«Железный класс» А. Николаи – Либеро Бокка. Постановка Н. Чиндяйкина. Антреприза Леонида Робермана «Арт–партнер — XXI».
Премьера состоялась 14 мая 1999 года. Спектакль игрался до 2002 года.
На этой странице:
- Фотографии из спектакля.
- Программка и аннотация к спектаклю
- Информация о премьере
- Николай Чиндяйкин. РАЗМЫШЛЕНИЯ РЕЖИССЕРА О ПЬЕСЕ «ЖЕЛЕЗНЫЙ КЛАСС»
- Оксана Головко. «Железное трио» – «Московские новости», май 1999
- Наталья Каминская. «Старомодная комедия». – «Культура» №20, 1999
- Григорий Заславский. «Непрочный материал». – «Независимая газета» 1999
- Мария Седых. «Что тот ветеран, что этот. Дель арте по-русски» – название газеты утеряно, №47, декабрь 1999
- Ольга Скорочкина. «Командовать парадом буду я!» –«Невское время» No 48(2171), 16 марта 2000
- Ольга Скорочкина. «Беспокойная старость». – «Петербургский театральный журнал» №20, 2000
- Роман Должанский. «Побег не удался». – «КоммерсантЪ», 28 мая 1999
- Сергей Юрский. «Железный класс». О Коле Волкове. Из книги «Кого люблю, того здесь нет!»
Аннотация к спектаклю
Пьесы современного итальянского драматурга Альдо Николаи не сходят с афиш театров мира вот уже много лет. Их любят все: и актеры и режиссеры, и критики, и, конечно же, зрители.
Любовью и состраданием, тонкой иронией и глубоким лиризмом, наконец нежностью — безграничной, трепетной нежностью к Человеку пронизаны все его произведения. Они комичны и трагичны одновременно. И если это смех, то смех сквозь слезы, а если печаль, то всегда светлая, обнадеживающая. Комедия Альдо Николаи «Железный класс», не смотря на столь суровое на первый взгляд название, — не исключение.
Бокка и Палья, а именно так зовут главных персонажей пьесы знакомятся случайно. Встреча этих неприкаянных, душевно одиноких людей становится для них событием поворотным. Вчера еще смирившиеся с печальными итогами своей жизни, — сегодня они взбунтовались, решив бежать… Бежать от постылых будней, от печальных мыслей, эгоизма окружающих, бежать от самих себя. С отвагой мальчишек разрабатывают они тайный план. Их девиз — независимость, свобода!
В дорогу они берут лишь самое необходимое. Обзаводятся даже накладными карнавальными усами, чтобы беглецов никто не опознал. Отрезая себе путь к отступлению, покупают билеты на поезд, заранее ликуя от встречи с морем, солнцем. Но счастью друзей, увы, не суждено сбыться.
В исполнении блистательных артистов Сергея Юрского, Николая Волкова и Ольги Волковой комедия «Железный класс» предстает на сцене философской притчей, заставляющей задуматься над вечными проблемами Бытия.
Николай Чиндяйкин. Размышления режиссера о пьесе «Железный класс»
Они бесконечно разные — эти смешные и трогательные, душевно чуткие и ворчливые, веселые и пронзительно печальные старики Бокка, Палья, Амбра. Даже странно, как они могли попасть в одну историю, простую житейскую историю, наполненную глубоким смыслом, как и всякая простая история.
Как постановщик я никогда не спешу сразу же ответить на вопрос: о чем эта пьеса? Собственно сам репетиционный процесс и есть поиск такого ответа.
Может быть эта пьеса об одиночестве, и не потому что речь идет о стариках (кто знает как бывает одинок ребенок), может быть о Достоинстве и о том, что человек способен его хранить несмотря ни на что… может быть о Любви – да, без всяких скидок на преклонный возраст о Любви, преданности, самопожертвовании… А может быть пьеса эта вообще не о стариках, а о нас с вами, живущими с ним в одном мире. или почему-то не живущими в мире? И о том какую надежду они нам могут подарить!
Надежду на то, что если очень захотеть — стоит только протянуть руку и прикоснуться к хорошему, доброму человеку, который ждал твоего прикосновения.
Оксана Головко. «Железное трио». «Московские новости», май 1999
Его премьера состоялась в Петербурге, а в ближайшее время «Железный класс» увидят в Москве. Спектакль поставил режиссер Николай Чиндяйкин, ученик Ежи Гротовского, работающий у Анатолия Васильева. В ролях — Ольга Волкова, Сергей Юрский и Николай Волков.
-– Наш спектакль, — рассказывает Ольга Волкова, — история трех одиноких стариков, но ее смысл гораздо шире — об одиночестве вообще, о том, как человек вдруг делается никому не нужным, ни семье, ни обществу. И как этому можно противостоять даже в 76 лет. Поэтому герои относят себя к «железному классу».
– Многие актрисы не любят играть героинь старше себя. Вы тоже?
– Во-первых, мне самой 60, так что ничего уже не страшно. Но я начала играть своих старушек с 30 лет и делаю это с наслаждением, лишь бы роль была интересной. А тема старости, стариков меня тревожит постоянно, я испытываю за них щемящее чувство страха. И помочь им я могу, сыграв судьбу, схожую с их собственной. Моя героиня уверяет: «Я по врачам не хожу, я хожу к парикмахеру». Чем не выход из положения? Встречаются такие оптимистичные старики.
– Кого играют ваши знаменитые партнеры?
– Каждая роль, как говорят в театре, «на сопротивление». Николай Волков, в жизни очень серьезный и замкнутый, играет легкого, жизнерадостного героя. Сергей Юрский, человек открытый, самодостаточный, выступает в роли сурового мизантропа. Моя роль тоже для меня необычна. Как правило, мне выпадали либо «деклассированные» дамы, либо просто не очень хорошие женщины, очень далекие от моей судьбы и жизненной позиции. От таких ролей я устала. А в пьесе Николаи — мягкая, кружевная, прозрачная роль, хотя достаточно трудная.
– В связи с моим юбилеем я давала много интервью и подсчитала, что в театре работала с 21 режиссером, среди них были и звезды мирового класса. Это хорошая школа. А сейчас я впервые в жизни сказала постановщику: «Я не знаю, как играть». И режиссер пошел таким путем, который мне и в голову не приходил. Работа Николая Чиндяйкина с такими мастерами, как Волков и Юрский, достойна искреннего уважения: невероятно деликатно, но и властно он добивался нужного ему рисунка роли.
– Как обстоят дела с денежными отчислениями иностранному автору?
– Переводчик Николай Живаго попросил Альдо Николаи дать нам возможность поиграть пока бесплатно и получил согласие. Итальянский драматург, который тоже живет скромно, написал примерно следующее: докажем, что миром движут не только деньги, но и театральное братство.
Наталья Каминская. «Старомодная комедия». «Культура» №20, 1999
Название пьесы известного итальянского драматурга Альдо Николаи явно приложимо к актерам Ольге Волковой, Николаю Волкову и Сергею Юрскому. Или к им подобным. Впрочем, их “мало, избранных”. Никто из наших больших актеров, к счастью, никому не подобен. А если и понадобилось в этих заметках выстроить их в некий ряд, то именно по принципу “железного класса”, где “класс” — нечто большее, чем уровень мастерства и популярность у публики. Пьесу об итальянских стариках играют русские актеры, и арбузовский сентимент умножается на итальянские реалии жизни. Непостижимым, однако, образом оказался мир жителя Апеннин близок миру сказочника Старого Арбата. Собственно, “железный класс” — это представители поколения фронтовиков второй мировой войны, с возрастом не утратившие живого и непосредственного взгляда на мир. Речь об особой “закваске”, о старомодной системе ценностей, где более всего ценны мужская дружба и сопротивление невзгодам. Эта “уходящая натура”, в равной степени наблюдаемая что в Италии, что в России, вызывает смешанные чувства восхищения и печали. Однако итальянские завсегдатаи скверов выгодно отличаются от наших. К примеру, у Николаи эти старики в состоянии купить себе железнодорожные билеты, чтобы уехать к морю, да и одеваются куда приличнее наших ветеранов.
Режиссер Николай Чиндяйкин, похоже, уговорился с актерами не прививать события на российскую почву, но и не педалировать итальянского происхождения. События отчетливо обретают притчевый характер. Старость здесь – временная физическая оболочка, за которой бьется противоречащая ей жизнь, – вечное двуединство, исполненное и надежды, и печали. Два старика-одногодка, живущие в унизительной зависимости от собственных детей, встречаются где-нибудь на бульваре и обретают друг в друге душевную опору, даже решаются на побег, сулящий им перемену участи.
Стариков Бокку и Палью играют соответственно Сергей Юрский и Николай Волков. Женщину (ну как без женщины?), тоже пожилую и одинокую, играет Ольга Волкова. Трио блистательных артистов заведомо сообщает названию пьесы второй, сугубо театральный смысл. Тень мхатовского “Соло для часов с боем” незримо витает над спектаклем, хотя, конечно, в сугубо личностном, актерском аспекте — не в постановочном. Мужской дуэт подобран идеально. Палья-Волков – мягкий интеллигент, Бокка-Юрский – фрондер и забияка. Палья кажется рыхлым и податливым, Бокка – крепким и бодрым.
Однако в момент долгожданного побега именно Бокка умирает, а Палья должен, видимо, радоваться уже тому обстоятельству, что остался в живых. Грустная история. Однако оставляет после себя ясное оптимистическое ощущение. И не оттого только, что комедия, что в поведении героев много откровенно смешного, в особенности у Юрского, чье умение разбавить трагедию дозами сокрушительного комизма общеизвестно. А, скорее, оттого, что перед нами победно старомодный актерский театр, главное свойство которого — объемная многокрасочная жизнь на сцене, полнокровное человеческое общение.
Юрский при этом играет южанина, а Волков – северянина. Палья не обладает взрывным темпераментом, не озабочен желанием во что бы то ни стало скрыть свои недуги и неурядицы. Бокка зато – персона с чудовищным гонором, с гипертрофированным желанием казаться благополучным (типично южное свойство). Оттого миг, когда мужская дружба достигла уже той стадии, где нет нужды держать фасон и можно признаться в истинном положении вещей, звучит у Бокки истерикой. Перед нами, как и предполагалось, гордый беззащитный ребенок. Дав публике вдоволь насмеяться, Юрский выжимает из нее и слезу.
Коль скоро к двум мужским одиночествам прибавляется и женское, возникает и треугольник. Смешной платонический треугольник, забавно проявляющий скорее мужские характеры, чем женский. Бокке болтливая дама, ее бесконечные кошки и шляпки явно мешают, Палья к ним снисходителен. Но, кажется, драматург отвел своей героине роль куда более существенную, чем она получилась в спектакле. В этой истории встретились все-таки три одиночества, а не два.
Автоматически следующие за словом “антреприза” упреки в дешевизне репертуара и беззастенчивой эксплуатации звездных имен на этот раз придется отложить. Пьеса хороша — именно оттого, что традиционна и человечна. Участие в ней замечательного эфросовского актера Николая Волкова, увы, много лет не выходившего на сцену, его тонкая интеллигентная игра плюс агентству “Арт-партнер XXI” за вкус к поиску. Сергей Юрский демонстрирует отточенную форму и глубочайшее проникновение в суть характера. Если подобные результаты — следствие эксплуатации “звездного” труда, комментарии излишни.
Григорий Заславский. «Непрочный материал». «Независимая газета», 1999
Пьеса итальянского драматурга Альдо Николаи «Железный класс» хороша тем, что дает работу актерам старшего поколения. Комедия, которая обрывается на трагической ноте, позволяет располагать ею, когда сразу три хороших артиста претендуют на бенефис. Как раз такие, как Ольга Волкова, Сергей Юрский и Николай Волков. Именно они заняты в премьере театрального агентства «Арт-партнер ХХI» (режиссер Николай Чиндяйкин – ученик Анатолия Васильева, уже имеющий опыт работы в частных антрепризах).
Чужая пьеса почти в каждом слове понятна русской публике. Она рассказывает о том, что так или иначе настигает людей, независимо от места жительства и времени действия (в данном случае – Италия, наши дни), – о старости. И о смерти. В этом смысле она очень похожа на уже известные нам театральные истории – легендарные «Соло для часов с боем» и более позднюю, но не менее легендарную «Дальше – тишина». Всякий видавший, конечно же, прежде всего назовет имена актеров и, может быть, так и не вспомнит авторов этих пьес. Но то обстоятельство, что в общем-то особо не примечательные театральные истории превратились в истории, отнюдь не мешало и нынешней затее стать выдающимся событием. Может быть, наоборот, даже подстегивало, утверждая в верности избранной темы, в выборе артистов, не знаю — чего еще… Но что касается артистов – тут сомневаться не приходилось. И Юрский, и Волков, и Волкова – из тех, о ком без страха и упрека можно сказать, воспользовавшись определением, которое Марина Цветаева прилагала к поэтам: артисты с историей. За каждым – шлейф богатой событиями биографии, где биография – не перечень событий, а судьба. Даже их неудачи находят поклонников, готовых видеть только победы своих любимцев: что поделать, – легенда своим крылом бросает тень далеко-далеко вперед.
В старости – в рассказе о ней, – прямо сказать, ничего нового открыть нельзя, и в анамнезе обыкновенно присутствуют одни и те же обстоятельства места, времени и образа действия. Ничего нового нет в этом смысле и в пьесе «Железный класс». Кроме названия, данного по когдатошнему поименованию поколения, встретившегося с войной. Взгляд, вздох. Эх, какой оказался непрочный материал!.. Полвека спустя это воспоминание позволяет двум старикам сразу же перейти к общению «накоротке». Все остальное — из известных слагаемых: непонимание в семье, ставшие чужими дети, готовые отправить своих отцов в приют для престарелых. При таком раскладе одинокое житье-бытье единственной женщины, Амбры (Ольга Волкова), в этой истории предпочтительнее многочисленных родственников, сыновей, их жен, внуков, как у Бокки и Пальи, которых играют, соответственно, Сергей Юрский и Николай Волков.
Свое знакомство старики начинают с «переклички»: почки? печень? предстательная железа? Оказывается, что у Бокки-Юрского катаракта: «Так ты слепой?!» — торжествует Палья-Волков, который только что должен был совершенно поникнуть из-за этой самой вырезанной железы. «Зато у меня свои зубы, свои волосы, – не успокаивается Бокка. – Я сплю с женщинами!» – совершенно завирается он. Разговоры о болезнях понятны всем, кому за тридцать, и проходят «на ура».
«Нас ведь было много», – с некоторым удивлением говорит Волков об одногодках, в этот момент, кажется, вглядываясь в зал за поддержкой, – может быть, еще там кто-то остался? «Народу было полным-полно», — вспоминает он время, когда уходил в армию. Белый длинный шарф — веревкой – уныло обвивает его шею, бордовый, стильный – на шее у Юрского-Бокки.
Старики трогательно ссорятся и трогательно же заботятся друг о друге. Бокка покупает своему приятелю-сладкоежке эклер и ни за что не хочет поделиться этой своей покупкой с Амброй, готовой полюбить и заботиться о них обоих. А когда Палья наконец принимается есть, Бокка-Юрский усаживается в двух шагах, напротив и напряженно следит, как тот открывает рот, откусывает, принимается жевать, пристально ждет от друга выражения удовольствия…
Бокка умирает, так и не успев устроить побег… Да, они задумывают побег – от жизни, от черствой родни, от старости в конечном счете… Бокка даже покупает билеты на поезд и они уже предвкушают, как их будут искать, и как потом надо будет подумать о переводе пенсии.
Такая сентиментальная история должна, по идее, вызывать слезы. Но слез нет. Хотя, наверное, кто-то и плачет, уже приготовив себя к глубоким переживаниям. И влюбленный в то, что скажет Юрский или Волков, или Волкова еще до того, как они успевают открыть рот.
Беда! В спектакле Николая Чиндяйкина почти не остается места для простых человеческих чувств. Актеры – особенно мужчины – так заполняют все пространство и время своим мастерством, отшлифованным годами (да что там – десятилетиями!), что сочувствовать им не получается. С самого выхода на сцену Юрский и Волков берут такую высоту, играют «на все сто», обрушивая на зал какие-то нечеловеческие тонны приспособлений и приемов — мягкости, жесткости, метод Михаила Чехова и Бог знает что еще… А полный зал, замерев, – в жару, в духоту – напряженно вслушивается, вглядывается, пытаясь добраться до сути, понять изображаемую ими боль. (Хорошо еще, когда это всего лишь «внешняя» метафора, как у Волковой, у которой и на шее и на запястьях – колокольчики, и каждое слово этой восторженной воспитательницы детского сада на пенсии сопровождается витиеватым поворотом головы или взмахом руки – жестом! – и звенят, звенят бубенцы…)
Волков поначалу кажется мягче, за этой мягкостью не сразу открывается формальное существование, совершенно очевидное в финале, когда необходим настоящий драматизм, а его-то и нет. Все остальное – глуховатый голос – точно нездешний, откуда-то издалека, «неявная» дикция, некоторая общая усталость и вялость – хорошо знакомо поклонникам таланта и описано критиками.
Игра Юрского есть чистая форма, оправа. Есть даже надрыв в этой форме, как бы чрезвычайность, крайность, доведенность ее до какой-то конечности, обостренность формального рисунка при отсутствии жизни. Он точно показывает нам, как это можно сыграть. Старость, пытающуюся не замечать своих первых, вторых и третьих (последних) звонков. Старость, с которой совершенно не хочется ни считаться, ни тем более мириться. Старость… Ну, и т.д. В этой демонстрации Сергей Юрский добивается совершенства. Но драматизма в показе нет и не может быть – другие законы и природа игры.
Чуть попроще он начинает второе действие. Но рядом с ним в этот момент Ольга Волкова. Определение трагикомическая в приложении к ней наполняется смыслом в обеих половинках сложного слова, так что ни одна из его составляющих не перевешивает, но, как сообщающиеся сосуды, смысл «прибавляет» то в одной, то в другой его части. Пульсирует, живет. Ей нравится, что одним своим видом, какой-то нелепостью, Амбра может развеселить, она восторженна, как бывают восторженны и в старости те, кому всю жизнь довелось иметь дело с детьми (а она и играет воспитательницу детского сада…). Вот такая здесь Волкова. Живая. А он, рядом с нею, – лишь на минуту, вдруг опрощает доведенный до крайности формализм своей игры.
Мария Седых. «Что тот ветеран, что этот. Дель арте по-русски» — название газеты неизвестно №47, декабрь 1999
В кипучей московской театральной жизни произошло событие на этот раз не волнительное, а волнующее. Волнительна у нас нынче регулярная сезонная раздача слонов.
Агентство Арт-партнер XXI принимало старейшего итальянского драматурга Альдо Николаи на премьере его пьесы «Железный класс». Спектакль игрался и в честь мэтра, и в его пользу, словно возвращая слову «гонорар» его первоначальный смысл: honneur — почет, знак уважения.
Так сложилось, что в этот декабрьский вечер и на сцене, и в переполненном зрительном зале многим простым вещам возвращали их исконный смысл: смеху — веселость, слезам — печаль. Герои не мудрствовали, а были мудры и потому не страшились сантимента и простодушных истин.
Да-да, они играли только про то, как много и как мало надо человеку, чтобы жилось теплее, как невыносимы одиночество и черствость близких, как краток миг бытия и как желанен до последней секунды.
Снобы, кажется, вскинули брови: вот так новость? А вам через Итернет сообщили что-нибудь поновее?
Конечно, в той виртуальной реальности не проживают заброшенные хорохорящиеся пенсионеры, ветераны войны, на лавочке в сквере ищущие собеседников и дружескую поддержку.
Но в ней не проживают и старые — не как мир, а как театр — Арлекин, Пьеро и Коломбина. Оказывается, если их вытащить из развеселой карнавальной толпы, переодеть в партикулярное платье и усадить на уличную скамейку, что и сделал режиссер Н. Чиндяйкин, то они нисколько не потеряют из своего бессмертного театрального арсенала – железный класс.
Бокку, Палью и Амбру играют артисты из нашего железного класса – Ольга Волкова, Сергей Юрский и Николай Волков.
Ах, сколько гневных филиппик брошено за последние годы в адрес антреприз, ох, сколько плакальщиков вокруг обветшавших театров-домов! На поверку — пустая риторика.
Юрский и Волков – беженцы театров с большой буквы, театров — империй. На маленьком дощатом помосте они творят так, будто из-за облачков на голубых небесах разрисованных ширм за ними наблюдают Товстоногов и Эфрос и перемигиваются: «Знай наших!»
Мучнистый, с легкой одышкой северянин Палья — Пьеро Волкова, острый в каждом жесте, в каждом движении погрузневший Арлекин — Бокка Юрский возвращают партнерству и театральный, и человеческий смысл. Передавая внутренние ритмы, считывая кардиограммы с музыкальной виртуозностью, скрывая за произносимыми словами невысказанные чувства, они приправляют итальянскую печаль соусом русской тоски. Рецепт сохранили – италорусские неореалисты.
Если бы в номинациях наших бесчисленных театральных премий значилась бы «за надежность в искусстве», то ее надо было бы вручить сразу после спектакля.
А для посвященных в тот вечер завершился еще один сентиментальный сюжет для небольшого рассказа – о памяти, верности и благодарности: сорок лет назад Юрский, дебютировавший в товстоноговском спектакле по пьесе Альдо Николаи «Синьор Марио пишет комедию», смог обнять своего крестного отца.
Да здравствует международная театральная мафия!
Ольга Скорочкина. «Командовать парадом буду я!» «Невское время» № 48(2171), 16 марта 2000 г.
Сегодня Сергею Юрскому исполняется 65 лет
18 — 19 марта на сцену Большого драматического театра выйдет Сергей Юрский, чтобы сыграть со своими партнерами Николаем Волковым и Ольгой Волковой спектакль «Железный класс» по пьесе А. Николаи. Это не просто московская гастроль, антрепризный «набег» театрально-концертного агентства «Премьера». Она приурочена к 65-летию артиста. Герой театральной оттепели в Ленинграде, легендарный Чацкий (критика в 60-е писала, что он ворвался в товстоноговский спектакль легкий, со сбивчивым дыханием, «словно только что с Московского вокзала»). Вот и сегодня он появится на Фонтанке, любимец ленинградских театралов, московский эмигрант, и вновь! — с Московского вокзала — выйдет на сцену, где сыграл в свое время роли, ставшие классикой отечественного театра…
«Юрский – это наше все», – взял на себя смелость заявить в свое время «Петербургский театральный журнал», с чьим авторитетным мнением невозможно не считаться. Магическое воздействие этого артиста не на одно поколение театральной публики 0 неоспоримо и не обсуждается. Старшее поколение театралов, называемое шестидесятниками, никогда не забудет его Чацкого, Тузенбаха, профессора Полежаева. Из темноты далеких уже семидесятых — «дотянись, рукой подать» – сияют тревожные огни его «Мольера», мы помним его блестящего комедианта – страстного, измученного, ведущего свои игры на последнем дыхании, мы помним его потрясающего чудака Фарятьева с его бесполезным и неуместным высоким даром любви, и уж конечно, ничто не сотрет в нашей памяти Остапа Бендера из фильма Михаила Швейцера, великолепного и печального комбинатора, авантюриста и почти что поэта: командовать парадом должны только такие! Вместо него командовали парадами другие, а он – он вместо Рио-де-Жанейро в свое время отбыл в Москву, заставив ленинградских поклонников вечно горевать по своим «парадам», своей игре, вдохновенным парадоксам…
Московский театральный критик Вадим Гаевский в своей книге писал: «Говорят, место Юрского в БДТ пустует. Не уверен, мог бы его занять сам Юрский сейчас, и не потому, что стал хуже играть… А потому, что многое изменилось. Изменились все мы. Изменился его родной театр, изменилось отечественное искусство. Прибавилось жесткости и ума, убавилось тонкости, такта и тепла, душевной тревоги… На нынешней сцене невозможно представить себе необразумившегося Чацкого…»
Действительно, многое образумилось (а кое-что и обезумело) и в жизни, и на сцене. Мы все изменились. Было бы странно, если бы все осталось, как и прежде. Но на этой неделе место Юрского в БДТ не будет пустовать: он займет его, чтобы вместе со своими партнерами сыграть в замечательном спектакле. Он играет в «Железном классе» старика, и невозможно не вспомнить, сколько стариков он сыграл в своей театральной юности в спектаклях Г. Товстоногова «Беспокойная старость», «Я, бабушка, Илико и Илларион»… В нынешнем спектакле Юрский играет дерзко, эксцентрично, на грани циркового трюка — не всегда и заметишь, как его эксцентрика, будто невзначай, будто нечаянно, пронзает сердце острыми и точными ударами. Юрский играет так, что понимаешь – он и сам есть тот самый «железный класс», большой актер, великий Театральный Комбинатор, которому по плечу любые, сверхвысокой сложности художественные задачи. Так, как он играет сегодня — играть не принято, потому что не умеют. За всем, что он делает на сцене: как молчит, как задирает партнеров, как с ловкостью циркового жонглера, словно шариками, играет жанрами, как провоцирует, смешит и умирает его герой – высокое искусство драматической игры.
Этот спектакль мог бы показываться по всему миру как мастер-класс: молодым актерам там есть чем восхититься и чему поучиться… Его старик Бокка – это, в сущности, и есть необразумившийся Александр Андреевич Чацкий сорок лет спустя, в переводе с итальянского. «Мильон терзаний!» — тот падал в обморок в финале товстоноговского спектакля, «вон из Москвы!» Сегодняшний герой Юрского, правда, в обморок не падает, он застывает на парковой скамейке, тихо скрючившись, умирает от инфаркта – уходит не из Москвы – из жизни. Да, в игре Юрского прибавилось жесткости и ума, прошедшие со дня дебюта сорок с лишним лет многому его научили, странно было бы, если бы этого не произошло. Но глядя на его сегодняшнюю игру, понимаешь: по части такта и тепла, душевной тонкости и душевной тревоги – с ним все в порядке. Как большой актер и личность он по-прежнему в ладах с этими категориями искусства и жизни о только пользуется он этим, в отличие от Чацкого, с умом. Никакого тебе «Горя от ума!» – его искусство сегодня – блестящий образец преодоления трагизма жизни при помощи такого старинного вещества, как театральная игра.
Герой Юрского в «Железном классе» говорит: «Нас было много… Хорошее было время…» Разумеется, на сцене театра на Фонтанке эти слова обретут особый, драматический смысл. Золотой век театра Товстоногова, блестящая когорта великих артистов, партнеров Юрского по спектаклям шестидесятых -аукнутся в этих словах: Лебедев, Копелян, Луспекаев, Борисов, Смоктуновский, Эмма Попова, Татьяна Доронина – «нас было много», и никого уж нет сегодня на этой перекличке. Хорошее было время. Безумный Чацкий, очнувшись после обморока («черт меня догадал родиться в России…»), прошел сквозь все театральные и исторические времена. Поэт. Мечтатель. Чудак. Клоун Божий. Смутьян. Игрок. Он вновь и вновь выходит на сцену — место Юрского, к счастью, не пустует! — и покуда длится его игра, многое можно понять и полюбить в изменившемся отечественном искусстве.
Ольга Скорочкина. «Беспокойная старость» . «Петербургский театральный журнал» №20, 1999.
А. Николаи. «Железный класс». Театрально-концертное агентство «Арт-партнер XXI».
Режиссер Николай Чиндяйкин, художник Лариса Ломакина
На беглый взгляд афиша «Железного класса» чудес не предвещала. Театрально-концертное агентство «Премьера» — ясно, что не театр, а прокатная контора в духе новейшего театрального времени, — взялась прокатить с ветерком пьесу Альдо Николаи, с его репутацией отменно бульварного драматурга. Как и положено для антрепризы — трогательная, хорошо сделанная пьеса (мелодрама плюс репризный юмор — чего же боле?), звездные имена: Сергей Юрский, Николай Волков, Ольга Волкова. Что с того, что звезды эти зажглись совсем в другую театральную эпоху? Их свет не угас, у них все в порядке, они — «железные люди» (подобно своим героям), любимые публикой во все времена.
Между тем «Железный класс» — шкатулка с секретом. Там не единственное дно. Драгоценностей — не мерено. Есть на что посмотреть, на что откликнуться, о чем заплакать и от чего рассмеяться.
Кажется, театрально-концертное агентство не оценило спектакль. Обошлось без помпы, «мировых премьер» в духе Питера Штайна и т. п. Впрочем, рекламная «раскрученность» была бы «Железному классу» не к лицу. В том, как он поставлен и сыгран, есть спокойное достоинство мастеровых (его, кстати, можно было бы показывать в театральных школах мира как мастер-класс), к счастью, ни намека на антрепризное нуворишество.
Стоит оценить класс режиссуры. Имя Николая Чиндяйкина связано с Омским театром и «Школой драматического искусства» Анатолия Васильева. Они — порука его профессиональной чести и добросовестности. Очень корректная, сосредоточенная и тонкая работа: Чиндяйкин, кажется, определил тональность, прошел партитуру, наладил драматическое движение, выстроил связи — и ушел за кулисы. Умер в актерах. Было в ком умирать…
Изящно сделана программка спектакля (художница Лариса Ломакина) — в небе плывут белые облака и три фигурки, тоже похожие на облака, две мужских и одна женская. У женской в руках кошечка, ну чистая Пульхерия Ивановна! Одна на всех, с прививкой клоунады. Ольга Волкова, собственно, играет свою старую-старую маску: девочки-клоуна, «радуги зимой», только девочки-радуги «старосветской», постаревшей. Она в этом спектакле стоит «на подаче». Центральные игроки — Юрский и Волков, их встреча — волнующий сюжет спектакля. Событие, которое невозможно не оценить. При сегодняшнем столпотворении звезд на афишах — Господи, кто с кем только не встречается (это тема специального исследования, если не фельетона: Татьяна Васильева, меняющая партнеров как перчатки, мордатый Николай Фоменко рядом с изможденной Людмилой Гурченко, Гедиминас Таранда как стареющий балетный принц «на поддержках» у драматических артисток…), — в общем, когда на афишах расцветают атомные «звездные» смеси и антрепризные ансамбли сколачиваются по принципу «низачем и нипочему», художественный смысл встречи Юрского и Волкова особенно внятен, значим и т. д.
Эта встреча вносит в спектакль дополнительный отзвук, придает ему историческую память и объем. «Железный класс» — детище 1999 года, но не только. Спектакль еще и «блудный сын» шестидесятых: он отбрасывает тень совсем в другую театральную эпоху. Словно невидимые Каменные гости — Эфрос и Товстоногов — застыли где-то в кулисах. Их присутствие, равно как и присутствие легендарного прошлого Сергея Юрского и Николая Волкова, несомненно и волнующе, и тут нет никакой мистики. Просто когда Юрский и Волков выходят на сцену — у них за спиной выстраивается невидимый ряд, который называется старомодными словами: ансамбль, театр, школа, метод, художественное направление… Золотой век театра Товстоногова и театра Эфроса — вот что у каждого за плечами. Их герои — старики Бокка и Палья — то и дело повторяют: «Нас было много… Хорошее было время…».
В шестидесятые между Москвой и Ленинградом существовала тайная перекличка, или необъявленная дуэль, — у Товстоногова и Эфроса даже авторы на афише совпадали: Розов и Радзинский, Чехов и Горький, и даже — предфинальные, уже в восьмидесятых, «На дне»… Оба не оставили после себя школ, стройных актерских систем, но художественные направления остались, как остались и уже принадлежат истории театра образы мира и человека, воплощенные в их спектаклях. Остались актеры, в которых они воплотили свое понимание «человека играющего»: при всей разности методов и систем, этот человек в их спектаклях был мерой всех вещей. Поэтому когда их актеры сегодня выходят на сцену, за ними — не просто осколки и тени прошедшего времени, но — «миры-ы-ы»…
В статье «Прощание» памяти Эфроса Юрский написал о его актерах: «Теперь они совсем сами. Или с другими. Навсегда без него… В своих спектаклях Эфрос научил их быть особенными. Научил навсегда или только в магии своих созданий?».
Несколько лет назад Юрский сыграл с Ольгой Яковлевой в спектакле «Король умирает». Там встреча представителей двух театров была нервной, острой. Юрский, словно железный рыцарь, был закован в доспехи условно-масочного театра, Яковлева играла отдельно. От ее знаменитых нервных вибраций дрожал воздух. Сбивчивые ритмы и синкопированное дыхание, мужественно протянутая на прощание маленькая рука, казалось, были адресованы не Королю-Юрскому, а кому-то другому, невидимому…
Теперь вот он встретился в спектакле с Николаем Волковым. Полная азарта, тайного огня, невидимой борьбы, очевидной партнерской уступчивости, деликатности, драматического напряжения и парадоксальных ходов встреча. Они играют неоднородно, диссонансно — при этом их сценический дуэт оставляет впечатление гармонии. Гармонии несовместимостей.
С. Юрский (Бокка), Н. Волков (Палья).
Фото М. Гутермана
Молодые артисты театра им. Комиссаржевской (где проходили петербургские гастроли москвичей) морщились в антракте: плохая дикция. О варвары! Сценическая речь этих артистов давно описана в книгах о театре, их «неправильности» и речевые «огрехи» — музыка сфер! То, что Юрский говорит, будто грецкие орехи во рту перекатывает, было известно в дни его юности. Но фразировка! Но ритмы! Но интонирование! Сколько ума и души, эксцентрики и парадоксов, смысловых открытий стоит за такими речевыми эскападами и «неправильностями»!.. Мямлящий, проглатывающий целые слова и периоды Волков еще со времен Подколесина и Дон Жуана переговаривался с небесами, вот и сегодня в его речи столько сердечной аритмии, а за вяловатыми — впроброс! — движениями столько страсти!.. Варварам, с их правильной дикцией, и не снилось.
Если кто ждал мелодрамы, старости в жалком одеянии, слезливых старичков на скамеечке — не дождется! Старость — как тема, как время года в человеческой жизни, конечно же, сыграна. Но — как одна из тем. Среди других — жизнь и смерть, достоинство и унижение, одиночество и взаимодействие с Другим… «Пятым действием драмы /Дышит воздух осенний…» Они играют «пятое действие» по Бродскому. Пьеса для них — подстрочник, черновик.
Пианист Натан Перельман заметил: «Рояль — благодатнейший инструмент для симулянтов. К их услугам большие шумовые возможности, угодливая педаль и, к сожалению, незащищенность аудитории». Так же и с мелодрамой. Особенно если там речь идет о последнем времени года.
Юрский и Волков ни разу не нажали на «угодливую педаль», не спекульнули на теме, подобно нищим в переходе. Их сегодняшнее «соло для часов с боем» — скорее школа клоунов. Академия смеха.
Белый и рыжий клоуны. Юрский, разумеется, рыжий, яростный, ртутный, как сейчас принято выражаться — интерактивный. Он рвется на авансцену, задирает коллегу, яростно наступает. Не всегда и заметишь, как его эксцентрика, будто невзначай, будто нечаянно, пронзает сердце точными и острыми ударами… Волков — белый клоун… Тихий философ — он все время как бы удаляется в глубину сцены. Готов раствориться, исчезнуть в темноте, растаять, как дым в осеннем воздухе…
На этом спектакле вспоминаешь, сколько стариков сыграл Юрский в молодости: профессора Полежаева, Илико, хитро смотрящего на мир единственным глазом и видящего все… Сегодня он играет с дерзкой эксцентриадой, на грани циркового трюка: так ведет своего персонажа к инфаркту, и это не выглядит некорректно.
Они играют с безупречной простотой и легкостью — но не скользят по поверхности. Банальности пьесы заостряют или просто обходят. Эстрадную репризность юмора оставляют для других. Сами же — играют жанрами, как цирковыми шариками, добывая юмор чистейшей породы.
Невозможно забыть, как они жалуются друг другу: «У меня сноха отнимает карамель!» — «Какое хорошее было время!.. Атомная бомба…» Как угрожают друг другу: «Давай прекратим наше знакомство!» (так мой любимый учитель перед самой смертью пугал свою жену: «Что вы будете делать, если я от вас уйду?»). И все — с непереносимо детским отчаянием и нешуточной страстью.
Они играют в высшей степени смешно, но без побрякушек так называемого комизма. Душещипательную интонацию пьесы они переводят в мужественный мажор: зачем бы еще собираться вместе большим артистам?..
Король умирает? Да здравствует король!
Ты хочешь найти свою деревню? Чтобы никто тебя не нашел? Чтобы нас считали погибшими? Бежим, брат! Туда, где песок желтый и море голубое! Где староста качал тебя ребенком на ноге! Он вспомнит! Он обязательно вспомнит! Кто-то должен про нас помнить!
В сущности, они играют страшно простой и мучительно трудный сюжет: как каждый обретает себя в бесстрашной и беспомощной открытости другому, в сердечном взаимодействии с другим. Как писал мой учитель: «Только в со-бытии с „Ты“, в душевно-духовном взаимодействии с другим „Я“, ты можешь обрести подлинную человечность»*.
Роман Должанский. «Побег не удался». «Коммерсантъ» №90, 28 мая 1999
Спектакль «Железный класс», поставленный театральным агентством «Арт-партнер ХХI», соблазнял публику участием Сергея Юрского, Николая Волкова и Ольги Волковой.
Чтобы предсказать одному из главных героев смерть в финале спектакля, не нужно быть пророком. Чаще всего умирает тот, кто поначалу вроде бы держался бодрячком. Таков закон жанра, условно называемого «мелодрама о стариках». Пьеса «Железный класс» написана известным итальянским драматургом Альдо Никколаи, но жанровый рецепт такого рода сочинений принадлежит не итальянской, а общемировой театральной кухне — как меню международных авиалиний.
Знакомятся ли персонажи прямо на глазах у зрителей или до поднятия занавеса успели прожить вместе полвека — не суть важно. Важно, что теперь все кончено, что сыновья-дочери оказались слабохарактерными эгоист(к)ами, а невестки-зятья — жестокосердными подлецами. Надоевших стариков вот-вот сбагрят поодиночке в дом престарелых (вариант: уже сбагрили, и действие разворачивается прямо в богадельне), наплевав на их последние привязанности и не разглядев в них нерастраченные запасы мудрости и доброты. Диалоги обычно пишутся просто, по возможности с большим количеством шуток, которые должны и развлекать публику, и, разумеется, обострять сострадание.
Единственное серьезное решение, которое предстоит принять драматургу, заключается в выборе типа привязанности. Это может быть либо последняя любовь, либо последняя дружба. Во втором случае пара главных героев оказывается однополой, обыкновенно мужской. Именно таков вариант Никколаи: героиня Ольги Волковой, эксцентричная и молодящаяся Амбра, играет вспомогательную роль, расцвечивая спектакль не столько нюансами взаимоотношений, сколько яркими костюмами.
Разрабатывать нюансы предстоит бывшему наборщику Бокке (Юрский) и бывшему счетоводу Палье (Волков). Случайно познакомившись на прогулке, два совсем разных 76-летних человека сближаются, заботятся друг о друге и даже замышляют совместный побег в город детства, к морю,— чему, как несложно предположить, не суждено сбыться. Когда билеты на поезд уже куплены, а вещи собраны, Бокка неожиданно умирает.
Пьеса Никколаи приготовлена в полном соответствии с предписаниями «поваренной книги», но образцом кулинарного искусства послужить не может. Это не страшно. Такие мелодрамы редко бывают серьезными драматургическими удачами (сразу приходящие на ум исключения — «Старомодная комедия» и «Сказки старого Арбата» Алексея Арбузова). Расчет при их перенесении на сцену заключается в обаянии и мощи крупных актеров. Никакими иными постановочными ухищрениями слез у зрителя не выжмешь, а успех таких постановок ничем, кроме как количеством мокрых платков, не оценить. Американская пьеса «Уступи место завтрашнему дню» тоже была слабоватой. Но над поставленным по ней спектаклем «Дальше — тишина» искренне плакать будут ровно столько, сколько его будут показывать по телевизору. Потому что там играют — вернее сказать, несут по сцене свою игру — Раневская и Плятт.
Спектакль «Железный класс» удивительно нетрогателен, что в данном случае равносильно провалу. При том что режиссер Николай Чиндяйкин проявил деликатность и скромно самоустранился от решения каких-либо задач, максимально расчистив для актеров-звезд пространство — и в прямом, и в переносном смысле. В порядке вежливости к мэтрам можно было бы предположить, что они, спасаясь от откровенной сентиментальности и пафоса, решили экономить сильные (для слабых струн зрительской души) моменты и интонации, чтобы потом ударить точечно и наверняка. Но то ли экономность по пути обратилась в скупость, то ли так и не выбрали «момента».
В такой тягостной, невыигрышной сценической партии Николай Волков, вроде бы «ничего не играющий», выглядит более достойно и органично. Я соглашусь скорее расписаться в собственной слепоте, чем черным по белому вывести фразу «Сергей Юрский плохо играет». Но что-то в актерском механизме мастера, очевидно, разлажено. Пластика и интонации поломанной, испуганной куклы, замкнутость такой театральной формы на самом себе, драматическая «глухота» этой формы не слишком уместны в «Железном классе». Никколаи все-таки не Ионеско, в «Стульях» которого Юрский отлично сыграл несколько лет назад. Примерно тогда же в одном из интервью он попенял современному кино на то, что продюсеры требуют от актера только одного качества — популярности. Как будто предчувствовал, что сам окажется в такой же ситуации.
Сергей Юрский. «Железный класс». О Коле Волкове.
Из книги «Кого люблю, того здесь нет»
ПАЛЬЯ. Помнишь? Нас называли Железным классом? Мы и впрямь были как из железа.
БОККА. А мы и сейчас.
ПАЛЬЯ. Что сейчас? (Смеется.) Из железа?
БОККА. (Зло.) Д-да! М-мы как из ж-железа!!!
Альдо Николаи. «Железный класс», I акт.
Судьба этого спектакля вполне оправдала его название. Он был крепок и несгибаем. В коммерческой круговерти антрепризы он выделялся страстностью, особым едким юмором, в котором не было ни грана развлекательной пошлинки для зрителя, пришедшего в театр «отдохнуть». Длина его не изменялась – он всегда шел 150 минут (с антрактом). Иногда местами появлялась ржавчина, но всегда находились средства растворить, удалить ее, и он опять сверкал. Сверкал блеском простого металла – без позолоты. Он выдержал переезды и перелеты на несколько сотен тысяч километров. Он выдержал сложные, порой конфликтные отношения внутри маленькой труппы. Он твердо выдержал гарантию – при выпуске он был рассчитан на 100 представлений, и он прошел 100 раз. Он был скромен, нужен людям и надежен.
Но пришла пора, и кончилась гарантия. Он сломался. Он рухнул сразу. И больше его не было.
* * *
Когда продюсер Леня Роберман предложил свое распределение ролей, оно мне сразу понравилось: Николай Волков, Ольга Волкова и я. С Олей знакомы давно. А Николай… это вообще особенный для меня человек. Мы никогда не играли вместе ни на сцене, ни в кино. Мы никогда не принадлежали к одной компании. И хотя мы были знакомы, не набралось бы и десятка мимолетных встреч. При этом я искренний и последовательный его поклонник. Я видел все его знаменитые и незнаменитые роли в спектаклях А.В.Эфроса. Скажу больше – в те далекие годы я написал и опубликовал единственную в моей жизни театральную рецензию – на спектакль «Дон Жуан», в котором Николай играл заглавную роль.
Мы встретились. Режиссер «Железного класса» Николай Чиндяйкин попросил прочесть пьесу по ролям. И все!.. Я услышал голос, интонацию, ритм, которые были идеальны для роли Пальи. Я сказал об этом вслух. Но Коля был полон сомнений и в пьесе, и в себе. Кажется, мои похвалы и мое оживление его только раздражали. А впрочем, в этот период он пытался бросить курить и потому был раздражен на все на свете.
Репетиции начались 1 марта 1999 года. Репетиций должно было быть сорок. 14 мая мы должны были показать готовый спектакль в том самом Зале на Дубровке, где три года спустя произошла чудовищная трагедия с захватом сотен заложников и гибелью людей.
В «Железном классе», в этой жестокой комедии, сошлись три совершенно различных театральных школы. Я представлял академическую ленинградскую школу, воспитавшую меня в стенах БДТ под руководством Товстоногова. Волков был, конечно, актером типично московской эфросовской школы, признанной классикой. Оля Волкова сменила немало театров и режиссеров и принадлежала к типу актеров, вечно ищущих нового, склонных к гротеску и модернизму.
Я приходил на репетицию с выученным текстом и сразу искал четкую линию мизансцен – именно от этого вспыхивало воображение. Николай текст учил медленнее, тяготел к размытости поведения, хотел спонтанности в своих реакциях и жестах. Мы были очень разными. Порой мы тянули канат просто в разные стороны. Но при этом телега нашей постановки двигалась на удивление скоро и ритмично. Дело в том, что и персонажи наши – два итальянских пенсионера Бокка и Палья, потерявшие всякое внимание и понимание в семье и в мире, случайно нашедшие друг друга на бульварной скамейке, что стало спасением для них, – эти два старика тоже конфликтно разные. Их потребность друг в друге, их нежная дружба полна непримиримых противоречий. Они одногодки. Разница в возрасте всего несколько месяцев. Им по семьдесят шесть (как нам с Колей было по 64, когда мы сыграли премьеру). Они пережили те же события, они принадлежали к одному классу, они сходным образом оказались обузой для своих детей и оба тоскуют по своим умершим женам. Но они СОВСЕМ РАЗНЫЕ, и их дружба полна взрывов, расставаний навсегда, раздражения, взаимных насмешек.
Я думаю, пьеса Альдо Николаи – хорошая пьеса. Мне кажется, это лучшая его пьеса. Я ведь играл этого автора в молодые мои годы в постановке Товстоногова. Я читал немало его пьес. «Железный класс» – лучшая. Именно с таким несовременным названием. Ведь она шла в России во многих городах. И называлась «Осенняя история», «Бульварная история». Судя по рассказам, играли ее как слезную мелодраму. Зрителей звали поплакать. Наша маленькая труппа и наш продюсер единогласно решили: мы будем играть «Железный класс», и это будет «комедия дель арте» – традиционная итальянская буффонада, опрокинутая в сегодняшний день. В современных костюмах на сцену выйдут типографский наборщик Бокка – Арлекин, счетовод Палья – Пьеро и учительница Амбра – Коломбина, все отставники!
И это будет темпераментная жесткая комедия, которая внезапно кончится тем, чем кончается жизнь, – смертью. Умрет здоровяк Бокка. На той же бульварной скамейке, где проходили все их встречи. А вечно больной Палья останется в живых и будет взывать к небу, к Богу, к зрителям: «Как же я теперь? А я-то как же?! Как же я один?!»
Мы были разъездным театром. Мы возили свою скамейку и свои полотнища задника по разным сценам разных городов. И был еще один, совсем особенный спектакль. В Москве, в битком набитом огромном зале театра «Сатирикон» в третьем ряду сидел очень старый, но оживленно реагирующий человек. Это был автор – Альдо Николаи, специально приехавший из Рима поглядеть наш спектакль. Глядя на этого старого итальянца, ровесника наших персонажей, общаясь с ним несколько дней, выпивая и произнося тосты, мы убеждались: мы ПРАВИЛЬНО играем наши роли.
Как странно: мы играли этот спектакль в пятидесяти городах, мы вместе ехали в поездах и летели в самолетах, тысячи раз за прошедшие три года мы говорили друг другу «ты» – на сцене! Но в жизни мы с Николаем так и остались «на вы». Мы были людьми разных ритмов, разного образа жизни.
И потому многое могло раздражать нас друг в друге. Я думаю, что, если бы мы вдвоем полетели в космос в одном летательном аппарате, была бы беда. Но мы летели не в космос. Мы летели на Сахалин и в Хабаровск, летели в Монреаль и в Дюссельдорф… в Махачкалу, Тель-Авив, Пермь и Одессу. Мы могли вести себя как нам заблагорассудится. И мы жили по-разному под крышей одних и тех же гостиниц, сотни раз обедая и ужиная за одним столом в ресторанах и залах приемов. Единственное, что объединяло нас, – это то, ради чего и были все дороги и все удобства и неудобства дальних путешествий, – наш «Железный класс».
Как я любил этого долговязого старика с важной и вместе нелепой походкой, эту породистую голову, накрытую старой, но элегантной шляпой. Мне любо было глядеть на широкие жесты его длинных рук, слушать этот звучный голос с легким носовым призвуком. Как мне нравился столь естественный в своей эксцентричности Луиджи Палья. Мне хотелось общаться с ним, спорить, ругаться, быть ему другом, ежедневным оппонентом и вместе с ним затевать разные забавные выходы из затруднительных и даже трагических положений. Но другом ему был не я, а Либеро Бокка с нафабренными усиками, в кожаной кепочке и красном шарфе с претензией на лихость. По вечерам я воплощался в этого персонажа, а Коля воплощался в Палью. Персонажи наши дружили и спасали друг друга. А мы нет. Мы продолжали свой долгий путь вокруг земного шара и больше помалкивали.
* * *
В скобках ли заметить или жирной чертой подчеркнуть, но есть еще одно важное воспоминание. Я знал отца Николая Николаевича Волкова, тоже Николая Николаевича Волкова–превосходного актера и душевного, тонкого интеллигента. В начале 60-х мы снимались с ним в фильме «Черная чайка». Фильм был о Кубе. Николай Николаевич играл старого рыбака – благородного и смелого, по прозвищу Черная Чайка, а я играл резидента американской разведки, выдающего себя за артиста бродячего цирка. В финале я убивал старика, но и сам погибал от пуль пограничников. Снимали мы на Черном море, где нынешняя Абхазия и в районе Сочи. Было славное лето. И Волков-старший был для меня, тогда начинающего киноактера, доказательством того, что в нашей профессии могут творить и действовать образованные, деликатные, достойные люди.
Коля Волков был похож на своего отца, и этим был мне дорог.
И еще Коля в свои шестьдесят семь непостижимым образом напоминал мне манерой речи Ростислава Яновича Плятта, с которым я тоже много играл и который был сочетанием яркого юмора, озорства и опять-таки человеческого достоинства.
* * *
Снова скажу, что я видел Колю во многих ролях. И теперь, обобщая, могу сформулировать его особенность. Играть талантливо – обязанность актера, кого бы он ни играл. У Коли Волкова ТАЛАНТЛИВЫ БЫЛИ САМИ ЕГО ГЕРОИ.
Его Дон Жуан был прежде всего талантливый человек среди людей средних. Никогда не забуду впечатление от его Платона Кречета. В постановке Эфроса устаревшая к тому времени пьеса Корнейчука сверкала юмором, неожиданностями и трогала до слез. И дело было прежде всего в главном герое – враче-хирурге Кречете в исполнении Волкова. «Человек со стороны» И. Дворецкого, и «Директор театра», дуэты Волкова и Броневого были изумительно музыкальны в прозаической современной речи. А уж классика, так естественно звучавшая в этом театре, и Волков – Подколесин в «Женитьбе» Гоголя, и абсолютно неожиданный и мощный (как и весь спектакль!) Падре Лоренцо в «Ромео и Джульетте».
* * *
Говорят, Коля великолепно сыграл Клавдия и призрака отца Гамлета в шекспировской постановке сына А.В.Эфроса – Димы Крымова. Говорят… верю… но я не видел… не успел.
Роль Пальи в «Железном классе» я отношу к высшим достижениям выдающегося артиста. Я высоко ценю наш с ним дуэт, и, признаюсь, пожалуй, это был лучший партнер в моей актерской жизни. Я мог бы сказать, что ценю наше трио в этом спектакле. Так оно и есть. Но во-первых, Оля Волкова в самых последних спектаклях отошла от нас и оставила свою роль, а во-вторых, пьеса написана автором прежде всего как мужские диалоги, и тут уж ничего не поделаешь.
Теперь я сделаю то, что делать не принято. Я опубликую отрывки из моего письма Коле и из его ответного письма. А потом объясню, почему я нарушаю общепринятые приличия.
В последний раз мы сыграли наш спектакль в сентябре 2002 года в Екатеринбурге. Больше он не шел.
Зимой ушла из жизни Наталья Анатольевна Крымова, вдова Эфроса, мать Димы, наша с Колей близкая дорогая подруга. На похоронах стояли поодаль. Поклонились друг другу, и только. Больше не видались. И прошел год. Снова был сентябрь. Я написал Коле письмо. Вот абзац из него:
«Вы не девушка, а я уже старый хрен, но признаюсь – союз Пальи и Бокки был для меня уникальной творческой радостью. Это было то, ради чего (по-моему) существует русский драматический театр. Не просто две хорошо сыгранные роли, а хорошо сыгранное единство двух ролей. Так было через все каботинство антрепризы, приездов, отъездов, гостиниц, застолий, заезженного гостеприимства. В смысле сценического контакта наша с Вами игра была шедевром. Говорю это теперь, когда мы отдалены годом от последнего спектакля. …Шедевр этот словами не оценили, умом недопоняли, но сердцем – через все города и сцены – приняли. На каждом представлении! Я горжусь тем, что этот спектакль был. Я счастлив помнить эти три года наших путешествий. Я безмерно благодарен Вам за несравненную радость сценического общения. Может быть, надо зафиксировать на пленке этот спектакль. Я уверен, что мы легко могли бы его восстановить. Но это уже другой разговор…»
В конце сентября Коля ответил мне. Тоже почтой. В письме были такие слова:
«В свою очередь должен признаться абсолютно искренне, что и я был счастлив, играя вместе с Вами этот наш спектакль, и счастлив, что в числе самого любимого мною из всего, что бывало со мной в театре, есть „Железный класс“ и наша с Вами встреча в нем.
И он, конечно, не умер, потому что за всю не такую уж продолжительную его историю все указывало на то, что он живой, даже пронзительно живой, и что не могли не чувствовать ни мы, ни публика в зрительном зале.
Увы, но что поделать! Наверное, если отнестись к печальному как-нибудь философски, то можно отчасти утешиться соображением – это ведь именно благодаря тому, что мы с Вами такие разные, стала возможной столь впечатляющая творческая победа и в рождении «Железного класса» проявились некоторые абсолютно уникальные свойства.
Неисповедимы Высшие причины, по которым нам с Вами остается только, как подобает в подобных случаях, сняв шляпы, немного помолчать, погрустить… да и разойтись с миром».
Я публикую эти отрывки потому, во-первых, что теперь вообще мы довольно редко пишем письма. Между нами с Колей это и были два единственных письма. Потому, во-вторых, что его письмо это теперь уже посмертный документ, а оно понятно в связи с моим письмом, текст которого я вытащил из своего компьютера.
И в-третьих, мне жаль, что не нашлось театрального критика, театроведа или просто любителя театра, чтобы ВСЕРЬЕЗ заметить этот спектакль и проанализировать то, что сейчас, после смерти Коли, пытаюсь сделать я, его участник, опираясь на письменное мнение другого участника.
Впрочем, господа московские критики, то, что вы проморгали это явление, не отменяет другого – «Железный класс» видели около 100 000 человек, и они его поняли. Мы тому свидетели.
* * *
О смерти Коли я узнал в Канаде, во время моих концертных гастролей в ноябре 2003 года. В Канаде, где за два года до этого мы играли «Железный класс». В Виннипеге я посвятил памяти Коли концерт и рассказал о нем зрителям. В Ванкувере я нашел русскую церковь. Она была на замке. Мы с провожатым стукнули в дом батюшки. Отец Михаил отозвался мгновенно. А когда я сказал, что покойный артист играл в недавнем сериале Часовщика, матушка воскликнула: «Вот кто умер!» Отец Михаил отомкнул храм и помолился за упокой души новопреставленного Николая. Спасибо ему, дальнему священнику.
20 января 2004
Сергей Юрский 