Блог Петербургского театрального журнала 16 марта 2025

https://ptj.spb.ru/blog/90-let-sergeyu-yurevichu-yurskomu/

Повторять в сотый раз, что «Юрский — это наше всё» — глупо. 

В сто первый вспоминать, как с его Чацкого начался для меня театр, — заниматься самоплагиатом, что я и делаю много лет. 

Признаться, что его 85 отмечали вечерами памяти в другой жизни (такое ощущение, что примерно полвека назад), — горько и депрессивно. 

Сергей Юрский.

Лучше всего отправить читателей и коллег на сайт Сергей Юрский — Памяти Сергея Юрского (1935 — 2019), если кто-то еще там не был. Сайт создан, собран Татьяной Жаковской, постоянно пополняется, — и пусть бы весь день 16 марта вы просто смотрели и читали. В этом будет больше пользы, чем опять повторять то, что 8 февраля 2019 года, в день смерти С. Ю. было написано, как теперь говорят, «в моменте». (К этому «в моменте» он наверняка отнесся бы с иронией, и проартикулировал примерно, как текст Зощенко, углами рта: «В моменте!»).

Любовь не перестает. Но как передать то счастье, которое охватывало видевших Юрского в его золотой ленинградский период — тем, кто не видел? Я, кстати, ведь тоже видела его великие роли лишь школьницей, только с «Мольера» войдя в период «театральной осознанности», но подростковая и юношеская психофизика не обманывали, Юрский отпечатался навсегда — не столько содержательно, сколько энергетически, до дрожи в ногах и вибрирующего восторга… 

Как передать? Недавно, что-то рассказывая о Юрском своим двадцатилетним студентам, для которых он современник то ли Мочалова, то ли Гарина, — я показала им маленькую запись, надеясь, что они ощутят то самое счастье и те самые 60-е. И они ощутили. Так что сначала посмотрите вот это (пересматривать можно бесконечно), 

а потом поговорим о вещах серьезных, приставших 90-летнему юбилею великого артиста.

Сегодня вечер памяти Сергея Юрского пройдет в 19:00 в Русской библиотеке в Иерусалиме, ул. Агрипас, 88. Линк для участия по зуму: https://us02web.zoom.us/j/7217473998?pwd=N096bXNCZWovSUN6WHl%E2%80%A6#success. Пароль для входа: 27. 

Приходите!

Травма потери Ленинградом Юрского, история его выдавливания из города никуда не делась за полвека. Она присутствует в разговорах, в аналогиях, в воспоминаниях и в аллюзиях молодых. Недавно в спектакле «Еще один, Карл» в Театральном музее (must go) Дмитрий Крестьянкин многое построил на этой истории, на текстах Юрского из его книг. То есть, Юрский из города никуда не делся. Сегодня и я попробую наскоро порассуждать, чем была эта потеря и как отзывается до сих пор, «в моменте».

Юрский был человек структуры. Постараюсь структурироваться.

1. В отъезде Юрского из Ленинграда была личная, человеческая драма. Один из последних ленинградских концертов он завершал фрагментом из своей книги «Игра в жизнь» — когда глядит на БДТ с другого берега Фонтанки, а в голове его крутится: «Где я страдал, где я любил, где сердце я похоронил…» Сердце похоронено там. Дикси. 

Много лет мечтали, что он вернется. Трепетали на гастролях Моссовета, проходивших на площадке БДТ — в основном, понимая, как ему мучительно сейчас выходить из этих кулис… Но БДТ был театр жестких определенностей. Когда в 1998 возникла «Аркадия» Эльмо Нюганена, и Юрский признался в интервью мне, что он очарован нашим спектаклем, что запахло прежним БДТ, и сказал, что пошел бы в какую-то следующую затею Эльмо, в эту умную партнерскую компанию, — я, задохнувшись от счастья иллюзорной перспективы «Юрский снова в БДТ!» примчалась к Кириллу Юрьевичу Лаврову. Давайте, давайте сделаем проект и позовем Сергея Юрьевича!.. Но Лавров ответил жестко: «Пусть они возвращаются насовсем, навсегда. Гастролей не будет». То есть — «страна Товстоноговия» по прежнему стояла в своих  пределах: возвращение и служба дому… 

С. Юрский и Н. Тенякова в Щелыково. Фото — М. Дмитревская.

2. В отъезде Юрского была и драма остросоциальная. Собственно, сюжет репрессивного выдавливания из города, «закрытия» преследовал его с момента рождения. Буквально на днях Татьяна Жаковская опубликовала документы: Юрский родился 16 марта, а 20 марта его отец Юрий Сергеевич (Жихарев по отцу-священнику, но взявший еще до революции псевдоним «Юрский», чтобы не позорить семью) был арестован и лишен права проживания в 15 городах СССР «по кировскому делу». Уже четырехдневному безымянному малышу было предписано покинуть Ленинград. К счастью, всего на год и в Саратов. Но через 45 лет история повторится, Юрского «закроют» в Ленинграде, даже его имя по радио не произносилось. 

Юрский до конца был гражданин. После Праги-68, изумительно описанной в его книгах, он до конца жизни не изжил депрессию, в том числе социальную, никогда от своих взглядов и от уехавших друзей (Бродский, Барышников и много-много кто) не отрекался, все понимал. «У меня такое ощущение, что они постоянно за мной следят. Разговариваешь с близким другом — а на следующий день они знают, о чем мы говорили. Я не знаю, откуда у них информация, кто стучит… И к тому же они сидят в первых рядах на всех моих концертах и спектаклях, я выхожу на сцену, и вижу те же знакомые лица. Я не понимаю, зачем. Мне кажется, они добиваются того, чтобы я не смог больше выходить на сцену», — говорил он Татьяне Жаковской. И писал в «Опасных связях» (он все честно описал в книгах), как после звонка Лапину, который так и не объяснил, откуда свалился запрет на его появление на ТВ, ему «СТАЛО ОЧЕНЬ СТРАШНО. Скучная, вялотекущая многолетняя операция по вдавливанию головы в плечи одного из граждан города Ленинграда была завершена».

Писал прощальные стихи в альбом Светланы Крючковой, как будто уезжал не из Петербурга в Москву, а куда-то в неведомое и навсегда (в этом не ошибся):

«От нас очищен град Петров.
А мы очищены от СТРАХА.
В последний раз — родимый кров,
Прощальный чай, прощальный сахар… (полностью читайте здесь)

«Это пишет Юрский, который в молодости был поразительно, безрассудно бесстрашен — и потому так пленительно свободен, стремителен, безудержен», — свидетельствует Жаковская. 

«Фантазии Фарятьева». Сцена из спектакля. С. Юрский (Фарятьев). З. Шарко (Тетя Фарятьева) 
Фото — М. Смирин.

3. В отъезде Юрского была драма эстетическая. Потому что на 10 лет раньше, чем это произошло в Москве и связывается со спектаклями Анатолия Васильева, в Ленинграде могла осуществиться настоящая театральная реформа того типа спектакля, который принято называть психологическим (Юрский предпочитал слово «драматический»). 

Психологический тип театра ведь проходил разные эволюционные точки. По мне, ряд складывается так: Станиславский — Михаил Чехов — Эфрос — Васильев («Первый вариант „Вассы Железновой“» и «Взрослая дочь») — Праудин (точечно — «Бесприданница»). Так вот, сразу после Эфроса должен был идти Театр Юрского, но была обрублена ветка, росшая от ствола БДТ, обогащенная новым пониманием драматизма и новым языком его выражения.

Навсегда в памяти похоронная мизансцена: Юрский на панихиде Товстоногова, в ложе БДТ, обхватив голову руками и глядя, как короля хоронят в декорациях его убитого спектакля «Мольер», как горят шандалы в пространстве его загубленного театра… Это из сильнейших впечатлений жизни в плане ее не специальной сюжетности…

«Фантазии Фарятьева». Сцена из спектакля. С. Юрский (Фарятьев). Н. Тенякова (Александра). 
Фото — Б. Стукалов.

Театр, который начинал делать Юрский на рубеже 1960-1970-х, возникал на «трех углах» (красивее было бы «на пяти углах», но это даже топографическая неправда). Товстоногов, Эфрос и Михаил Чехов. Но он предварял то, что сделает через десять лет Васильев. «Фиеста» и «Фарятьев» Юрского (не «Мольер», наследовавший Товстоногову) соединяли «джазовый» принцип действенного психологического ансамбля и игровой, отточено-формальной условности с выходами в «чистую» театральность. Он реформировал товстоноговский симфонизм в законы новой драматической, сценической музыки. И начал это делать на 10 лет раньше, но в преддверии той самой реформы психологического театра, которую принято связывать с ранними спектаклями Васильева. Потому так нервничал Товстоногов, не принимая нового «юрского периода»: приходила новая сценическая реальность, новый уровень подлинности, подробности — и одновременно формальной, не бытовой и не жизнеподобной подлинности. 

Но сперва была встреча Юрского с театром Эфроса. Когда-то на фестивале, посвященном Анатолию Васильевичу, Юрский рассказывал: 

«Фиеста». Сцена из спектакля.

«Для нас рисунок был святым, и учение „рисовать собою по сцене“ для Товстоногова было определяющим: куда именно иду, зачем иду, прямо или по диагонали, на зрителя или от зрителя… (Это, кстати, и у Михаила Чехова: психологический жест, который сформулирован и которым живёшь)». 

И вот Юрский попадает на репетиции к Эфросу, у которого «рисунок заранее был определен как менее значащий: пятна красок, из которых должна сложиться картина, фигура каждого человека». Юрского поражает на репетиции «этот кокетливый стиль хождения с ролями, с полуопущенными руками… Нашим стилем было прежде всего общение: „я вижу, я слышу и уж обязательно — в данную минуту“. Это — один из основополагающих принципов, как и то, что со второй репетиции надо знать текст. Они тоже знали текст, но это держание роли в руке было спасением в том смысле, что „я не играю, я только говорю текст“… Нежёсткость конструкции, слабость, которая на спектакле превращалась в необыкновенную силу».

Сергей Юрский.

Когда смотришь некоторые сцены «Фиесты» (не забудем, что это 1970 год), видишь стремление к этой нежесткости, к психологической акварели, к «полуопущенным рукам» и партнерству через касание рукавами. В некоторых сценах берет права психологический жест по Чехову, но одновременно Юрский с компанией идут к джазовому построению — тому самому, который станет принципом во «Взрослой дочери молодого человека» с его выходами во внесюжетную театральность. К этому же относится подпрыгивающий, не имеющий жесткой мотивации условный бег по кругу Фарятьева — бег в комнате, не имевшей стола, что так раздражало Товстоногова. Должен быть стол! То есть, в химическом составе нового театра Юрского были еще и ноты театра абсурда (опыт блистательного перевода «Лысой певицы» не мог пройти мимо), и гротеска по Михаилу Чехову — и все это на прочном фундаменте того действенного анализа, который сидел в актерах Товстоногова крепче букваря. 

Но дальше — выдворение из Ленинграда, отсутствие своего театра и своих актеров. Ветка обрублена. Обрублена не без внутреннего (и внешнего) согласия Товстоногова, стоявшего на других режиссерских принципах.

Не случилось. Не выросло. Хотя и случилось, и выросло, и «Фиеста» не устаревает, и смотреть ее можно бесконечно, особенно теперь, когда «Памплона» приобретает те же абстрактные очертания, какие она имела для блистательной актерской компании 1970-го…

Сегодня ему 90. Хотелось с утра написать что-то умное, но самым умным с того же «утра» все-таки является признание: «Любовь не перестает». Любовь к Юрскому, который и сейчас даже больше, чем «наше всё». Тот самый код, который можно произнести и понять по лицу собеседника, откуда он родом…