---

Светлана КУШНИР.  ИНТОНАЦИЯ — Театральная жизнь №10, 1987

«Путешествия нужны мне, как нужны и возвращения».

СЕРГЕЙ ЮРСКИЙ ЧИТАЕТ НА ЭСТРАДЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ПУШКИНА, БЕРНСА, МОПАССАНА И ЗОЩЕНКО, ЕСЕНИНА И ШУКШИНА… В МНОГОСПЛЕТЕНИИ ГОЛОСОВ, В ЗВУКОВОЙ СТИХИИ ВРЕМЕН САМ АКТЕР — ЖИВАЯ ИНТОНАЦИЯ ВРЕМЕНИ

Пять портретов на пяти стульях.

Шесть рассказов «талантливых шутников». Сегодня программа составлена из произведений современной прозы и поэзии.

1974. М. Жванецкий. «Монолог ночью».

Ах эти затаенные обиды, сжевывающие наши ночи, превращающие могучего бога Гипноса в глупого уродливого карлика.

Спать. Спать. Спать.

Стоит актер на сцене, прижал ладонь к щеке. И начинает монолог. С улыбки. Блаженной улыбки засыпающего человека, сладкого храпка и снова улыбки…

Нет. Не заснуть. Ворочаются в человеке маленькие, желтенькие обиды. Обиды требуют ответа. Смелого. Откровенного.

Итак — «отвечаю сейчас, ночью. Рубленый слог. Телеграфный стиль. Сжато, кратко, остроумно, характерно для меня».

И тут Юрский, чуть согнув ногу и как-то нелепо приподняв ее, продолжает монолог тоном триумфатора. Триумфатор в ночи. «Болтаю столько, сколько нужно». Это он начальнику-тирану. «Я тоже с высшим. Я тоже могу нахамить». Прекрасное, вполне заслуженное право. «Поднимите его!» Это упал поверженный правом тиран. «Дайте ему воды. Он не выдержал. Он мне неинтересен!»

«Как хорошо говорить ночью». Теперь ответ тете Кате. Что сидит на проходной. Она ему днем: «Все работают, а он…» Он ей ночью: «А насчет того, что все работают, то ХА-ХА-ХА!» Это ХА-ХА-ХА вдруг вырастает во всю сцену и огромное, хахатистое обрушивается на зрительный зал. «Не надо вязание в кобуре держать!» «Следите за моим лицом!»

И вдруг чуть испуганно: «Правда просочилась», а потом приободряясь: «Ничего, я в белье». Произносит Юрский это «правда просочилась» не будто правда проникла, а будто правда — это нечто мягкое и беспомощное, и будто она сочиться начала, истекать. Какой-то неуловимой интонацией меняется чуть-чуть смысл, и яснее, выпуклее портрет этого ночного хамоот- ветчика. Сжимает он рукой ворот бегущего впереди — его хамского видения. «Умей отвечать сильному!» А может, это душа его впереди бежит. А он ее за шиворот. «Ты меня запомнил?» Запомним.

«Мне бежать легко. Я почти леччуууу…» Нога отведена назад, руки рассекают пространство сна… Раскатистый, здоровый храпок.

А с вами такое бывает?

1980. Л. Трейер. «Гена». Гр. Горин. «Штрихи к портрету».

И еще два рассказа. Очень небольшие. Они продолжают тему предыдущих.

Первый — назван по имени центрального персонажа. Гена — подхалим и сволочь, выживший из начальников некоего Малявина. И естественно, занявший его «начальничье» место. Но вся-то чрезвычайность этого обыденного явления в том, что Гена не просто подхалим и сволочь, а какой-то особенный подхалим и совсем непривычная сволочь. Такой он у Юрского. Особенный. И выходит-то он танцующей походкой. И танцует не что- нибудь, а как бы фламенко. С кастаньетами. Самыми настоящими — спичечным коробком. И говорит он тягуче и ласково. И ласково-ласково совершает подлость. Тихой сапой, с невинными глазами «роет яму» начальнику отдела Малявину. Подхалим-невидимка. Воинствующая наглость, выписывающая мягкие пируэты под прикрытием наглости другого.

Легкий смешок. Подхалим улыбается.

В рассказе Горина предстает еще один характер — иная вариация хамства.

Артист на авансцене. Поворот головы влево. Правая рука поднята, указательный палец выставлен. Указующий жест — сейчас прозвучит мысль. Мысль о хорошем воспитании, «которое не в том, что ты не пролил соус на скатерть, а в том, что ты не заметил, как кто-то это сделал». Мысль классика, быстро переведенная в сознании гражданина Н. на свой уровень: «Дело не в том, чтобы самому свинячить…» Пауза. Глаза у Юрского напряженно выпучиваются — «а чтобы наоборот». 

Заключил. Додумал. Теперь реализовывает в яве осмысленную по-новому идею. Реализовывает так яростно и энергично, что распугивает собственных гостей, приглашенных в дом на праздник.

Этот несложный монолог — монолог о буквально понятой мысли, рассказ о цитате, выросшей до размеров изнурительно-глобальных. О том, как мы любим цитировать. Появляются люди с каким-то особым типом мышления — цитатно-радостным. Идея-клише рождает «великий парад безжизненных упаковок». Парад пакетиков с лозунгами. Странных таких людей.

«Диалогом» В. Шукшина завершается цикл из шести рассказов из современной прозы.

Шесть маленьких спектаклей поставлены и исполнены актером. Минимум декораций — стулья, стол. И коробок спичек, всегда неожиданно обыгрываемый Юрским.

Спектакли объемные, настоящие — с главными героями и второстепенными персонажами, с чьими-то «голосами за сценой»… Множество людей, судеб, ситуаций. «Театральный монолог со свободной мизансценой» (С. Юрский).

Если определять специфику Юрского как актера, то ее можно сформулировать следующим образом — интеллектуал-эксцентрик. На первый взгляд эти понятия несовместимы. Но именно при их соединении возникает совершенно особая театральность. Юрский как-то писал:            «Эстрада — путешествие в себя и в зрителя. Путешествия нужны мне, как и возвращения». Юрский возвращается в театр. Возвращается не только как актер, но и как режиссер. А если выбирать режиссера для Юрского, то я выбрала бы Мейерхольда и… Феллини … Не только потому, что в творчестве этих режиссеров особо интерпретировалась тема цирка, клоунады… В интервью, опубликованном в «Современной драматургии» (1986 г. № 3), Юрский говорит: «Пушкин называл три струны, на которых играет драматическое искусство,— смех, слезы, ужас. Для меня это звучит не как общее место, а как замечательная формула современного искусства». В спектаклях Мейерхольда, фильмах Феллини, ролях, сыгранных Юрским, звучат три пушкинские струны.

В программе «Современная проза и современная поэзия» Юрский читал стихи двух поэтов — Олега Чухонцева и Евгения Рейна. Оба малоизвестны.

Большая часть вечера состояла из прозы, и поэтому три стихотворения О. Чухонцева и два Е. Рейна оказались как бы «на краю» программы.

Резкий сдвиг настроения, иной ритм:            проза-поэзия, социально нравственная тема рассказов первого отделения и второе отделение — глубина и лиричность поэтической философии. Такая своеобразная со-противо-направленность в логике программы нисколько не нарушает ни восприятия прозы, ни поэзии. Меняется интонация вечера. Это будто обостряет наш слух. Делает восприимчивей наш мозг, гибче чувства.

В каждом стихотворении Юрский подхватывает ритм. Ясность ритма, мелодии стиха становятся почти зримой.

(О. Чухонцев)

Прерывистая, четкая речь. Ровный тон, в конце строки чуть «припадающий» звук. Знакомый стук колес — мы чувствуем движение поезда. Слог — тире — слог. Стук — пауза — стук. «Слова вызывают образ», который так боялся утратить Мачадо.

А вот другое стихотворение О. Чухонцева — «Проходная комната»:

Строки из волнообразных выпрямляются — последний всплеск — «кроме неба».

Или стихотворение Е. Рейна «Имена мостов»: каждая строка в конце словно загибается кверху и — взлетают слова. Или — бодро, созвучно легкой походке:

Он шел в начале лета
Пятнадцать лет назад
Походкой резковатой
На тонких каблуках.

Единственная опасность скрыта в декламировании. Подчас при увлечении формой чтения теряется содержание. Смысл стихотворения с трудом доносится до сознания слушателей. И тогда декламирование для тех, кто находится в зале, становится мучительным ощущением собственной ущемленности — «глухоты»…

В телефильме «Маленькие трагедии» Сергей Юрский играл импровизатора из «Египетских ночей». Вдохновение, охватывавшее итальянца, его искусство импровизировать было действительно подлинным. Юрский не читал пушкинское: «Чертог сиял. Гремели хором…» Он импровизировал. Воля, легкая ирония, безупречный вкус, божественный дар… Некрасивый, с затравленным взглядом итальянец выходил на сцену… Неуют роскошного зала, неприязнь и презрение зрителей — вдруг все это медленно оплывало и стиралось. Импровизатор становился живописцем и музыкантом, «гремели хором певцы под звуки флейт и лир…»

«…Он делает со своим голосом все, что захочет».

* * *

Речь — как музыка.

Речь — разнообразие звуков.

Звук — возмездие. Звук — ливень. Звук — свет.

Суть звука — интонация.

Смысл звука — оттенок.

Жизнь звука — ритмы и музыка. Человеку, выбравшему профессию актера, дана редкая возможность передать интонацию жизни.

Сергей Юрьевич Юрский читает на эстраде.

И — нам «…открывается Хронос протяжный».