Сергей Юрский в поисках чистого звука. Беседовал Андрей Кулик.  — + всё ТВ (Екатеринбург) ,22 июля 1999

Давний друг нашего еженедельника Сергей Юрский приехал в Екатеринбург всего на два дня — 5 и 6 июля он играл здесь в антрепризном спектакле «Железный класс». Несмотря на обилие встреч и дел, ожидавших его между спектаклями, Сергей Юрьевич нашел время для интервью «+ все ТВ» на следующий день после первого представления.

—Сергей Юрьевич, в этом году вас включили в жюри Букеровской премии. Что вы должны в этом качестве делать?

-Читать!

-Уже приступили к своим читательским обязанностям?

-Исполняю их уже несколько месяцев, но все равно все прочитать не успею. Думаю, никто не может столько прочитать, если при этом еще делать свою основную работу. А если человек профессионально читает и больше ничего не делает, то он ничего не соображает… Все произведения номинантов лежат у меня дома в двух больших ящиках. Я, видимо, их накликал своей книгой «Содержимое ящика».

—В журнале «Октябрь»опубликована глава из вашей новой книги «Западный экспресс». Когда и где ждать продолжения?

-Вторую часть я обещал «Октябрю» для № 9. Частей будет много, они составят большую книгу, которую некогда писать.

-Можно ли назвать ее мемуарной?

-Это либо беллетризованный, либо свободный мемуар. Там нет хронологической последовательности: свободное движение поезда и то, что мелькает за окном, рождает ассоциации с различными эпизодами моей жизни. Чем дальше на Запад уходит поезд, тем больше отлет от той страны и событий, что виднеются за окном. Поездка датирована 1989 годом, а события развиваются во времени как назад, так и вперед.

Полностью книга выйдет в «Вагриусе» в серии «Мой XX век». Таких глав, как «Западный экспресс», должно быть шесть, каждая примерно в три авторских листа.

А сегодня я прочел свой рассказ в журнале «Вог», где несколько авторов — Евгений Попов, Людмила Улицкая, Дмитрий Липскеров, Татьяна Толстая и я — по заказу написали о своих любимых вещах.

—Какую вещь выбрали вы?

-Единственную по-настоящему любимую и знакомую — цилиндр, футляр от цилиндра и тросточку, с которыми я приезжал чаще всего и в Екатеринбург.

—Помню, в 1985 году во время гастролей Театра имени Моссовета выдали подряд пять чтецких концертов. Вы забросили эту практику или просто до нас не доезжаете?

-До вас не доезжаю. С программой «Пушкин и другие» я дал 37 концертов по всему свету. Последний был неделю назад в Токио, откуда мы и приехали в Екатеринбург с полуторасуточной остановкой в Москве.

—Всю Землю обогнули?

-В Токио я прилетел из Вашингтона, до того были Нью-Йорк, Лондон… Да, еще Осака! Часовых поясов — тринадцать, и они все время меняются… С этими поездками я совсем потерял ощущение времени.

—Вы приехали в Екатеринбург со спектаклем «Железный класс». Его режиссер Николай Чиндяйкин — тот самый, который снимается в кино? «Мама», «Мама, не горюй»…

— Да-да, тот самый: внешне похожий на «нового русского», внутренне — совершенно на него не похожий ни в чем. Человек образованный, много повидавший — и в смысле пространства, и в смысле людей.

Режиссер отнесся к пьесе как к живому организму, не стал ее препарировать. Именно это обстоятельство сделало Чиндяйкина уязвимым для критики, ибо ни один рецензент не упустил возможности написать: «Хорошо играют актеры — жаль, нет режиссуры». Я выступаю не просто в защиту Николая Дмитриевича Чиндяйкина, а с принципиальным моим призывом понять, что если актеры играют хорошо, то в этом заслуга и режиссера. У него есть, мне кажется, в этом спектакле и ошибки, и проколы, но в целом и главном мне очень понравилось с ним работать. От режиссера в первую очередь требуется создание атмосферы, в которой хочется творить. А это было!

— Чья была идея спектакля — актеров, режиссера, переводчика?

-Продюсера Леонида Робермана. Я уже работал с его театральным агентством «Арт-партнер XXI», но только как с организатором гастролей спектакля «Стулья» в Кузбассе. Именно Леонид предложил эту пьесу поставить именно Чиндяйкину с именно таким актерским составом. Пьеса Альдо Николаи, кстати, была известна, но под другими названиями: «Бульварная история», «Осенняя история» — так ее издавал отдел распространения Министерства культуры. Название «Железный класс» не придумано нами — так ее назвал драматург.

—Интересно, а почему отделу распространения оно не понравилось?

-Испугались: вдруг публика решит, что это про классовую борьбу, и не пойдет на спектакль? Вот эти пошлые мещанские рассуждения и заставляли любыми способами уходить от оригинала.

—Проясните, пожалуйста, ситуацию с вашими партнерами по спектаклю: Ольга Волкова и Николай Волков — родственники или однофамильцы?

-Когда-то они были мужем и женой, у них общий сын, но фамилия Ольги всегда была Волкова. А если учесть, что у Коли Волкова фамилия не настоящая, а актерский псевдоним, взятый его отцом, Николаем Николаевичем-старшим, то разобраться в этом будет сложновато. Я и сам разобрался с трудом по ходу наших репетиций в их отношениях.

— С Николаем Волковым вам раньше доводилось работать?

-Нет, но я давно его очень любил как зритель спектаклей Анатолия Эфроса.

—Спектакль совсем новый?

-В Екатеринбурге были седьмое и восьмое представления. Я считаю, что это предпремьера, там не все еще улеглось, но все, что есть, только на внутренних актерских колыханиях. Здесь нужна чистота ансамбля. Если не получается звук, созданный тремя людьми (по крайней мере двумя — у Ольги роль несколько отодвинутая), все рушится.

-К Коле у меня тяготение давнее, оно сохранилось и на репетициях, и во время спектакля, мне интересно искать вместе с ним этот чистый звук.

—Поговорим о ваших взаимоотношениях с кинематографом?

-А с ним у меня нет взаимоотношений. В последние годы я активно занимался сценой и литературой. Мое кино — «Евгений Онегин» на канале «ТВ-центр», о котором я рассказывал читателям вашего еженедельника полгода назад. Надеюсь, они видели в июне результат наших полугодовых трудов.

—Кстати, вы смотрели английский фильм «Онегин» с Рэйфом Файнсом?

-Не только смотрел — мы с Файнсом выступили в июне в Карнеги-холле, в Нью-Йорке, на американской премьере. И фильм, и Файнс-мне очень нравятся.

—А ведь наши критики высмеяли авторов картины…

— Мне разве что финал показался сниженным, а вся картина понравилась. И какой Файнс замечательный Онегин — Бог ты мой! И еще я слышал, как Рэйф читает «Евгения Онегина» — в Карнеги-холле я читал по-русски, он — по-английски. Он замечательно читал из романа письмо Татьяны наизусть, хотя и держал в руке текст, «Пророка» читал, другие пушкинские стихи. Мы с ним много общались, и его отношение к Пушкину, его серьезность мне очень понравились.

—Файнса не обидели развязные отклики некоторых российских критиков на «Онегина»?

-Человек очень скромный, очень закрытый, он говорил только о собственном волнении в связи с российской премьерой. Публику только хвалил и благодарил. А наша пресса просто разучилась писать положительные слова, они у них получаются бездарно, что весьма прискорбно.

— И все же — когда вы в последний раз снимались в кино?

-Если вы имеете в виду именно кинофильм, предназначенный для показа в кинотеатре, то это был неудавшийся, на мой взгляд, фильм «Пистолет с глушителем», 1993 год. Но он в конечном счете тоже оказался не для киноэкрана, потому что если где-то он в кинотеатре и шел, то очень мало. Делали для экрана, а люди смогли его посмотреть либо по телевизору, либо на кассете.

—Но, быть может, есть желание самому снять фильм? У вас ведь есть удачный опыт — «Чернов/Chernov».

-У меня для этого просто не хватит сил.

—Вас не зовут сниматься или вы отказываетесь?

-Последний контакт с кинематографом был год назад на Одесской студии, с многосерийным фильмом, посвященном столетию Хичкока. Там был рассказ, который мне нравился, и мы договорились, я поехал сниматься в благословенный город Ялту. Но когда я приехал и сутки только провел в контакте с группой и ощутил привкус нынешнего кинематографического производственного духа и режима, я сказал режиссеру, что мне это очень тяжело и начал ставить некоторые условия. Это его смутило. Мы еще сутки взяли на выяснение того, что предлагает он и что предлагаю я. В результате мы поняли, что мы не сойдемся, и я даже не начал сниматься.

Хотя я уже приготовил свою внешность к роли — отпустил к тому времени порядочную бородку. На стене должны были висеть фотографии моего персонажа с женой — их уже сделали. Но расстались, не сняв ни одного кадра. Я еще раз понял, что нынешнее кинопроизводство для меня трудно и, боюсь, никто не захочет мне создавать нужных условий. Хотя, по-моему, мои условия не тяжелы и весьма продуктивны.

—Что за условия?

-Во-первых, работать весь световой день я не в силах. И не только потому, что физически не потяну — как вы могли убедиться на спектакле «Железный класс», я выдерживаю очень трудные роли. Просто считаю это непроизводительным. Работать нужно вдвое меньше!

Я ставил в Японии в прошлом году сложнейшую пьесу Ибсена на чужом языке, с переводчиком, в абсолютно сокращенные сроки — за восемь недель. Я спросил, сколько часов в день мы будем репетировать — восемь, десять? Мне ответили: четыре! Если что- то непредвиденное случится — ну, может быть, пять.

И мы сделали спектакль, и это был хороший спектакль. А здесь съемки должны были происходить 12-14 часов в день — световой день летом в Ялте большой… Я поинтересовался, когда группа будет купаться. Режиссер ответил: «Мы не купаться приехали!» — «То есть надо притворяться, что мы не у моря?! А как же работать, если нет радости в работе?» — «Радости и не должно быть. Мы должны измучиться — и сделать!»

Фильм сняли без меня.

—На телевидении что-то планируете сделать в ближайшее время?

-Мы вели переговоры. Я бы мог предложить снять небольшие вещи, но телевидение все больше отходит от того, что мы называли телевизионным театром и телевизионным кино. Полигон, на котором могли быть и средние, и хорошие, и блестящие вещи, полигон, на котором можно было делать спектакли, пробовать многим режиссерам, многим актерам, постигать особенности телевизионной съемки, практически разрушен. Ничего, кроме угодливых и кем-то заранее оплаченных сериалов (принцип такой: я плачу, но требую выполнения таких-то и таких-то условий — это не совсем свободное искусство).

В богатых странах существует обязательно возможность молодым снять свои первые работы. Восемнадцать из двадцати фильмов окажутся провалом, но два будут замечены, дебютантами заинтересуются. Но сперва — обязательно — нужно дать, чтобы потом требовать.

У нас нет полигонов, тренировочной базы. Если кортов нету, а есть только стеночка, через которую мяч не должен перелетать, потому что там живет злой дядя, хороших теннисистов быть не может.

—Почему же оказался неудачным телесериал «Королева Марго», в котором вы снимались в 1996-1997 годах? Ведь его снимал опытный Александр Муратов?

-Неудача, согласен. До тех пор, пока я не посмотрел готовый сериал, я не думал, что он окажется так плох. Полагаю, что неудача была заложена в сценарии — вялый текст, и у меня были сомнения в начале съемок. Но гордое чувство, что мы, дескать, такие хорошие артисты, что преодолеем вялость и бесконечные повторы, взяло верх. Я ошибся. Фильм получился тоже вялый.

—Ваши ближайшие театральные планы?

-Все мечтаю поставить пьесу Игоря Вацетиса. Леня Роберман готов заняться этим спектаклем, но пьеса на восемь человек плюс три музыканта — ездить по стране нереально. Так что не знаю, осуществится ли эта мечта.