Источник

Сергею Юрскому, актеру, без сомнения, великому, 16 марта могло бы исполниться 90.

Несмотря на некоторую «несоветскость» (не знаю, как еще выразиться), нетипичность его облика и манеры игры, отточенной до микрона, при этом почти всегда саркастической, он был и остается кумиром миллионов.

Это весьма странно, не находите? Скажем, от культовых лицедеев той поры, всесоюзно известных и порой неразделимых со своими персонажами (вроде Тихонова-Штирлица), Юрского отличает как раз дистанция со своими ролями. Ты всегда видишь, где, собственно, Юрский, а где, скажем, товарищ Бендер. Грубо говоря, Тихонов, хоть и изображал своего, нашенского, в стане врага, постепенно слился со своим штандартенфюрером – в отличие от Юрского, который, как это ни странно прозвучит, наблюдает за своими героями чуть ли не издалека. Как говорится, с «прищуром», соблюдая приличную дистанцию.

…Давным-давно, во времена своей тревожной молодости, я брала интервью у Юрия Яковлева, актера, на мой взгляд, не менее выдающегося, нежели Юрский (хотя, разумеется, есть разные мнения): так вот, Яковлев, сам вахтанговец, то есть актер театра представления, а не переживания, не принимал манеры Юрского читать стихи. Слишком отстраненно, сказал он, слишком технично.

Сложный вопрос. Виртуозная техника Юрского, напоминающая европейскую манеру игры, театральный блеск актеров Комеди Франсез, – его упоительная, когда надо, скороговорка, а когда надо, волнующая пауза – и создают неповторимую ауру его чтения. Концептуальное чтение, без мелодраматизации – не такое, какое любят сами поэты, порой несколько комически подвывая, но и не сугубо «актерское», академичное, часто на голой технике, с необходимым пафосом, отчасти даже кривлянием.

Кроме всего прочего, его чтение, не побоюсь этого слова, аристократическое: сам Пушкин, мне кажется, мог бы так читать, с той легкой долей отстраненной иронии, какой обладал и в своей поэзии. В «Онегине» уж точно.

Сергей Юрский в роли Мольера. Спектакль «Мольер»

Впрочем, не всегда иронии, иногда и неподдельной страсти, как это делал Сергей Юрьевич в «Маленьких трагедиях» Швейцера, до сих пор не устаревших. Это, в принципе, театральная школа, и сам Юрский свидетельствовал, что он прежде всего актер театра, на съемочной площадке ему поначалу было очень неуютно. Ни зала, ни зрителей, все заняты своим делом, девушка-помреж штопает носки, осветители ходят туда-сюда, матерясь себе под нос, а чуть погодя – неестественная тишина после окрика «Мотор!». И ты, будто дрессированная обезьяна, без разминки, мгновенно, должен войти в образ, где постепенное наращивание, ожидаемое крещендо роли, где-нибудь в середине, скажем, спектакля, когда герой, тот же Чацкий, которого он играл с неподражаемым мастерством, начинает прозревать…А в кино, черт бы его побрал, еще и с середины начнут, а то и с конца: тяжело, в общем. Даже великие театральные актеры поначалу осваивали кино не без труда, его фрагментарность, отрывочность, когда финал снимают вначале, а начало – в финале, многих повергало в натуральный ступор.

Недаром присутствие на съемках всегда производит сильное впечатление: хотя карьера, скажем, Ширвиндта в кино так и не задалась, он, и это поразило меня в самое сердце, попадал в интонацию с первого дубля. А вот выдающийся Папанов мог и с пятого раза промахнуться. Юрский, который учился театральному искусству, постепенно освоил и кинематографические приемы: скажем, поворот головы, постепенный, на крупном плане, в уме высчитывая …градус поворота. Вы можете сказать, что же это за актер такой, что градусы считает, у него что, органики не хватает? Как, например, у Евстигнеева, который входил в мир фильма сразу и естественным образом? Легко и играючи, как говорится… Ну, во-первых, методы бывают на удивление разными, а во-вторых, и это важно, Юрский, возможно, – один их немногих, кто превратил свою театральность в достоинство, заняв особое место в истории советского кино, честно говоря, провинциального. Ранние эксперименты, когда у советских режиссеров, Довженко, Кулешова и Эйзенштейна, учился весь мир, ушли в прошлое, а в конце шестидесятых, когда уже и Оттепель пошла на убыль, оно стало именно что провинциальным. Как бы обидно это ни звучало. Ну, за редкими исключениями. В лице того же Швейцера или, скажем, Авербаха, Хуциева, Панфилова, Тарковского, наконец. И грузин, конечно: но можно ли их считать сугубо «советскими» – Рехвиашвили, Иоселиани, Абуладзе и пр.?

Юрский, актер-интеллектуал (впоследствии он и сам ставил спектакли, и заграницей тоже), всегда держал в голове концепцию роли: то, что именно он сыграл Остапа Бендера – удача из разряда редчайших. Как и сам фильм «Золотой теленок», где кастинг, как говорят в Америке, выше всяких похвал: Шура Балаганов, как вы помните, – Куравлев, Паниковский – Гердт. К каждому из них хочется добавить местоимение «сам». Сам Юрский, сам Куравлев и сам Гердт, три гения, – куда уж «самее». Блеск. Благодаря Юрскому экранизация старого романа (со странным, согласитесь, финалом – дурак он, что ли, этот лихой авантюрист, так облажаться?) приобрела новое качество, став более универсальной, чем задумывали Ильф и Петров. Редкий случай вообще-то.

В своей книге Юрский рассказывает, что азам актерского мастерства его учил отец, сам актер и режиссер. Учил тонкому искусству видеть себя со стороны и понимать, кого, собственно, играешь. В чем «фишка» твоего персонажа, его главное отличие от других людей? Учил обращать внимание и на предметы, символизирующие героя: ну, может, как Акакия Акакиевича символизировала его шинель (крайний случай, конечно). Марина Неёлова, скажем, в своем моноспектакле, играя Акакия Акакиевича, входила и выходила из шинели-дома, шинели-укрытия, шинели-символа, шинели-цели жизни, шинели-смысла бытия и так далее.

Юрский часто сам режиссировал свои роли, непрестанно размышляя, как это сделать и на чем поставить акцент. Прямо как Джек Николсон, который никак не мог понять, в чем основная соль одного его персонажа, старикашки-мафиози: и только когда понял, что тот сексуально одержим, но уже не в силах осуществить свои фантазии, приступил к работе.

… Говоря о советских актерах, почти в каждой статье приходится писать – что, конечно, может набить оскомину, – одно и то же: не повезло, мол, им в кино. Сколь угодно великим. В театре, конечно, больше: при всем уважении драматург Розов (ну, например) или Мережко, пусть и талантливый – все же не Мольер с Шекспиром. Даже не Вампилов, которого, правда, в столичных театрах, по крайней мере, при жизни, не ставили; чуть больше повезло Володину, да и то…

 

Фильмография Юрского, если не считать проходных ролей, довольно-таки скудная: Остап Бендер, Викниксор в «Республике ШКИД», мэтр Роше в суриковской комедии «Ищите женщину», Импровизатор в «Маленьких трагедиях», Чудак из раннего рязановского «Человека ниоткуда» и дед из меньшовского хита… Вот и всё, собственно. Негусто. Как-то даже неловко поминать великих европейских исполнителей с их обширнейшей фильмографией из ста и более фильмов, среди которых попадаются и хиты, и просто хорошие картины (есть, разумеется, и проходные, и неудачи, но на общем фоне они не так заметны). Наберется и с десяток шедевров, вошедших в золотой фонд истории кино…

Юрский потому и стал чтецом, как и Олег Борисов, актер международного класса, не доигравший в кино и реализовавший свой божественный дар в чтении великой классики. Но чтение – все же не постановка во всем ее эстетическом разнообразии, где актер вписан в огромный мир большого режиссера и может взаимодействовать с другими актерами: читая, на сцене он один на один с публикой. Это тоже немало, не спорю, справляется же Филиппенко в одиночку, да так, что зритель стынет в восхищении от его моноспектаклей. Да и Юрский умел держать зал, как мало кто…

Однако всего этого мало, до обидного мало. Громадный потенциал, заложенный в актерах подобного уровня, растрачивался, по сути, на мелочи, в кино, по крайней мере. На роли либо ходульные, либо незначительные, иной раз – эпизодические, когда дар больших актеров использовали в качестве вставного номера, эдакого «выхода из-за печки». Владимир Басов потому и взялся за режиссуру, что играть ему приходилось разве что милиционеров и полотеров, пусть и на всю жизнь запомнившихся зрителям. То же самое касается и Раневской, и Рины Зеленой, и многих других.

Видимо потому, что все они, вышеперечисленные, не совсем соответствовали формату так называемого соцреализма, национального по форме и социалистического по содержанию (или как там, поди запомни эту абракадабру). Удивительно, что им вообще удалось что-то сделать. А уж что касается Юрского, человека несговорчивого и принципиального, со своей четкой общественной позицией, от которой он никогда не отступал, даже рискуя потерять профессию, стать изгоем, – еще более удивительно. Собственно, из БДТ его все же выжили, и Товстоногов его тогда не поддержал (не знаю, можно ли его осуждать, на нем был театр): спасибо, в Москве приняли.

Юрский умер шесть лет назад, немного не дожив до 84-х. Немало для человека тонкой душевной организации, неравнодушного и, как говорится, «томимого» большим талантом.

Как говорится, дар это или проклятие – талант? В случае с Юрским, наверно, все же дар. Который он, несмотря на обстоятельства, порой непреодолимой силы, не расплескал: это был сильный человек, личность и гражданин. Опровергнувший расхожее мнение, что актер – лишь сосуд, который можно заполнить любым содержимым. По совести говоря, чаще всего так и бывает, но не в его случае.