На этой странице — два интервью из серии сборников Павла Макарова «Персоны. Звёздное досье»
- Сергей Юрский — Москва, 1997 год
- Наталья Тенякова — Таллинн, Москва 1997–1998
Я в жизни не видел такого занятого человека, как Сергей Юрский. У него три спектакля в репетиции и столько же в голове, одна книга издается и две пишутся. Репетирует собственную постановку и роль в театре, работает над чтецкими программами. Снимается на телевидении и в кино, ведет передачи на радио. Встречается с журналистами и дает интервью. Является членом худсовета театра, заседает в многочисленных фондах. Ездит на гастроли, читает горы периодики, чтобы быть в курсе событий. Ходит на приемы, отвечает на телефонные звонки с вечера до утра. А все остальное свободное время посвящает семье: она для него – тоже самое главное.
Сергей Юрский. Моменты счастья – самые опасные в жизни
– Сергей, мы знакомы с вами давно, с моего детства. Вот с него и начнём (с вашего детства), говорят, что в нём закладывается основа всей дальнейшей жизни. Согласны?
– Я тоже читал об этом, а прочитанному обычно верю. Но на себе проверить очень трудно. Детство я помню выборочно. Иногда мне кажется, что просто сочиняю. Я родом из цирка, моя родина – Цветной бульвар, дом тринадцать. Мой отец был руководителем Московского цирка. Школу я закончил с золотой медалью, мне очень нравилось хорошо учиться, чтобы ко мне не приставали и я мог заниматься другими делами.
– Родители проверяли уроки?
– Нет, никогда.
– А поведение ваше было примерным или…?
– За редким исключением, я был очень скучным ребенком и вырос в очень скучного взрослого человека.
– С юмором у вас всегда было отлично. Может вы хотели бы что-то перенести из вашей семьи детства, в свою нынешнюю?
– Мой отец, Юрий Сергеевич, слыл в семье демократом. Мама, Евгения Михайловна, была менее демократична, потому что вела все хозяйство и за все отвечала. Отец относился ко мне как к равному и сделал меня своим другом, хотя я был тогда еще совсем молодым. Он умер очень давно. Но я хотел, чтобы моя дочь Даша тоже стала моей подругой. С трех лет, когда я начал водить ее в детский сад, и до сих пор мы разговариваем на равных.
– Помните свои первые сценические опыты? С чего всё начиналось?
– Сначала я любил только цирк, потом полюбил и театр. Тогда и начались мои самодеятельные опыты. Это было в восьмом и девятом классах. В университете я учился на юридическом факультете и играл уже первые роли.
– О некоторых семьях можно сказать, что в них царит любовь. А у вас?
– Это слово лучше употреблять пореже. Оно стирается. И это очень опасно.
– Ваша жена, актриса Наталья Тенякова – открытый человек? Она свободно говорит о семье, о любви и чувствах?
– Я не знаю, какая она без меня. Могу сказать, что никогда не лжет. Но вряд ли она захочет и сможет делиться с посторонними тайнами своей внутренней жизни.
– В беседе со мной она говорила, что годы почти не изменили ее и внутри она осталась прежней. Вы можете это прокомментировать? Вы же ее давно знаете.
– Двадцать девять лет знаю. Но впервые слышу такое ее высказывание о себе. Значит, она все-таки приоткрывает завесу.
– Какие ее качества вы бы отметили?
– Необыкновенную одаренность. Она легко справляется с тем, чего другие достигают колоссальным трудом. Ее одаренность настолько велика, что она ее уже и не ценит, ей просто не интересно. А второе качество, которое я бы отметил… Когда в молодости мы сочетались браком, меня мучила одна мысль: пройдут годы, она переменится и как тогда сложится наша жизнь? Приму ли я эти перемены? Не надоест ли мне она? А потом понял, что она – не надоест. При всех переменах она сохраняет свое содержание. «Дочитать» ее до конца не сможет никто, даже она сама.
– Вы помните ваше знакомство?
– Конечно. Мы встретились на телевидении. Видите, наше знакомство произошло не на вечеринке или в трамвае, как у нормальных людей, а в кадре, в телевизионном спектакле, который назывался «Большая кошачья сказка» Карела Чапека в постановке Карасика.
– Как сказываются ваши семейные узы на совместной работе?
– Мы с Наташей играем давно и много: в кино, на телевидении, в театре. Иногда я был режиссером и одновременно ее партнером. Первое и главное – это разорвать отношения, забыть, что мы живем вместе, что мы муж и жена. Этого не должно существовать. Мне неловко говорить комплименты, но я все же скажу. Не знаю, потому ли, что мы муж и жена, мы быстро понимаем друг друга на репетициях, или потому, что мы быстро понимаем друг друга на репетициях, мы стали мужем и женой. Факт тот, что мы всегда быстро понимаем друг друга.
– Знаю, что у вас дома живут коты и кошки. Они помогают вам расслабиться, уйти от проблем?
– Больше, чем все остальное. Почтовые марки я перестал собирать лет сорок пять назад. А коты были тогда, есть и теперь.
– Вы – человек пишущий. Приносит ли вам это творчество очищение?
– Сейчас я пишу мало, потому что очень занят в театре. Когда-то я написал повесть «Чернов». Она вся об одном – о чувстве страха. Она помогла мне вылечиться от непрерывной тревоги и страха, которые сопровождали меня. И хотя сразу опубликовать ее я не смог – это случилось лишь через десять лет, – эта пачка страниц, написанных моей рукой про страх, облегчила мне мои собственные неприятности. Все они ушли в «Чернова».
– Вы сказали, что вам неловко говорить комплименты? А вы вообще умеете их делать? Андрей Смирнов, который играл в вашем фильме роль Чернова, говорил мне, что считает эту свою работу одной из лучших. Он много рассказывал об ощущениях, которые испытывал во время съемок, и о вас как о близком и всегда интересном ему человеке.
– Говорить комплименты я умею. Но вы опять удивили меня. Никогда не думал, что Андрей так отнесся к той работе. Он никогда не радовал меня такими признаниями, а вот вы мне сейчас их передаете. Но самое интересное, что мое отношение к Андрею и к работе с ним такое же, как у него.
– Как вы думаете, жизнь развивается по спирали или по прямой? Что-то в ней повторяется?
– Повторяется, повторяется. Но коли вы повели нашу беседу в таком «психологическом» ключе, то скажу, что последние годы я иду по неизведанному пути. Раньше у меня действительно были замкнутые циклы-кольца, которые повторялись. А сейчас… Думаю, это связано это с тем, что переменился сам мир. У меня не проходит чувство новизны. А если говорить о повторяемости, то тут потрясает сходство наших проблем с теми, которые существовали в давние времена, скажем, в древнеримские. Читаешь книги, написанные людьми две тысячи лет назад, и поражаешься: перед ними стояли те же самые социальные, общественные и личные проблемы. До чудовищности похожие.
– Герой Пушкина сказал: гений и злодейство несовместимы. Многие считают его правым. А вы?
– Так ведь он вопросительный знак ставил в конце! Потому что был человеком гениальным и понимал, что такого рода утверждения несерьезны. Это извечный вопрос.
– Сергей, мы с вами знакомы давно и время от времени встречаемся. И почти каждый раз в наших разговорах касаемся темы угасания человека. Вас так сильно волнует этот вопрос?
– Он беспокоит меня с юных лет. Я часто задумываюсь о том периоде, когда человек еще чувствует, что он горит, но знает, что угасание близко. Это состояние связано не столько с возрастом, сколько с внутренним ощущением. Вообще жизнь человека – как коррида. Он существует на грани смертельно опасных слов, которые вот-вот могут быть сказаны.
– Вы, видимо, очень боитесь смерти?
– Больше всего. Некоторые говорят: «Я смерти не боюсь». Это либо бравада, либо признак того, что человек ни о чем не задумывается. Смерть. Смерть насилием. Смерть внезапная. Смерть от тяжелой болезни. Все то, о чем говорится в просительной ектеньи в церкви, – святое и великое. Об этом просят каждый день. Просят потому, что боятся, просят, чтобы избавить себя от страха. Так что чувство это, по-моему, всеобщее, людское.
– А вера в вас есть?
– Вера со мной. Когда наступает страх, ты садишься утром за руль и боишься, что врежешься куда-то. А если не ты – то в тебя. Проходит день, этого не случается. Ты удивляешься, а тревога остается. Ты боишься, что тебя обидят, что призовут к невыполнимому, что ты устанешь и будешь плох… В мыслях таких ты доходишь до абсурда: боишься шагнуть, потому что твой шаг может раздавать какие-то мелкие существа. Мне знакомо это тяжелое чувство. Оно может перейти в безумие.
– В жизни порой бывают счастливые моменты. Можете ли вы их «поймать» и осознать: да, сейчас я счастлив!
– Думаю, что актеры, и я в том числе, больше других обладают способностью видеть себя со стороны. Они просто привыкают к этому. И моменты счастья, конечно же, фиксируются. Но надо сказать, что это и самые опасные моменты в жизни. Потому что дальше будет спуск. И надо успеть приготовиться к нему. Успеть осмыслить пройденное и постараться предугадать будущее.
– Все хорошее и все плохое заключено в нас самих. Чтобы добраться до первопричины какой-то проблемы, нужно заглянуть в самого себя. Вам это удается?
– Всегда начинаю с самого себя.
– И никогда в своих неудачах не обвиняете других?
– Обвиняю и в то же время понимаю, что это бессмысленно, безрезультатно. Ну, допустим, потрачу я массу усилий и докажу, что в этом виноват не я. А что дальше? Это неплодотворно.
– В вашей жизни были очень трудные периоды. Что бы вы посоветовали людям, попавшим в такую же критическую ситуацию?
– Я не раз наблюдал, когда тяжелобольной человек, попав в общество таких же людей, испытывает некоторое облегчение. Потому что он начинает замечать страдания и страхи других. Кризисы переживают все. Совсем бескризисные люди – самые опасные, у них не все в порядке. Ведь наша жизнь развивается по синусоиде, и мы проходим порой через очень тяжелые периоды. Выйти из кризиса – значит, выйти из одиночества, из круга эгоистического переживания. В этом состоянии человек летит в пропасть. Выйти из кризисного пространства можно через Бога, через искусство или с помощью каких-то социальных инструментов. Неважно, как. Когда ты думаешь о том, что окружающим тебя людям намного тяжелее, ты ощущаешь в себе силы хоть в чем-то помочь другим. И уже не просишь «Дайте мне!», а делаешь бескорыстный отцовский жест помощи.
– Герой Булгакова говорил: «никогда ничего не проси», а потом следует мысль, что «сами прийдут и дадут…» Что думаете?..
– Первая часть для меня совершенно очевидна – я никогда не просил. Но ведь это – призыв. Ему можно следовать очень долго, а потом вдруг нужда заставит, и – забыть о нем. Не будем такими гордыми: нужда заставит – и попросишь. А вот насчет того, что прийдут и сами дадут… Если заставить – прийдут и дадут. А просто так – нет. Возьмем хотя бы самого Михаила Афанасьевича Булгакова. Ему дали только через сорок лет после смерти. Как это соотносится с его утверждением? Он сразу получил признание, популярность, общественный интерес, ощущение собственной талантливости. Люди, которые общались с ним, когда он писал «Мастера и Маргариту», рассказывали мне, что в этот период он был необыкновенно наполнен и самодостаточен. А в последние годы у него только отнималось.
– Кто из философов вам ближе всего?
– Ницше. Это парадоксальный человек. Я увлекался им в отрицательном ключе. Он мне мешает жить. Я понимаю, что он играет мыслями и словами. Но его нарочитое неблагородство, его неприятие банальностей мне интересно. Поэтому я его читаю. Но когда ни одной банальности нет, когда кругом только оригинальные мысли, мне становится неприятно. Это, как в кустарнике, где нет ни одного листочка на высохших ветках. То же самое и у Фрейда, которым я одно время увлекался. Как актеру мне это мешает. Я играть не могу. Если я ночью читаю Фрейда, днем я плохо играю. Если я начинаю изучать фрейдовские механизмы памяти и забывания, то при всей своей великолепной памяти я забываю текст. У меня просто отказывают мозги, потому что вместо текста я вспоминаю то, что говорит по этому поводу Фрейд.
То же самое и с пьесой «Лу». Ее автора, австралийского писателя Дэвида Джорджа, привела ко мне Наташа Макарова. Он предложил сыграть Теняковой. Она прочла и сказала: «У вас хорошая пьеса, но я эти слова произносить не хочу и не буду. Никогда». Надо сказать, что он понял, принял и не удивился. В пьесе сыграла другая актриса. Я посмотрел этот спектакль. По-моему, актриса соответствовала всем требованиям, но для меня все это было совсем чужим. Позже Джордж прислал мне длинное-длинное письмо. Он писал о том, что горько разочарован в двух вещах: что кончилась культурная революция и маоизм в Китае и социализм в России…
– Существует некий парадокс: Россия – безусловно, страна культурная, но в тоже время не очень цивилизованная. Цивилизация все время отстает от культуры. Почему так происходит?
– Боюсь быть заподозренным в приверженности к реакционным силам, но все чаще думаю вот о чем: дело не в том, что мы отстаем от других стран, а в том, что нам просто нужна иная дорога. Я не прославляю ни наш особый путь, ни путь Запада. Про Запад я сейчас знаю немножко больше, чем раньше. Вот вам Дэвид Джордж, человек западной культуры, в ней разочаровавшийся и очаровавшийся маоистским Китаем. Другой мой знакомый Жан Поль Сартр бегал в кедах по Парижу, прославлял Мао цзе Дуна и призывал к насилию. И призвал! Так что Запад сам себя и опровергает. Наш русский Восток, напротив, самодоволен. И это косное самодовольство совершенно невыносимо. Его нельзя пережить. Но можно ли сказать, что мы такие же, как все, просто подзадержались маленько, сейчас вот стремежку поправим, шнурки завяжем и – догоним? Я теперь совершенно в это не верю.
– Жизнь в России постоянно ставит людей в экстремальные ситуации. Это нормально?
– В Африке, в Сахаре, бывает жара под шестьдесят градусов. Как там люди живут? Привыкли? Нет, не привыкли, им просто деваться некуда. Так и у нас. Некоторые думают: «И как там только живут эти русские – со всеми падающими самолетами, со всеми вечными неприятностями? Они привыкли?» Нет, не привыкли. Мы просто тут живем.
– Ваше отношение к желтой прессе?
– Беззастенчивость, неделикатность, помноженные на средства массовой информации, приводят людей к колоссальным провалам. И с этим очень трудно бороться.
– Но человек, как правило всегда с чем-то борется. Вопрос только, насколько успешно…
– Тут есть два способа. Наталья Тенякова, например, почти всегда побеждает. Но ее способ борьбы – уступать. Она так создана. Если кто-то претендует на роль, которую она мечтала сыграть, она немедленно уступит. Если на сцене собрались актеры, которые тянут одеяло на себя, она мгновенно уступит и – окажется победителем. Потому что настоящая победа – в степени наполненности, в росте души. А все остальные, в том числе материальные и военные, – пирровы победы.
– Кого вы можете назвать интеллигентом?
– Знаю, что Чехов – интеллигент, что мой отец, Юрий Сергеевич – интеллигент. Что Ермолинский Сергей Александрович и его друг Михаил Афанасьевич Булгаков – интеллигенты. Андрей Кончаловский и Андрей Смирнов – тоже интеллигенты. А собрать их качества… Наверное, общим у них будет то, что я назвал у Теняковой – умение уступить свое место. Это больше, чем терпимость. Как только я вижу человека, который живет обидой, словно человечество задолжало ему два рубля семнадцать копеек (так говорил мой отец) – я понимаю, что это уже неинтеллигентный человек.
– Что бы вам хотелось сделать еще?
– Хотелось бы поставить несколько пьес и сыграть несколько ролей. Я что-то предполагаю, фантазирую, а потом надеюсь и жду. Счастье в моей жизни бывало, радостей и горестей тоже было много. А вот чего было мало – так это понимания. Чудовищный дефицит понимания. И в нашем многомиллиардном мире он нарастает с невероятной скоростью. Поэтому моя работа в театре – попытка понимания, действительного понимания. Это мечта. Я думаю, что это чувство знакомо многим художникам. Например, писателям, которые пишут и издают книжки, а их не читают. Или читают, а понимают не так. Или тем, кто пишет, но не издается. Или тем, кто не пишет, потому что не надеется. Поэтому мне кажется, что служение театру – дело божественное, а не шутовское. В театре одни слушают, а другие говорят. И те, кто слушает, понимают тех, кто говорит.
– Ваша книга «Кто держит паузу?» получила широкую известность. Так кто и как держит ее сегодня?
– Пауза – это загадочный, невидимый, но ощутимый шар, который повисает между залом и сценой и уравновешивает активность и права тех, кто смотрит, и тех, кто играет. Инициатива за тем, кто играет. Это моменты громового смеха в зрительном зале, о которых мечтают актеры со времен древне-греческой комедии. Это моменты особой сверхтишины, которая отличается от любой нормальной тишины. Тишина зрительного зала активна, она рождает мысль. Это очень редкий момент, и современный человек его побаивается. Как зритель он предпочитает созерцание, а как актер – неврастению или истерику на сцене. А этот повисающий шарик – нечто идеальное. Я ощущал его и с той и с другой стороны рампы.
Отец однажды сказал мне: «Самое главное – научись радоваться пребыванию на сцене, проверь, может быть, ты не актер. Не актеры – это те, кто хочет как можно скорее выйти на сцену, чтоб быть со зрителями, а как только выйдут, хотят как можно скорее закончить, чтобы услышать аплодисменты. Когда ты полюбишь тянуть резину, то есть держать паузу на сцене и пребывать на ней столько, сколько Бог подсказывает, тогда ты можешь считать себя актером».
1997 год
Москва
Я знал Наташу Тенякову и Сергея Юрского еще по Ленинграду, в своём детстве, позже застал их в очень трудный для них период гонения и травли Юрского властями ленинграда, оно усиливалось день ото дня. Это было, что называется, проверкой на прочность. Наташа выдерживала ее с честью. Всегда спокойная, подтянутая – ни за что не скажешь, как ей тяжело… Но однажды я шел по коридору театра БДТ и машинально заглянул в приоткрытую дверь ее гримерки: Тенякова сидела за своим столиком и тихо рыдала. Я оцепенел от неожиданности: слишком уже не вязался образ плачущей, беззащитной женщины с тем, к которому я привык. Пока я судорожно размышлял, что мне предпринять, Наташа подняла голову, посмотрела в зеркало и стала «делать лицо», начала гримироваться. Я постучал и нерешительно вошел, все еще не зная, как найти слова поддержки и понимания, но они не потребовались. Передо мной была привычная Тенякова – ровный голос, спокойный взгляд, приветливый тон. Железная женщина.
Эта беседа, всего лишь фрагменты наших разговоров, видимо большое интервью ещё впереди. Наташа порой бывает скупа на слова, но тем они ценне и уж точно искренни.
Наталья Тенякова. Печалей у меня накопилось больше, чем радостей
– Наталья, я знаю, как вы любите животных. Ия Саввина как-то рассказывала, что однажды вы с ней гуляли по парку, и белки бегали у вас по плечам и по рукам. Животные тоже любят вас?
– Видимо, они чувствуют мою любовь к ним. Наш кот Осип был очень знаменит, знаменитее его хозяина Сергея Юрского. В одной пьесе он даже фигурирует под своим именем. Осип прожил у нас двадцать один год – невероятный долгожитель. Его знали все наши друзья, знакомые и незнакомые люди и всегда спрашивали, как он поживает. Сейчас у нас новый рыжий кот – Соус. Его мы тоже подобрали в театре.
– За что можно любить животных и не любить людей?
– В животных нет ни подлости, ни зависти. Им свойственно чувство благодарности и чувство собственного достоинства. Они даже понимают человеческую речь.
– Чего же не хватает людям, чтобы понимать друг друга?
– Люди ненасытны. Им всегда нужно что-то еще. То, чего у него нет, но есть у соседа. Человек не может себя ограничивать, не может быть счастлив тем, что имеет. Ну, есть у тебя способности – развивай их. Соизмеряй свои потребности со своими возможностями, и тогда у тебя не будет этого безумного беспокойства. Тогда ты не будешь страдать и завидовать.
– Но ведь искушения существуют всегда.
– Про искушения все в Библии написано…
– Вы человек традиций?
– Да. Я очень люблю дом, семью, покой. Мне нравится фраза: «Чтобы все были дома и все спали». Тогда мне спокойно, хорошо и уютно. Я очень люблю наши семейные ужины, праздники: Новый год и 9 мая.
– Какие поступки вы не смогли бы простить близким людям?
– Близким людям я прощаю все.
– А друзьям?
– Что-то не прощаю. Не мщу, но обиду, к сожалению, помню.
– Вы считаете себя сильной женщиной?
– Окружающие считают меня сильной. Но у меня другое мнение.
– Вы сильно изменились с тех пор, как уехали из Ленинграда?
– Может быть, только внешне. Постарела. Больше узнала, стала опытнее. Больше отстояла в очередях, больше обедов приготовила. Но по сути своей я осталась прежней. У меня такие же ощущения, только с налетом усталости.
– Актерский характер включает в себя способность добиваться своей цели. У вас это есть?
– Этого качества я лишена начисто. У меня совсем не актерский характер. Об этом меня предупреждал еще мой учитель. Он боялся, что я не сделаю достойную моих способностей карьеру. Актерский характер имеет локти.
– Вам в жизни просто везло или вы прилагали для этого какие-то усилия?
– Я знаю очень многих молодых, способных актрис, которые никогда не станут большими актерами. И все потому, что в них живет внутренняя лень. А душевная спячка в нашей профессии – это гибель.
– Наташа, а вы сумели использовать свой шанс?
– Очень много шансов я упустила. Или по лени, или просто почему-то не хотела. Часто я отходила и уступала. Я не использовала свой шанс стать многодетной матерью – мне природа давала такую возможность. И не то чтобы я об этом жалела. Моя единственная дочь дает мне достаточно счастья. Просто это ужасно, не по божески. А все потому, что в бытовом смысле наша жизнь была очень тяжелой.
– Для театрального артиста, популярность тоже приходит через кино, ведь не каждый может увидеть вас на сцене. Почему у вас не так много киноролей, наверное их могло бы быть и побольше?
– Сниматься в кино не люблю. Я, как только прихожу на съемочную площадку, так мне сразу домой хочеться. Так что я решила, не участвовать в том, что мне не очень нравится. Бывали, правда, редкие исключения. А такую картину как «Любовь и голуби» я люблю.
– Вы стараетесь быть в курсе всех событий? Много читаете, ходите в музеи, театры?
– Юрский, например, смотрит и читает все, что только можно. Читать необходимо. Ничего не видевший человек крадет сам у себя. Я знаю актеров, которые не представляют себе, где расположены другие театры. А ведь спектакли надо смотреть хотя бы потому, чтобы учиться на ошибках других.
– Но на своих ошибках вы тоже учитесь?
– Да. И это не страшно. Я пытаюсь передать свой опыт дочери. Рассказываю ей о своих ошибках. Она верит мне, но отвечает: «Это твоя жизнь. А я все равно пройду свой путь». Так что опыт чужой жизни, пусть даже очень близкого человека – не воспринимается.
– До не давнего времени, ваша дочь Даша с семьей, жила с вами. Вы сетовали на обстоятельства, но теперь все изменилось?
– Главное осталось единство семьи. Долгие годы мы не могли купить квартиру, но это было продиктовано обстоятельствами. Виной тому наше безденежье. При советской власти ее хоть как-то можно было получить. А сейчас надо покупать, – купили. Но видимся мы часто, да и работаем вместе. Даша успешно работает во МХАТе. Так, что все вроде бы нормально, но…
– Социализм ушел, и ему на смену пришел хаос…
– Социализма мне и даром не нужно. Мне нужно, чтобы мне платили за мою работу, которую я делаю неплохо. Но мне не платят ни при социализме, ни при капитализме. В этом плане у нас ничего не изменилось. Большие деньги получают совсем другие люди.
– Человек изменяется и государство меняется. Может быть, лет через десять все станет по-другому?
– Думаю, что все останется по-прежнему. У нас вечно не те лидеры, вечно не те лица – и в ЦК, и в парламенте, и в правительстве. Я не могу понять чеченскую войну. Многие вещи я не понимаю и думаю, что не одинока.
– В вашей семье две сильные личности – вы и ваш муж Сергей Юрский. Как вы уживаетесь вместе столько лет?
– У нас есть такие маленькие хитрости. Мы умеем переводить ситуации в юмористическую плоскость, и все напряжение моментально спадает. Слава Богу – он наделил этим качеством всю нашу семью. Иногда кажется, что мы вот-вот рассоримся вдрызг, но кто-то из другой комнаты скажет что-то смешное, и все сразу разряжается.
– Вы можете назвать себя счастливой?
– Я умею радоваться, иногда бываю заводной, но по натуре я скорее меланхолик. Печалей у меня накопилось больше, чем радостей. Человек вообще одинок. Поэтому хорошая, надежная семья, где тебя понимают и принимают, – это очень важно. И здесь я несказанно счастлива.
– За что вы полюбили своего мужа?
– Влюбилась я сразу, мгновенно и на веки вечные. В ту же секунду, как только увидела его. Я еще не знала, какой он. Лишь догадывалась, что он большой артист, что он кумир, что он умный. Но тем не менее я уже любила, и, значит, все было правильно. Его есть за что любить. Это один из самых интеллигентных и порядочных людей. Ни в какой ситуации он не предаст и не потеряет чувство собственного достоинства. Он надежен, как каменная стена.
– О чем вы мечтаете?
– Поскольку моя дочь стала актрисой, я мечтаю, чтобы теперь состоялась она. Чтобы допела то, что не успела я, чтобы полностью использовала все свои шансы и осталась при этом порядочным человеком. Так что все мои мечты и надежды связаны с дочерью. Поначалу я не хотела, чтобы она была актрисой. А теперь думаю, какая же я была глупая. Как прекрасно передавать свое дело в руки близкого, родного человека, который еще и похож на тебя. Это счастье. Я думаю, Даша будет умнее и удачливее меня.
– Что вам вспоминается из вашего детства?
– Дача. Детский сад в Комарове. Песчаный откос. Внизу идут поезда, а мы считаем вагоны. На каком-то празднике я читаю басню «Стрекоза и Муравей», и меня слушает много людей. А за моей спиной – огромный портрет Сталина.
– В детстве мечтали стать актрисой?
– Как все девчонки. Только мама куда-нибудь уйдет, сразу одеваешь ее туфли на каблуках и заматываешься в тюлевые занавески. Я всегда любила передразнивать знакомых. Но стать артисткой я не мечтала. Мне это и в голову не приходило.
– И когда же пришло это желание?
– После школы. Мне посоветовала учительница. Видимо, тайное желание было у меня всегда, но я никому в нем не признавалась. Думала, что буду учительницей. И родители, особенно папа, не поощрял моих театральный пристрастий. А вот учительница увидела меня в школьном спектакле и посоветовала пойти учиться. Так что я ей очень благодарна, она мне как крестная мама.
С детства я хорошо плавала. И вот после первого курса, я поехала на реку Неман и меня стало закручивать в воронку. Мне словно кто-то план показал, как надо спасаться. Воронка ведь конусообразная, идет к низу, ко дну. Я нырнула в воронку и потом вынырнула вдалеке от нее.
– Что нужно артисту, чтобы он состоялся?
– Роль. Хорошая главная роль. Говорят, что есть маленькие актеры, но нет маленьких ролей. Это чепуха. Артист не может состояться на маленьких ролях. В профессии можно утвердиться только через крупную, большую роль, в которую будет вложена большая работа души. Еще должен быть режиссер, которому ты веришь. И чувство меры. И если к этому добавится собственный стиль, тогда можно стать личностью и на сцене, и на экране.
– А чувство такта?
– Многие этим качеством вообще не пользуются и прекрасненько живут. Это вопрос воспитания. Чувство такта свойственно только интеллигентным людям.
– Как бы вы определили этих людей?
– Они умеют слушать другого человека, понимать, входить в его обстоятельства, его образ мыслей и действий. Они умеют сосуществовать. Без этого качества наша жизнь превращается в постоянные разборки. Это хамское слово и появилось-то потому, что у нас вообще нет интеллигенции. Кругом одни разборки. Неумение понять, вникнуть и помочь. Это слово объясняет всю нашу действительность. Так в разборках и живем.
– Вы так негативно воспринимаете сегодняшнюю жизнь?
– Меня пугает, во что превратилась наша страна. Мы с нашей экзотикой уже никому не интересны и стали помойкой, куда можно сваливать все дерьмо. И это страшно. Россия очень богата талантами, но лучшие из них или уезжают сами, или их отправляют куда подальше. А мы лишаемся самого главного – людей, которые несут знания и культуру. Мы превращаемся в какой-то Непал. Только без пальм, со снегом и грязью. Может быть, наша страна заражена каким-то особым микробом?
– Вам никогда не хотелось эмигрировать?
– Такой вопрос никогда не стоял. Ленинград нас выгнал, но Москва приняла в свои объятия.
– Все-таки выгнал?
– Конечно. Юрский был запрещен везде, во всех средствах массовой информации – на радио, в прессе, на телевидении. Его выступления вырезали из снятых передач. И главное – ему так никто и не ответил на вопрос «за что?» Никто! КГБ сказал – идите в Смольный, а в Смольный его не пустили. Мы стали думать о переезде в Москву. Москва нас приняла, но тоже не сразу. Ленинград успел нагадить и тут. Я имею в виду, конечно, не сам город, а его обкомовских бонз. У нас уже была договоренность с МХАТом, но ленинградские деятели успели позвонить в министерство культуры. Демичев вызвал Ефремова и сказал, что Юрского во МХАТе быть не должно. И тогда Ростислав Плятт пригласил Сережу поставить к его юбилею пьесу. Так мы попали в театр Моссовета.
– Внешний вид человека важен для вас? Ведь по одежке встречают…
– Увы, это так. Но я этому никогда особого значения не придавала. И здесь мы с Сережей очень похожи. Заставить его что-то на себя купить – мука ужасная. Он совершенный инфант. Он умеет держаться, прекрасно носит костюмы, но все магазины – на мне!
– «Красота спасет мир»?..
– Эту фразу Достоевского ужасно затрепали. Как и высказывание Чехова «В человеке все должно быть прекрасно». Но прав ли Достоевский? Если бы она действительно спасала! Вот мы сидим и смотрим на красивейшее море. Какие, кажется, чудесные мысли и люди должны быть рядом с ним! Однако так не получается. Что может сделать красота? Избавить человечество от драк и войн? Помочь ему построить идеальное общество? Человек – ужасное создание, и против него красота бессильна.
– Если продолжить мысль про красоту духа и мысли, то у кого из артистов вы учились? Кто из них вам нравился?
– Я долго была влюблена в Янину Жеймо. Ее «Золушку» смотрела раз тридцать. Мне очень нравилась Фаина Раневская. Говорят, что в некоторых моих характерных ролях видно влияние Фаины Георгиевны. А в молодости я посмотрела один итальянский фильм, где играла артистка необыкновенной красоты – Белинда Лий. К сожалению, она погибла в двадцать четыре года. Посмотрев этот фильм, я пришла в институт и сказала своему руководителю: «Я ухожу, потому что никогда не смогу стать такой, как Белинда Лий. Это мой идеал». Он долго смеялся и все-таки уговорил меня остаться.
– Какие фильмы вы любите смотреть?
– Хорошие. В последнее время увлеклась триллерами. Они, как детективы, только страшнее, потому что никогда не знаешь, откуда идет беда.
– А что на счет музыки?
– Не могу сказать, что у нас все время играет музыка. Но недавно мы были в филармонии на концерте оркестра «Молодая Россия». Это поразительно! Музыканты очень молодые, но играют великолепно. Конечно, среди них нет ни Ростроповичей, ни Ойстрахов. Но они настолько свежи и так любят музыку, что я давно не получала такого наслаждения. Так что иногда нам дано понять, что мир еще существует и в нем есть вещи, способные привести человека в восторг.
– Вас пугает мысль о смерти?
– Это очень трудный вопрос Павел. Однажды мы были с Дашей на даче, и у меня случился тяжелейший сердечный приступ. Мне показалось, что это конец. Но я боялась не смерти, я возможности умереть на глазах у дочери. И у меня была одна задача – выгнать ее из комнаты. В тот момент я ни о чем больше не думала и только хотела, чтобы она не увидела мой исход. Тогда-то я и поняла, что смерти не боюсь.
– В судьбу верите?
– Судьба есть. Если чего-то очень хочеться, то оно обязательно сбудется. Только работать надо.
1997–1998
Таллинн, Москва
Павел Макаров
• Родился 25 декабря 1956 года в Таллинне
• Образование: Таллиннская 25-я средняя школа (1973); профтехучилище, слесарь (1976); Студия сценического искусства и режиссуры Русского драмтеатра (1978); ВГИК (1987)
• Карьера: 1978-80 — Punane RET, слесарь; 1980-84 — «Таллиннфильм», помощник оператора; 1985-88 — Госкино, редактор; с 1988 — свободный журналист
• Автор, режиссер и ведущий серии телепередач «Персона», автор более десятка книг на русском и эстонском языках, организатор и директор фестиваля «Плеяда персон»
• Член Театрального союза Эстонии, Московского союза писателей
Сергей Юрский 