Генрих Ибсен. Йун Габриэль Боркман. Театр «Хаюдза», Токио

Постановка Сергея Юрского. Сценография Александра Боима

В главной роли — Судзуки Мидзухо

Из интервью Сергея Юрского Марине Дмитревской Есть только вопрос сил. Петербургский театральный журнал, №16, 1998

….совсем недавно поставил в Японии Ибсена, «Йун Габриэль Боркман». Работа над пьесой и сам спектакль заняли полгода. Я второй раз работаю с японцами. Это поразительно. И во второй раз я поражен еще больше, чем в первый. Первый раз я прежде всего чувствовал себя иностранцем, а потом уже все остальное. А сейчас, когда это чувство несколько поутихло, я чувствовал себя свидетелем процесса.

М.Д. Почему именно Ибсен?

С.Ю. Пьесу выбрал я. Они хотели Чехова, мы переписывались два или три года в расчете на одного актера — и я наобум произнес два или три названия: вот если бы эта роль или эта… Сольнес. А у них там есть знаменитый «Сольнес» с другим актером. Ну, Боркман… Они еще полгода обсуждали, потом согласились: «Боркман».

Из интервью Сергея Юрского Андрею Ванденко. ЮРСКИЕ ПЕРИОДЫ — Комсомольская правда, 5 февраля 1999

—   А что это за плакат с иероглифами?

—   Расписание моих репетиций в Японии. Оно выглядит очень уж необычно, поэтому я его сохранил. Это вызывной лист с фамилиями актеров.

—   И ваша здесь есть?

—   Я ездил ставить спектакль, а не играть, поэтому в список не попал, но написать свою фамилию по-японски могу. Правда, выглядит это не так красиво.

—   Почему?

—   В иероглифе ведь зашифровано слово. Будь у меня фамилия Зайцев, Воробьев или Плотников, ее можно было бы нарисовать. А что такое Юрский, как это изобразишь? Моя фамилия пишется катаканой, набирается буквами, вот изящество и теряется.

Из интервью Сергея Юрского Ирине Карпинос: “Эпоха Пушкина уходит…”  07.04.2000

— …В Японии я поставил в результате пьесу Ибсена “Боркман” с выдающимся актером Судзуки Мидзухо. И труппу японцы собрали на этот раз прекрасную. В спектакле были женские роли необыкновенной сложности и мощности: две сестры, ненавидящие друг друга, уже пожилые, психологически убивающие в финале главного героя. Тема, которая легла на тогдашний японский банковский кризис. Если вы слышали, в Японии три банкира повесились по договоренности в разных номерах гостиницы, потому что не могли выдержать ситуации краха. Они чувствовали свою вину, в отличие от наших банкиров в подобной ситуации. А пьеса Ибсена — о банкире, который попал в тюрьму, будучи самым богатым человеком государства, и отсидел восемь лет. Каково его психологическое состояние после такой катастрофы? Оказалась, что эта тема для Японии существенна. Хотя дело происходит сто лет назад в Норвегии. Актеры играли великолепно, и я испытал чувство величайшей благодарности к ним за те два месяца, что мы работали над спектаклем. 

Антон Боим Из «Книги об отце» (готовится к печати)

C Сергеем Юрским отец познакомился в 1969 году на съёмках фильма «Король-олень». Двадцать лет потом они вместе не работали и дружбы не водили, по крайней мере дома у нас я его не видел. А в конце 80-х, Юрский вдруг пригласил отца на фильм «Чернов/Chernov» — свою первую и единственную, как потом получилось, режиссёрскую работу в кино. И с тех пор, как говорится, они не расставались. С 1994 года по 2010-й они поставили три спектакля в «Школе современной пьесы» и ещё три в театре им. Моссовета — все постановки Юрского, кроме «Полётов с ангелом» в 2013 году, когда отцу уже стало тяжело работать. В 1998-м они поставили «Йун Габриэль Боркман» Ибсена, в театре «Хаюдза», Токио.

Отец шутил потом, относя трудолюбие японцев на счёт своей собственной, ему самому недоступной для понимания, харизмы. Он говорил: «Кажется, они там все принимали меня за какого-то великого Оябуна». 

А тут ещё, на день рожденья отца, 4 апреля, пришёлся праздник цветения Сакуры, что как показалось отцу, сильно утвердило его в глазах японцев.

Японцам с трудом даётся наш язык, но отцу как-то особенно повезло: на банкете в его честь растянули баннер: «Добро пожаловать Сена Соломоныч Бойн». К чему тут, какое «Добро пожаловать»? — он уже четвёртый месяц работал там!..

Ханами, праздник любования цветением, может длиться и десять дней, в зависимости от продолжительности цветения. Дня два-три попраздновали, и японцы уже устали, затосковали по работе. Но отец требовал продолжения банкета — до полного окончания цветения. Сергей Юрьевич начинал волноваться. Унылые, и по большому счёту малоубедительные призывы к трудовой дисциплине не производили на отца никакого впечатления, и Юрский пошёл другим путём.

Он написал и сунул отцу под дверь записку:

Зову свою память на помощь, 

Какое же нынче число?

Ах, что же Вы, Сено Соломыч

Куда ж это Вас занесло! 

Он и cам не ожидал, насколько действенным окажется результат, праздник закончился в тот же день. Там же, в Японии, без отрыва от производства, отец ухитрялся заниматься живописью. Он начал в новой, совершенно не своиственнои ему стилистике, серию холстов.

«Гостиная украшена замечательными, на мой взгляд, живописными произведениями Александра Боима. Здесь висит его ослепительная для меня новая картина, с которой я даже сделал себе фотографию. Мы с ним делали спектакль в Японии, где Алик и задумал эту картину: автопортрет спиной на фоне Токио.» Отсюда

Сергей Юрский в программе «Дифирамб» 20 марта 2016 года

…на днях, позавчера, я зашёл на Кузнецкий мост на выставку покойного уже Александра Боима – художника, которого я знал, моего друга, умершего год назад, художника театра, художника кино. Я с ним очень много работал. Его работы с другими режиссёрами видел, знаю. Но всегда подозревал, что прикладное не есть его истинное. Это просто его умение. Общение с ним было мне, пожалуй, важнее, чем конкретно… Это мог делать другой человек. А вот общения такого быть не могло. А общение было через картины, которые он рисовал обычно летом, сидя на даче под Москвой, глядя из веранды, из окна. Они меня тогда поражали. А здесь, на этой выставке, они легли рядом. Мы с ним работали в Японии. Я ставил там спектакли. И он там рисовал, как он всегда рисовал. Но это были наброски. Потом несколько картинок, одна-две, появились. «Автопортрет в Японии». Это замечательная художественная вещь. Но здесь я увидел целый зал Японии и понял, как оно преобразовано. Я видел эти же вещи, я испытывал сходные чувства от этой совсем другой страны – непонятной, странной, но манящей своей непохожестью. Кстати, это «манит своей непохожестью» — это то, что прямо противоположно ксенофобии. И какое же это богатство для человека – уметь увидеть в чужом привлекательное, не для того чтобы своё отбросить, а для того, чтобы узнать новое. Это обогащение. Это умел Александр Боим.