном станционном буфете. Все было по тексту знаменитого романа: «Под расстегнутым легким макинтошем виднелся костюм в мельчайшую калейдоскопическую клетку. Брюки опускались водопадом на лаковые туфли». Под сенью пыльной пальмы разбогатевший командор беседовал с Шурой Балагаяовым. Говорили о загробной жизни.
—Поедем!—возбужденно просил Балаганов, рассовывая по карманам только что полученные от Остана пачки денег.
—Стоп! Стоп! — закричал режиссер. — Мало денег! Деньги давай, Сеня! Еще ему пачку!
Недрогнувшей рукой тот, кого в съемочной группе назвали Сеней, достал из кармана синей спецовки объемистую пачку новых банкнот. Шура вдохновился еще больше.
—А как Рио-де-Жанейро? Поедем? —- попросил оп снова, как голодный галчонок вертя худой шеей, обмотанной зеленым шарфом.
—Стоп! Стоп! — опять закричал режиссер. — Гример! Кто будет Балаганову лицо и руки пачкать?..
—Поедем? — еще более вдохновенно запросился выпачканный Балаганов.
Но на этот раз препятствие возникло со стороны Бендера.
—Ну его к черту! — неожиданно сказал певец города, где полтора миллиона человек н все поголовно в белых штанах. — Все это выдумка, нет никакого Рио-де-Жанейро, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. Мне один доктор объяснил: заграница —это миф о загробной жизни.
—- Ну и дела! — подал реплику Балаганов — артист Леонид Куравлев — и отправился в актерский буфет, так до конца и не убежденный, что Европы нет, и Америки нет тоже.
Из всех четырехсот способов брать интервью самый безотказный — улучив минуту, ухватить жертву за рукав пиджака.
—Со мной уже беседовали! —пытался протестовать Бендер — Юрский. — И из «Московской правды», и из «Советского кино», и из Польского радио.
—Со всеми беседовали! — бессовестно заимствуя текст Ильфа и Петрова, отвечали посланцы «Невского факела» и на правах земляков задали Сергею Юрскому бестактный вопрос:
—Что у Вас общего с Остапом Бендером?
—Одна общая черта определенно появилась; железнодорожная болезнь. Помните, когда у Бендера не было жилья, он садился в поезд и ездил неделями. У меня есть жилье, но с начала съемок я провел 50 ночей в поездах, курсирующих между Ленинградом и Москвой. Таким образом, можно считать, что я приблизился к своему герою на 32.515 километров.
—Тогда как же Вы работаете над ролью?
—Уу! У меня много помощников.
Тут актер рассказал нам только про одну ночь в «Красной стреле». Он пришел в купе усталый после спектакля «Три сестры». Его попутчик представился инженером из Одессы и сразу стал излагать, каким должен быть фильм «Золотой теленок». Было два часа ночи, когда он категорически заявил Юрскому: «Ну, а теперь мы c Вами порепетируем!»
Юрского спас стук в дверь.
— Я только на два слова, —сказал неизвестный. — Запомните, Остап Бендер никогда не улыбался!
И дверь бесшумно закрылась.
Дают советы в ресторане, в метро, в гостинице, в письмах, и не только советуют, но н заранее негодуют; «Если в фильме не будет всех сцен романа, я буду жаловаться в центральные газеты».
Да, режиссеров на общественных началах у Юрского немало!
— А все-таки, кто же ставит фильм?
— «Командовать парадом буду я!» — сказал мне мой давний друг режиссер Михаил Швейцер.
Сергей Юрский 