Глава 31 из книги Нины Аловерт «Две жизни. Воспоминания театрального фотографа.» Esterum, 2024

В 1987 году, в свой первый приезд в Россию, я опять оказалась в гостях у Серёжи и Наташи на кухне уже в их московской квартире, но, в моей памяти, повторявшей ту ленинградскую, в которой я десять лет назад прощалась с ними навсегда. Понять, осмыслить, пережить это было трудно. Это было свершившееся чудо. Почти невероятная встреча. Мы, естественно, выпили… Позднее Серёжа мне говорил, что он смотрел на свою квартиру «моими» глазами и думал, что надо сделать ремонт или вообще ее поменять. Я же не помню самой квартиры. Что там было? В безвоздушном пространстве стол и хозяева, которых я не думала когда-нибудь еще увидеть. И школьница Даша. И кот Осип.

Мы все меняемся со временем, я не буду философствовать на тему, как изменился артист через годы сначала унизительного исключения из театральной жизни Ленинграда, отлучения от своей публики и своего театра, а затем — вынужденной эмиграции в Москву, в другую театральную атмосферу. Его очень долго не снимали в кино и не допускали в телевизионные передачи.  И в Москве он прошёл через оскорбительные препятствия прежде, чем был принят в театр имени Моссовета  (Во МХАТ Ефремов так и не смог его принять,  взял только Наташу Тенякову). По моим наблюдениям, он так не вписался в театральный мир Москвы, и начал создавать свой. Как и раньше, он, словно одинокий волк Акела, ушел в свой поиск. 

В 1989 году Юрский приехал в Нью-Йорк на первые американские гастроли, и с этих пор я ближе познакомилась с его творческой жизнью того времени. Он приехал с чтецкой программой. К гастролям газета «Новое русское слово» опубликовала его статью. Привожу отрывок: 

«Программы мои, как всегда, будут смесью классики и современности, стихов и прозы, драмы и комедии. Это мой принцип. Я не сторонник чистоты жанра. Концерт должен быть чередованием. Если на сцене много актеров, то можно играть одного автора,  а если актер один целый вечер, то пусть будет много авторов — очень разных. Пусть чередуются лирика и смех. Я предположил, а потом многолетним опытом проверил, что Пушкин может сосуществовать в одном концерте с Зощенко (кстати, одним из самых глубоких знатоков Пушкина). В один вечер программа новелл может включать в себя Чехова, Бунина и Шукшина, и Горина, и Жванецкого, и совсем молодых.

Гоголь шел у меня в одной программе с Бабелем. Мандельштам, Пастернак и Бродский завершали концерт, где исполнялись современные авторы Городинский и Евг. Попов. От такого соседства на произведения ложатся новые эффекты — грубоватая современность облагораживается, классика приближается и становится осязаемой. И оказывается (не пугайтесь!), Булгаков и Шукшин вовсе не противостоят друг другу. Всё это наша жизнь, ее суета, мелочность, ее печаль и ее высота в секунды просветлений.

Вот — я хочу выразить интонацию и жест нашей российской жизни. Это моя цель».

Во время этих гастролей происходили всякие мелкие события, о которых стоит рассказать, потому что они отвечают некоторому идеалистическому стремлению Сергея Юрского видеть в артистах членов единой театральной семьи.Так, в Америке, он подружился с эмигрантом, режиссёром Львом Шехтманом. Лев окончил в Ленинграде Театральный институт и сумел открыть в Нью-Йорке драматический театр с американскими актёрами (исключение составлял бывший ленинградец Алик Махциер), играли они на английском языке. Серёжа заключил с Шехтманом договор о сотрудничестве и дал на сцене его Theater in Action бесплатный концерт в пользу труппы. Надо понимать: артист приехал зарабатывать деньги: в то время в России 100 долларов  — это огромные деньги, и он дает бесплатный концерт для собратьев по профессии. 

На моих фотографиях того времени Сергей снят в шляпе, которую ему подарила жена его друга, в прошлом – актёра БДТ Бориса Лёскина (в то время уже эмигранта). Серёжа, вернувшись в Москву, как говорят очевидцы, очень этой шляпой хвастался: она ему шла! 

За несколько лет до этого он познакомился со знаменитой актрисой Ванессой Редгрейв. Рассказывал о ней, говорил, что из-за своей жажды справедливости Ванесса помогает деньгами и террористам, не понимая, что они собой представляют. В это время она играла в Театре на 52-ой улице Лейду в пьесе Тенесси Уильямса «Орфей спускается в ад». Ванесса пригласила Юрского на спектакль и обещала оставить два билета. Юрский пригласил меня. Когда мы обратились перед спектаклем в кассу за билетами, оказалось, что они платные и каждый стоит сто долларов. Я в душе возмутилась, но Сергей всего лишь удивился, не более. Я, конечно, сейчас же заявила: «Ты иди в театр, а я не пойду». Но Юрский и слушать меня не стал: «Я тебя пригласил, мы пойдем вместе» и купил билеты. Я переживала, что он тратит деньги, которые приехал зарабатывать, но сделать ничего не могла. От меня он их не принял бы.  Серёжа был воспитан в понятиях XIX века..

*Ване́сса Ре́дгрейв (англ. Vanessa Redgrave; род. 30 января 1937) – знаменитая британская актриса, лауреат премии «Оскар» 1978 года (фильм «Джулия»). С начала 1960-х годов Редгрейв включилась в работу ряда общественных движений, не понимая разницы между освободительными и террористическими  организациями.

Редгрейв была великолепна. Я до сих пор ярко помню отдельные сцены из спектакля. Так, в конце, когда муж стреляет в Лейду, у неё, по-видимому, случался выкидыш. Она смотрела на кровь, текущую по ногам (не помню была краска или я «увидела» эту кровь, благодаря игре актрисы), затем обращалась к публике с какой-то удивлённо-детской интонацией: «Ой!» И опять смотрела на ноги – и опять к публике «Ой!» И падала мёртвой.

После конца спектакля мы пошли за кулисы. В гримуборной, кроме Ванессы, находилась её секретарша, затем пришёл высокий улыбающийся человек, и они заговорили о делах. Меня поразило, что ни в лице, ни в голосе актрисы не осталось ничего от сыгранного спектакля. Это была приветливая, улыбающаяся деловая женщина. Мы вместе вышли из театра, но она опять задержалась и предложила нам пойти в ресторан «Русский самовар» по соседству, куда обещала вскоре прийти сама.

Нас встретил хозяин ресторана Роман Каплан, мы беседовали с ним, пока накрывали стол, и ждали Ванессу. Она пришла в сопровождении той же секретарши и какого-то низенького брюнета. Заказав еду, попросила у Сергея извинения, сказала, что сейчас быстро закончит деловые разговоры и к нам присоединится. Сначала мы терпеливо ждали, а затем начали разговаривать друг с другом. Редгрейв так до конца ужина и вела свои переговоры. Затем опять извинилась перед нами – и мы разошлись.

****

Сергей Юрский ещё приезжал с концертами в Нью-Йорк, а я несколько раз летала в Москву и Петербург, чтобы встретиться с дорогими друзьями. Иногда даже звонила заранее Сереже, чтобы узнать, есть ли у него в это время спектакли, чтобы не ошибиться в датах и обязательно быть на выступлениях. 

В своей московской жизни Юрский остался самим собой, не вписываясь в общую картину современного искусства, следуя своим представлениям о русском театре. В репертуаре театра имени Моссовета он был занят мало – играл, практически, только в тех спектаклях, которые сам поставил. Параллельно, на разных площадках создавал свой театр, который называл «АРТелью АРТистов». Его по-прежнему вела мечта и вера в некое театральное братство, «артель единомышленников». 

Божий дар Юрского-артиста и Юрского-режиссёра предопределил глубокий диапазон ролей и внутреннюю жизнь его постановок между нашим будничным слоем жизни и той бездной, где «хаос шевелится». Выбор пьес был широк. От «Стульев» Ионеско до… «Игроков-ХХI». Юрский перенёс действие пьесы Гоголя в наши дни. Он собрал актёров разных театров и создал спектакль в абсолютно чуждой ему реалистически-натуралистический манере. Кстати сказать, заменив Евгения Евстигнеева в роли Глова, сам играл эту роль в совершенно другом стиле, даже двигался как-то нарочито театрализовано.

Спектакль показался мне поверхностным. Я была в шоке, думала, что не поняла. Не знала, что говорить… Но Серёжа решил за меня, что я – единомышленница. И я получила на программке под напечатанным манифестом «АРТели» незаслуженную надпись: «Нина! Только ты и Данилов отличат манифест от хвастовства, это мечта, а не свершение. Целую». Единого стиля я не уловила, актёры играли каждый в своей манере. 

Но когда Юрский играл спектакли с Натальей Теняковой — вот это были спектакли единомышленников. Пожалуй, моим самым любимым останется спектакль «Стулья» по абсурдистской пьесе Эжена Ионеско. Я видела и снимала его дважды. И не удовлетворена съёмкой. В спектакле так много смысла было в интонациях… Это был предсмертный диалог одиноких стариков, их прощальная игра в жизнь, в несуществующую действительность. Два чудака… я не смогла найти адекватное фотографическое воплощение. Всего несколько кадров.

Роль Хенрика Фоглера в спектакле МХАТа «После репетиции» по сценарию Ингмара Бергмана (режиссёр-постановщик – В.В. Долгачёв) досталась Сергею Юрскому почти случайно – Олег Ефремов включил эту пьесу в репертуар для себя, но, к тому времени, был уже нездоров. Партнёршами Юрского стали Наталья Тенякова и Дарья Юрская (к тому времени они обе были уже актрисами этого театра). И это тоже был спектакль единомышленников. Сам Фоглер мало двигался, Юрский «держал паузу» (думал на глазах у зрителя), чему придавал и в чтецких вечерах, и в спектаклях большое значение. Он играл человека, который «пережил и многое, и многих», и научился отстранению от жизни. Сказать, что Тенякова блистательно играла Ракель, –значит ничего не сказать, её надо было видеть, слышать монолог, который актриса произносила на краю рампы. Я видела этот спектакль в Москве, в помещении старого МХАТа, сидела в первом ряду, так близко к сцене, что могла объективом фотоаппарата дотронуться до актрисы. Поэтому я не посмела снимать Тенякову во время её монолога. До сих пор огорчаюсь. Дарья Юрская – Анна Эгерман, красивая, нежная, но, по молодости, гораздо более жёсткая и категоричная… В спектакле два плана – реальный и возникающий в воспоминаниях, оба были сыграны и Юрским, и Теняковой, как реальные, что усиливало впечатление. 

В 2005 году я выбрала даты для поездки в Москву с таким расчётом, чтобы обязательно увидеть спектакль «Вечерний звон. Ужин у товарища Сталина», который шёл на сцене театра «Школа современной пьесы». Думаю, что не только я, но и многие русские моего поколения ещё не были готовы рассматривать Сталина в лучах театральных прожекторов. Но Юрский сам выбрал эту пьесу Иона Друцэ, сам поставил спектакль и сам сыграл главную роль. Можно было соглашаться или не соглашаться с выбором пьесы и темы, но Юрский сделал это, естественно, не случайно: главный герой – фигура слишком одиозная. А точка зрения Сергея Юрского, в любом случае, представляла интерес. Словом, спектакль интриговал меня чрезвычайно. Я специально не читала рецензий, чтобы не иметь заранее никакого понятия о том, что увижу.

Сюжет пьесы построен вокруг хористки Большого театра Надежды Блаженной, которую Сталин отметил, когда был на какой-то опере, и велел пригласить, чтобы она пела ему во время ужина в загородном доме. Занавес открывается, перед зрителем – унылая комната. На стене висит карта России и Европы. Накрыт ужин. На сцене двое охранников – молодой и средних лет – названные в программке Помощниками. Они ждут приезда Сталина. Он входит. Даже не входит, а как-то возникает из тёмного угла комнаты, как нечистая сила.

В зале наступила такая тишина, которую я никак иначе, как «жуткая», не назову. Я крамольно нарушила её щелчком фотоаппарата, и мне показалось, что зрители сразу облегченно зашевелились. Тем более, что в первом акте на сцену выходил Двойник без усов и трубки. Двойник должен подготовить певичку к встрече. 

Сцена Двойника и Блаженной занимала почти весь первый акт. Девица глядела на мнимого Сталина восторженно, только что не влюблённо. Действие разворачивалось неторопливо, напряжение, вызванное появлением Вождя, немного спадало. Сталин (Двойник) менее страшен, чем наше о нём представление. Он даже не лишён чувства юмора, которое, правда, проявляется в издевательстве над людьми. Так, он предлагает старшему Помощнику позвонить покойной матери Вождя на тот свет и спрашивает, что она сказала. И Помощник звонит, а затем докладывает ответ…

Двойник предлагал Блаженной спеть. Он слегка посмеивался над её страхом и восторгом, слегка издевался над ней. Но голос у молодой певицы, на нервной почве, то и дело пропадал, от страха она пела не то, что от неё ждут…

Во втором акте Сталин появлялся точно таким, как на портретах. Кажется, Юрский добивался очень большого сходства с портретом не только путём накладок и грима: мягкие (в первом акте) черты лица теперь виделись как бы прямыми линиями, на лице и шее обозначились резкие, глубокие складки. Этот Сталин иной: мрачный, угрюмый и грубый. Напряжённая тишина зрительного зала почти не нарушалась на протяжении всего второго акта. Когда наивная Надежда Блаженная объясняет Сталину, что знает о существовании двойника, он отправляет её домой. Эта сцена – одна из вершин гениальных интонаций артиста Юрского. Посреди какого-то монолога он вдруг говорил абсолютно обыденным голосом без всякого выражения, как бы между прочим: «Пошла вон, потаскуха». От ужаса не только героиня пьесы, я сама замерла, потому что эта разница между интонацией и смыслом была чудовищна. 

Я вышла из театра с абсолютным сумбуром впечатлений в голове и в сердце: я не хочу знать, что творилось в душе у Сталина. «Чудище обло, озорно, стозевно и лаяй» (Радищев). И всё. Надо было многое преодолеть в себе, чтобы смотреть на эти усы и трубку.

Я смотрела на актера  напряжённо, боясь пропустить малейший нюанс. Переходы интонаций, мгновенный взгляд, паузы, голосовые модуляции – всё совершалось на таком уровне актёрской игры, выше которого уже, кажется, и быть не может. Я даже подумала тогда, может быть, весь этот непонятный спектакль задумал, скорее, Юрский-актёр, чем Юрский-режиссёр, увидев, какие возможности для него содержит эта роль. Вероятно, артисты цирка так разрабатывают новый аттракцион с ещё более опасными трюками, чем раньше: в этом соблазн их профессии.

У меня есть одно объяснение существованию этого спектакля: артист Юрский! Я увидела блистательную игру. Кто-то, возможно, скажет: Юрский – великий артист, это известно, и его актёрский дар перевоплощения – не новость. Естественно. Но есть роли и в его репертуаре, сыгранные гениально… и ещё гениальнее. Эта роль  —  как раз из таких. По прошествии многих лет и многих разговоров с Сергеем, я думаю, что пьеса Друцэ была выбрана им в связи с размышлениями о сталинизме. Не только смерть несёт людям Сталин, но ужас, порождающий рабов. Сегодня спектакль был бы  вновь актуален.

****

Последний спектакль, который Сергей Юрский поставил на высоте «Стульев», «Мольера», «После репетиции» – это «Шагал. Полёты с ангелом» — о художнике и времени. Я имела счастье видеть его и снимать. Действо было больше похоже на волшебный фонарь. Режиссёр поворачивал его – и высвечивался эпизод за эпизодом из жизни Марка Шагала. Юрский говорил, что его спектакль – «это фантазия, а не биография, это последние минуты старого человека». Вернее было бы сказать, что на основе пьесы Зиновия Сагалова Юрский создал свой театр, где каждый актёр играл нескольких ролей. Сам Юрский был и Шагалом, и его педагогом Юделем Пэном, и безвестным фотографом, и Луначарским… 

Только Наталья Тенякова играла одну роль – Мать Шагала. Так и должно быть, у матери нет перевоплощений. А блистательная игра Наташи делала Мать не менее значительным персонажем, чем сам художник. Центром спектакля становилась сцена, где Марк Шагал и Мать сидят друг напротив друга за столом и ведут неторопливый разговор (интонации совершенно обыденные). Мать заинтересованно спрашивает (цитирую по памяти): «Где ты похоронен, сынок? А на каком языке надпись на твоей могиле? На святом? Или на русском?» Марк отвечает почти раздраженно: «Да нет же, я похоронен в Париже, и надпись на могиле – на французском языке». Эта абсурдистская сцена, сыгранная совершенно реалистически, производила ошеломляющее впечатление. 

Меня поразило так же внезапное возвращение режиссёра в образе Шагала к образу Мольера: художник и власть.

Молодая комсомолка отчитывает художника за рисунок зелёной лошади. Он сидит и, без возмущения или протеста, внимательно слушает, искренне стараясь понять, о чём она говорит. Так слушал Мольер разгневанного Короля: какая-то наивность, вызванная чистотой собственного внутреннего мира художника, которая делает невозможным для него не только сотрудничать с властью, но даже понимать её. «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное»… 

Спектакль заканчивался тем, что Шагал поднимался по лестнице наверх, увлекая за собой Беллу. Он поднимался всё увереннее и увереннее… В своё бессмертие? В Царствие Небесное? Так Старик уводил в «Стульях» свою жену вверх по лестнице, в иной мир. 

Я снимала многие спектакли с Юрским, на которые могла попасть. Кроме одного. Этот случай так и остался для меня загадкой. Во время одного из моих приездов в Москву Юрский и Тенякова играли спектакль «Нули» по пьесе Павла Когоута. Звоню.

– Можно прийти на спектакль? 

– Можно.

– А можно прийти вдвоём?

– Можно

– А можно снимать?

– Ты хочешь снимать меня в туалете?

– Почему в туалете?!

– Потому что действие спектакля происходит в туалете.

Я теряюсь и не знаю, что сказать. «Не стоит!» – говорит Сережа. Я послушно прихожу в театр без фотоаппарата. Администратор выдает мне два билета в первом ряду с разрешением на съёмку?!

Говорю Юрскому после спектакля: 

— Жаль, что я не снимала! 

— Но ведь я тебе специально оставил два билета в первом ряду, предупредил администратора, что, хотя, я сказал тебе, что снимать не надо, но если ты придешь с фотоаппаратом, то пусть разрешит…

— Серёжа, – говорю я, – как бы я могла… Если ты сказал: «не надо…» Ты же знаешь, что всю жизнь я смотрю на тебя коленопреклоненно! — Прекрати! – говорит он раздраженно. Дескать, что за вздор! 

Ах, если бы!.. 

*****

Мне выпала уникальная возможность дважды попасть на съёмки фильмов с Юрским. В 2008 году Андрей Хржановский снимал фильм «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину», где Юрский играл отца Иосифа Бродского, отца своего любимого поэта. Я смогла сфотографировать одну из сцен: возвращение отца с фронта. Мать играла замечательная актриса Алиса Фрейндлих. Я не могла поверить, что мне выпала такая удача: снимать двух любимых артистов вместе! 

От этой съёмки осталось странное ощущение нереальности происходящего. Я познакомилась с Иосифом Бродским в Америке. В Ленинграде это было шапочное знакомство, и я, естественно, никогда не была у него дома. И вдруг я прихожу в дом к Бродскому, когда его уже нет в живых. Смотрю на актеров, которые играют его родителей, которых я вообще никогда не видела. Но я знаю этих актеров! Я снимала их  «в те невозвратные дни», их лица для меня и сейчас – молодые. Но тут они играют пожилых людей… Словом, смешались все времена, а затем и изображения на пленке стали исчезать — в лаборатории плохо проявили. О цвете я уже не говорю, но умирает изображение….

***

Я была и на съёмке одного из эпизодов телевизионного сериала «Москва и москвичи» по роману Гиляровского. Я встретилась с Юрским накануне, привезла фотографии, которые делала в течение многих лет, и мы пошли вместе обедать в маленький итальянский ресторанчик «у храма», как сказал Сережа. Ресторанчик приютился на задворках пышного и безвкусного, на мой взгляд, Храма Христа Спасителя. Напротив – Музей им. А.С. Пушкина, рядом ремонтировали старинный особнячок «Это будет персональный музей Ильи Глазунова», – сообщил Юрский не без иронии в голосе.

Серёжа встретил меня в страшном нервном раздражении. «Я утром прочел сценарий телевизионного фильма, в котором мне предложили роль. За неё предлагали одну тысячу долларов, а если бы я поторговался, то и больше. Но я отказался. Накричал на редакторшу: я такого омерзительного текста никогда не читал! Редакторша извиняющимся голосом меня уговаривала, говорила, что режиссёр постарается придать всему пристойный вид. Но я на неё кричал! Потом просил у Бога прощения за то, что читал этот текст! Видишь, как мы теперь живём!» 

Я уж не стала ему напоминать, что в советское время самым достойным артистам приходилось играть в непристойных советских пьесах, которым режиссёры пытались придать достойный вид. Сегодняшний день России только продолжает день вчерашний и порождён историей этой же страны… Но Сережа был в таком возбуждении, что я не стала возражать. Но пока смотрел фотографии, лицо его просветлело, он как-то оттаял и даже изобразил мне на прощание балетный арабеск на фоне чугунной решётки.

На следующий день я попала на съёмки главы «Клубы и игорные дома» (не ручаюсь за точность названия) и была единственным фотографом. Сергей Юрский выступал в привычной для него роли: сам был режиссёром передачи, сам читал текст. Словом, это было похоже на концертное выступление, но в различных интерьерах. 

Казино «Голден Палас» находится рядом с Белорусским вокзалом. Я ждала у входа, когда телевизионная машина привезёт Юрского и операторов и разглядывая людей, толкущихся вокруг здания, думала, сколько явных и тайных охранников и наблюдателей я могу насчитать. Войдя в казино, мы прошли через магнитные ворота, как в аэропорту, мою сумку с фотоаппаратом внимательно осмотрели, а вот операторов досматривали в стороне чуть ли не до исподнего… Что поделаешь! Бизнес, в котором крутятся бешеные деньги и… злой конкурент точит свой кинжал…

Снимался Юрский на втором этаже, в комнате, куда не всех пускают: когда тут идёт игра, то на большие деньги. Зал не слишком большой, на стенах – картины каких-то русских художников XIX века, как утверждала крупье – подлинные. Зелёные игорные столы. Когда я садилась за какой-нибудь из них в ожидании начала съёмки или просто двигала стул, сопровождавший нас охранник, буквально, не спускал с меня глаз. Чего он боялся? 

Крупье, которую к нам прислали, блондинке Диане, было 22 года. Это была высокая, длинноногая красотка славянского типа. Крупье набирают из молодых людей, обучают их четыре месяца на курсах, но года через два увольняют. Считается, что к этому времени они настолько осваивают профессию, что могут начать воровать. Так мне рассказывали москвичи. Девушка была настолько хороша, что Сергей даже снялся с нею в нескольких кадрах за карточным столом. 

Сначала он читал текст об игральных автоматах. В соответствии с текстом он запустил в действующий автомат сторублевую бумажку. Автомат заглотил деньги и перестал работать. Пришлось вызвать мастера. Пришла другая красотка, что-то покрутила и подёргала, и автомат заработал. Но получить свои деньги назад Юрский, оказывается, не мог. «Зато Вы что-то выиграли», – радостно сообщила очаровательная мастер по автоматам. Выигрыш равнялся, по-моему, двадцати рублям (меньше доллара). 

«Какие деньги! – закричал Сережа. – Гуляем, ребята, всех угощаю!» Но мастер-красавица юмора не поняла. «Ну что Вы, – ответила она, – для вас здесь всё бесплатно». И нам предложили кофе и чай.

Затем мы ездили ещё к Музею Рериха, который расположен сбоку от Музея Пушкина, здание было построено в то же время, что и Английский клуб, о котором шла речь у Гиляровского. У дверей здания стоят статуи Рериха и Блаватской. Юрский безмолвно походил по дорожкам на фоне архитектуры, и вся группа во главе с ним отправилась в студию монтировать съёмку.

В тот день я сделала несколько фотографий Сергея – и на одной, где он стоит у стены и смотрит вдаль, он, как мне кажется, напоминает Мейерхольда.

По сравнению с 1990-ми годами, его отношение к  этому режиссеру изменилось. Тогда, в один из моих приездов в Москву, Сергей взял меня с собой на «Мосфильм» к какому-то начальнику. Юрский предлагал ему проект фильма о Всеволоде Мейерхольде, который он хотел поставить и сыграть в нем главную роль. Действие начиналось в последний день жизни Мейерхольда перед арестом. 
…Утро, в коммунальной квартире мужчина встаёт, умывается, бреется, завтракает и едет на работу — обычное утро обычного человека. Но работает он в КГБ, и у него на этот день задание: следить за режиссёром Мейерхольдом. А тот с женой едет за город. Они гуляют в роще. И гэбист с удивлением смотрит, как немолодой Мейерхольд становится на колени перед женой и целует ей руки.

Сотрудник «Мосфильма» имел слегка ошалелый вид, слушал Юрского и переводил взгляд с него на меня, совершенно не понимая, кто я такая и зачем я здесь, но проявил заинтересованность. Когда в 1999 году Сергей приехал в Нью-Йорк, чтобы принять участие в концерте, посвящённом Пушкину, я встречала его в аэропорту. По дороге спросила: «А что с твоим проектом фильма о Мейерхольде?» – «Я теперь Мейерхольда ненавижу». – «Почему?!» – «Он губит наш театр. Теперь у нас можно ставить спектакли только под Мейерхольда, иначе ты не режиссёр». 

Я видела многие спектакли, поставленные и сыгранные Юрским в «послеперестроечный» период. И хотя он не шёл в ногу, не приспосабливался к молодому зрителю, залы на всех спектаклях были полны. У меня есть такое личное наблюдение: уникальное явление искусства со сменой поколений устаревает не сразу. Хотя Сережа и сказал мне в тот приезд: «Пушкинский век кончился». В правоте его слов я убеждаюсь с каждым годом всё больше. Но Юрский оставался прежним, и публика его любила таким.

———-

Сергей Юрский – главная театральная любовь моей жизни, он был и остаётся моим самым любимым актёром. 

Мне лестно, что в некоторых своих книгах Юрский использует мои работы. Как-то я попросила его надписать мне тот снимок, который я сделала в Москве, в гримуборной, после спектакля «Стулья»: артист уже курит и улыбается, хотя еще не переоделся, грим не снял и не полностью отрешился от роли. Сергей написал на фотографии: «Нина, Ниночка! Ты что-то знаешь о каждом из нас!» Я горжусь этой надписью… Фотография висит у меня в гостиной так, что, откуда бы я ни шла мимо неё, Юрский на меня смотрит.

.

***

Сережа умер в 2019 году. А я до сих пор этого не поняла и не приняла. Ну, живу в другой стране… ну, не виделись давно… 

После смерти Юрского Татьяна Жаковская, его давняя знакомая, (и моя близкая подруга), живущая теперь в Шотландии, собрала  группу его почитателей — театроведов и филологов, живущих сейчас в разных странах: в России, Израиле, Швеции, Америке, —  чтобы создать сaйт его памяти. Я участвовала в работе этой группы (мы назвали её СЮРколлегией ) и предоставила весь свой архив фотографий Юрского  – они все вывешены на этом сайте http://sergeyyursky.memorial. 

В течение трех лет  были собраны сотни публикаций, видео и аудиозаписей, записаны интервью с друзьями и ближайшими сотрудниками Сергея Юрского. Мы много раз встречались онлайн, обсуждали его работы и повороты судьбы. За эти три года я многое узнала и глубже поняла его творчество. 

Юрский был не просто актёром, чтецом, режиссёром, он – явление русской культуры нашего смутного и разнообразного времени, уникальное явление русского театра. Он – «избранник судьбы». Творчество его – лучшая часть русской духовной жизни, которая – также и благодаря ему – существовала и сохранилась.

Но о нём не написано ни одной книги, не издано ни одного альбома фотографий. Отчасти, конечно, это результат его творческой независимости – он настолько жил и работал сам по себе, так что ни один из театров, на сцене которых шли его спектакли, не чувствует себя обязанным сохранять память о нём. 

И совсем невозможно поверить: на странице «Память» на сайте Большого Драматического театра, среди портретов артистов, игравших в театре в разные годы, вообще нет портрета Юрского. Впрочем, там нет и портрета Смоктуновского. Не было таких актёров в труппе! Потому что ушли из театра, потому что «предали» его. Какой абсурд! Уму непостижимо!

Мне очень хотелось издать альбом о Сергее Юрском. Как я понимаю, некоторые его спектакли и чтецкие вечера никто, кроме меня, не снимал. И Сергею нравились мои фотографии, и я чувствовала себя в долгу перед театральной памятью. 

Часть моего фотоархива вошла в альбом «Портрет театральной эпохи» о ленинградских драматических театрах, который я опубликовала  в 2018 году в петербургском издательстве «Балтийские сезоны».

Ко дню презентации в петербургском Доме Актёра Сергей написал отзыв и продиктовал его по телефону  Ларисе Новиковой,  председателю петербургского отделения Союза театральных деятелей. В нём интересны высказывания Юрского о драматическом искусстве сегодня. Вся пунктуация и орфография его: 

К сожалению, я не сумела ответить ему при жизни на это письмо-прощание. Я не хотела верить, что он уходит, и не хотела  прощаться. 

Глава 13 Сергей Юрский в Ленинграде