Ольга Скорочкина. Из статьи ПОСЛЕ БАЛА. Петербургский Театральный Журнал №1, 1993

Будь моя воля, я привела бы духовой оркестр — из тех продрогших музыкантов, что играют на Невском — к Дворцу культуры имени Горького, и во время гастролей «Игроков-ХХI» попросила бы их играть… ну, скажем, «Прощание славянки». Потому что «Игроки-ХХI — это не только грандиозный провал «гладиаторов первой величины» (как назвал участников спектакля известный московский критик). Это — помимо воли и художественных намерений его создателей — Прощание. Прощание с ушедшей театральной (и не только театральной) эпохой, где нас уже нет и никогда не будет.

«О, как играет музыка! Они уходят от нас навсегда, один ушел совсем…»

Вместо Евгения Евстигнеева Глова-старшего теперь играет сам Юрский. Остальные же…

Когда я читаю в программке «Игроков» Манифест: «Синтезировать из обломков драматический театр» — ясно вижу дымящиеся руины МХАТа и Таганки, некогда самого «государственного» и самого «диссидентского» из московских театров. Сегодня их «звезды» собрались в «Артели Артистов» Сергея Юрского, и каждый выход Александра Калягина, Вячеслава Невинного, Леонида Филатова публика встречает шквалом аплодисментов…

Увы, если что и синтезировалось на сцене, так это идеальный правительственный концерт образца 1992 года. «Виват, Россия!», куда мчишься ты, дай ответ… Мчится в капустник дурного пошиба — все признаки гулящей эстрады вместо обещанного огня драматического театра. Трагические прозрения Гоголя, о которых Блок писал, что «их конем не объедешь», артельная «птица-тройка» объезжает так, что пыль стоит столбом. Театральные звезды 70-х играют, не отбрасывая тени, они словно люди без прошлого, будто не было за ними спектаклей Ефремова и Любимова. Игроки-ХХI играют, как и сами персонажи Гоголя, краплеными картами.

Единственный, кто ведет игру с чистой колодой — сам Юрский. «Игроки-ХХI» — его драма, я бы сказала — дьявольский над ним розыгрыш. Можно было бы отшутиться от этого спектакля, забыть его, как дурной сон, если бы не он.

Замечательный московский театральный писатель Вадим Гаевский в своей книге сказал о Юрском так: «Место Юрского пустует. Не уверен, мог бы его занять сам Юрский сейчас… На нынешней сцене уже невозможно представить себе необразумившегося Чацкого».

Возможно. Еще как возможно.

Все переменилось в Отечестве и отечественном театре со дня премьеры товстоноговского «Горя от ума», а Сергей Юрский — все тот же Чацкий, поседевший, необразумившийся Чацкий, постаревший на тридцать лет и если чему научившийся — так это не падать в обморок среди ряженых харь. Черт его догадал родиться в России!..

Он вернулся в свой «край осиротелый», город юности и легендарной театральной славы и — мильон терзаний! — словно не хочет видеть реальности. Он оскорбляется, ссорится с критикой и не замечает, как выстроенный в мечте храм — Артель Артистов — рушится на сцене, словно карточный домик. Не видит, как шакалят партнеры, как спектакль рассыпается на эстрадные репризы и миниатюры, как отказывает вкус… Он божится в газетном интервью, что подобного товарищества и артельной атмосферы давно не ощущал на сцене, а товарищей его заносит в спектакле так, что не отыскать следов их артистических легенд и былого мастерства.

Проницательный Гаевский так определил тему его: «Юрский играет несбывшихся людей и несбывшиеся надежды. Он играет несбывшуюся жизнь».

Он привез на гастроли несбывшийся спектакль. Возможно, в голове он сочинил уникальный сценический мир. Реальность же — все, что происходит на сцене — не хочется описывать в интересах самого режиссера. Это спектакль-химера, спектакль-мираж, в нем на афише значится даже пресс-секретарь (фигура в духе гоголевских фантасмагорий: «Господи, ну зачем капустнику еще и пресс-секретарь?..).

В этом несбывшемся спектакле, словно родимые пятна, есть все приметы театра шестидесятых годов, но только здесь они обернулись неприглядной и нищей изнанкой, словно вывернутые рукава изношенного пальто. Юрский — сам человек-театр, человек-оркестр, стремится непременно «взяться за руки». Старая песня не срабатывает, нынешние игроки пропадают поодиночке, хоть и под крышей Артели. Как не срабатывает сегодня столь притягательная когда-то сила «осовременивания» классики. «Осовременивание» Гоголя застряло в «Игроках-ХХI» где-то между распевкой «Яблони в цвету» и телевизионной программой «Вести». Гражданский пафос и публицистика, в которые Леонид Филатов в финале играет на остатках былого таганского темперамента и вольномыслия, сегодня просто непереносимы…

Когда гастроли уже закончились, по телевидению показали «Бомонд» — сугубо московскую передачу, где напористый Матвей Ганапольский полчаса атаковал Юрского. Юрский безукоризненно держал легкий цирковой тон, острил, смеялся, а потом вдруг прочитал Есенина. Это было испытание не для бомонда. Цирк как рукой сняло.

И в голове проходят роем думы.
Что, Родина? Ужели это сны?
Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый
Бог весть с какой далекой стороны…

Ах, Родина, какой я стал смешной!
На щеки впалые летит сухой румянец.
Язык сограждан стал мне как чужой 
В своей стране я словно. иностранец…

Ах, Родина, он иностранец не только в своей стране (в которой мы все сегодня «словно иностранцы»): его артистическая, художественная драма — в том, что он давно уже в театре нашем — «пилигрим угрюмый». Он в определенном смысле — «человек с прыгающей походкой», «человек ниоткуда», и вся его артистическая практика — инакомыслие, причем самое неисправимое. Даже когда сам чистосердечно решает исправиться. Вот и в Манифесте «Артели» зачем-то написал: «Жизнь человеческого духа в формах самой жизни». Ну зачем ему на сцене такая жизнь? Почему-то вспоминается статья Б. Алперса «Конец эксцентрической школы» 1936 года. Сегодня постаревший Чацкий снова подносит руку к горящей свече. Конец эксцентрической школы? Слава Богу, сам же в роли Глова-старшего блестяще это опровергает. Игра сбита, в театральной колоде перемешались все карты. А этот седой чудак все мечет свой бисер там, где и без бисера обошлось бы. Хорошо, что он не обходится. Хорошо, что природа сильнее нас.

Кого позвать мне? С кем мне поделиться 
Той грустной радостью, что я остался жив…

Только не «Бомонд», Сергей Юрьевич, только не с «Бомондом».

Что, Родина? Ужели это сны?..

Музыка играет так весело, так радостно.