1994

«Стулья» Эжена Ионеско. Свободный перевод и постановка Сергея Юрского. «Школа современной пьесы».

СЮ: «Вот два существа, которые есть каждый человек с путаницей в мозгах, с забытыми вещами, которые кажется, если вспомнишь, то всё поймёшь, с мечтами, которые не сбылись, со словами, которые должны были высказаться и не высказались, с обидами, которые наполняют человека и которые неизвестно куда выплеснуть. И ещё, что мне хотелось бы акцентировать — с чем-то твёрдым, на чём человек всё-таки стоит. В данном случае это любовь, которая их связывала, оказывается, в течение всей бесконечно длинной жизни….Для меня не абсурд привлекателен в Ионеско… Да, всё абсурд, но почему, почему рассыпалось цельное» («Антреприза»)

1995

…Потом была встреча с самим Бродским нового, 1995-го года в Женеве, в доме Симона Маркиша. Юрский приехал после концерта, на котором исполнял стихи Бродского – рядом с Пушкиным, с Хармсом, с Гоголем. Спросил, не интересно ли послушать, как звучат его стихи в сочетании с ними? Он уклонялся от прямого ответа, но на концерт, как и на все другие, не пришел. Говорил: «Я и так знаю, что ты артист хороший». – «Откуда?» – «Ну… Знаю… Я тебе лучше напишу об этом». В январе 96-го Бродский умер. А через полгода в Америке вышла книга с большим стихотворением-пьесой, посвященной Юрскому: «Театральное».

«Потом уже, гораздо позже мне прислали эту книгу — «Пейзаж с наводнением». Это стихотворение было, как ожог – хулиганский привет мне с того света. Без всяких объяснений. И еще где-то через год, постоянно возвращаясь к нему, мне захотелось на это стихотворение ответить. Потому что ни Иосиф, ни весь его круг ничего в театре не понимал. И мне захотелось так же хулигански ему ответить, — что же такое театральный мир с точки зрения человека, топчущего сцену уже пять десятков лет. И под тем же самым названием, с тем же самым словом, завершающим стихотворение, я написал ему ответ – на тот свет».

Источник

«Фома Опискин» по повести Ф.Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели — Фома Опискин. Постановка П.О. Хомского. Театр им. Моссовета. Премьера состоялась 16 марта.

Ученики чародея. Пьеса Ларса Клеберга. Представление в Доме актера имени Яблочкиной, поставленное Александром Корженковым состоялось 14 апреля 1995 года. Сергей Юрский в роли Мейерхольда.

Осень 1995 — полуторамесячные гастроли в Америке со спектаклем «Стулья»

Из интервью, взятого Николаем Сундеевым(полный текст здесь)

– Какой же видится вам она, Русская Америка?

– У меня на нее большая надежда. Попробую объяснить. От первой поездки к четвертой, нынешней, я все чаще встречаюсь с молодежью. И если поначалу мне казалось, что это люди,оторвавшиеся от России, ее культуры, то теперь ситуация видится иначе. Я вижу, что отрыва нет. Вот ведь и сегодня в зале немало было людей в возрасте, однако была и молодежь. Значит, она тянется к русской культуре. Это радует.

Говоря о Русской Америке, не могу не упомянуть о том, что несколько моих друзей стали здесь, в этой стране, выдающимися людьми. Назову широко известных Иосифа Бродского, Михаила Барышникова. Назову людей, не столь известных, но тем не менее добившихся замечательных успехов в своих областях: это работающий инженером в космическом центре в Хьюстоне Марк Зальцберг, доктор Александр Гольбин, у него своя клиника в Чикаго, он работает в очень серьезном госпитале с детьми, издал книгу на английском языке. Это живущий в Сан-Франциско фотохудожник Михаил Лемхин, чудесные у него работы; это фотохудожница Нина Аловерт в Нью-Йорке… У меня здесь, в Америке, сотни друзей и новых в том числе, таких, к примеру, как работающий инженером в Детройте Михаил Вассерман, большой знаток нашей российской культуры, собиратель ее ценностей. Перечень подобных людей мог бы быть очень велик. Но мне интересны не только те, кто здесь как-то себя прославил. хотя я за них очень рад. Я вижу, как налаживаются тут нормальные отношения человека с обществом, с природой. Все больше и больше встречаю людей, которые нашли здесь себя, построили свою жизнь в этой стране.

Мы очень многое потеряли, утратив эту общину. Но я говорил о надежде… Эта надежда не на обратный исход, что совершенно нереально, а – на поддержание с нею постоянной дружеской связи.

— Тут напрашивается вопрос “провокационного” плана: а сами вы присоединиться к этой общине не хотите?

– Нет, у меня иная судьба. Я актер, актер драматический, я связан с языком. И мой зритель, в основном, там. Хотя и здесь,конечно, тоже. Проблема отъезда передо мной не стоит. Несмотря на всю тревожность происходящего в России.

– Кстати, о России. Каковы ваши прогнозы относительно ее будущего?

– На ближайшее будущее – прогнозы мрачные (при некоторой надежде, если говорить о будущем более отдаленном). Почти год, как в стране идет война. Помимо того, что это само по себе страшно, это дает еще метастазы на все общество, что, несомненно, скажется в дальнейшем.

1996

Из Двойного интервью, взятого Ольгой Скорочкиной у Сергея Юрского и Натальи Теняковой в мае 1996 года после показа спектакля «Стулья» в Петербурге на фестивале «Балтийский дом»

…Мне всегда было очень тяжело сюда возвращаться. Потому что здесь всегда для меня оставалось слишком много долгов и обязательств. Неприятности родных и близких мне людей всегда огромным грузом наваливались на меня. Но сегодня—исключительный день. После того, как мы трижды отыграли “Стулья» в Театре Комедии… Какой был зал! Какой зритель!.. Такого потрясающего контакта со зрителями у нас не было давно.

—Я никогда не жил прошлым, хотя прошлое как категория, конечно, для меня всегда существовало. Многие критики все время оглядываются сегодня в шестидесятые и настоящее пытаются поверять теми легендами… Мне это смешно! Они как будто ослепли! Мы живем сегодня, в 1990-е годы, и надо это осознавать. И повторю: укреплять себя в профессии каждый день. Тренаж, правильное распределение нагрузок, количества спектаклей, публичности, репетиций… Кроме того, сейчас нашу профессию приходится защищать. Раньше этого не требовалось….

… Сегодня театрами, актерами, спектаклями прикидываются многие, в том числе те, кто ими не является. Столько подделок, химер, иллюзионистов!.. Сегодня важно уметь отделить искусство театра от не-театра.

…Это пространство-театральное, прекрасное пространство! Оно достаточно, чтобы поместить там “весь мир” и—я не люблю слове ‘‘смоделировать” — можетбыть, скорее, обнаружить в этом пространстве и ход жизни, и суть вещей. Я болезненно отношусь к современным поискам в попытках сломать это пространство. Поменять все местами: сцену и зал, зрителей и актеров… Это —нарушение конвенции. Я бесконечно верю в сцену-коробку—и зрителя, сидящего в зале, за чертой рампы. Такое ‘‘древнее” решение, устройство театрального пространства—бездонное, как семь нот в гамме. И оно не утратило ни надежд, ни своих перспектив.

Я думаю, что Пушкинская эпоха и культура заканчиваются—и закончатся они, видимо, как раз к 200-летию со дня его рождения.

…Возникающая в России новая шкала ценностей противоположна той культуре, которая начиналась с Пушкина. Эта культура существовала в России независимо от политической погоды на дворе. Пушкин был свой, родной, с него все начиналось—язык современный, которым мы говорим,.. Вернее, говорили. Сейчас он меняется… Меняется язык, шкала ценностей… Рыночная психология—она, конечно, несовместима с Пушкиным. Для людей, которые родятся в конце этого века, Пушкин уже будет в чем-то древний поэт, как Ломоносов, как Державин…

В издательстве альманаха «Петрополь» выходит книжка «СЮР»

Здоровье поганое. Настроение хорошее. Диалог с самим собой. — «Общая газета», 19 — 25 сентября 1996 года. — вошла в книгу «ЖЕСТ» — Вильнюс-Москва, «Полина», 1997

Болезнь поймала меня на лету — между концертами в Сургуте и спектаклем в Киеве. Движение замерло. За три месяца двести метров по палате — до туалета и обратно. Я больше не строю дальних планов. Я снова медленно вплываю в жизнь. Перемены видны. Можно отметить, что фасады зданий очистились и похорошели. Нельзя не заметить, что люди деформировались. Одни от возраста, другие от несвойственных им функций, которые они на себя взвалили. Очень изменился язык. Довольно трудно понять, что говорят и что пишут. Но самое главное: говорят и пишут довольно много, но почти совсем не слушают и не читают. Да и мне самому — замечаю — лень, лень куда-то идти, что-то смотреть. Всё через усилие. Но странно — уныния, с которым прожил столько лет, нету. Испарилось. Сам спрашиваю и сам отвечаю: -Перемены есть? — Так точно, есть! — К лучшему или к худшему? — К лучшему! — Здоровье? — Довольно поганое. — Дружеские связи? — Все растерял. — Общественная деятельность? — На нуле. — Как со зрителями? — Стало сложнее. — Романы, флирт? — Затрудняюсь ответить. — Степень свободы? — Вторая мнимая. Что хочу, то и делаю: хочу смотрю ТВ, а хочу — выключу. — Перспективы? — Весьма смутные. — Так перемены есть? — Так точно, есть! — К лучшему или к худшему? — К лучшему. — А почему же к лучшему? Чего хорошего-то? — А чёрт его знает. Но почему-то к лучшему. Ощущение какое-то неплохое. Ничего не могу с этим поделать. — Видишь, как все победители этого забега нашей жизни напялили смокинги, явились торжественно всему населению и при всей важности стали похожи на толпу официантов? — Вижу. — Ну и как? — Смешно. —Не видишь разве, как отбросило на обочину многих из тех, кого ты ценил и уважал? — Вижу. — Ну и как? — Горько. — Не помнишь, сколько близких и дорогих ушло навсегда? — Помню. — Ну и как? — … Помню. — Да ты любишь ли кого-нибудь? — Да. — Кого? — Те, кого люблю, это знают. — Какие планы? — Я их больше не строю. — А здоровье? — Здоровье поганое. — А настроение? — А настроение хорошее.

«После репетиции» И. Бергмана – Хенрик Фоглер. Режиссер-постановщик – В.В. Долгачев. MXAT им. А.П. Чехова. Премьера состоялась 27 декабря

1997

«ЖЕСТ» — Вильнюс-Москва, «Полина», 1997

«Женитьба» Н.В. Гоголя – Жевакин. Постановка Р.Е. Козака. MXAT им. А.П. Чехова. Премьера состоялась 23 апреля

22 июня 1997 года — выступление Сергея Юрского на Международной конференции, посвященной исторической встрече К.Станиславского и В.Немировича-Данченко

Мне кажется, что мы с вами присутствуем при завершении века режиссерского своеволия в театре. Прошу не принять меня за нигилиста. Я не собираюсь все зачеркивать. Были и есть прекрасные спектакли. Были и есть прекрасные режиссеры. Но общая тенденция — это мое индивидуальное мнение — общая тенденция есть своеволие хозяина, то есть режиссера. Не лидера, не руководителя, а именно хозяина. В нынешнем театре — он, режиссер, единственный художник. Актеры же — краски, которые он более, а часто менее умело выдавливает на холст сценической площадки. Актеры постепенно привыкают к такому положению и начинают даже получать удовольствие от своего иждивенчества…

….Появились режиссеры, которые совершенно не представляют, что такое профессия актера. И даже гордятся этим. Бывают спектакли, где на сцену не ступала нога режиссера. Он сидит в темноте зала с микрофоном и творит нечто из живых людей, безоговорочно ощущая свое богоподобие. “Я не умею играть, это ваше дело, — говорит он гордо, — я умею творить и не мешайте мне!”

Бедный театр! Бедные участники встречи в “Славянском базаре”! Ведь эти люди тоже ваши последователи и наследники.

Актеры порой сознают унизительность своего положения, но… que faire? Фэр — то ке? Тогда актеры стремятся вырваться в “звезды”. И вырываются. Это кстати, совсем не так трудно. Куда легче, чем сыграть хоть одну роль по-настоящему хорошо. Вырвавшись в “звезды” или, можно сказать, ворвавшись в круг звезд, актер остается все тем же тюбиком краски, на другое он и не способен, но имя играет. Этот тюбик теперь и стоит дорого и — главное — имеет право капризничать и причинять всем окружающим массу мелких неудобств. Всем, в том числе и творцу — режиссеру. Это маленькая месть бывших художников.

Кто же на самом деле творец в театре? В времена “Славянского Базара” считалось, что творец несомненно один — автор. Выразитель, носитель замысла — актер. Режиссер — есть фигура, соединяющая Творца и Творение. Не без участия МХАТа впоследствии режиссер выдвинулся на единственно первое место. Но эта руководящая роль оказалась слишком привлекательной. На нее и другие претендуют. Театральные художники, бывшие ранее мирными травоядными, вдруг стали проявлять повадки хищников. Они (никак не отрицаю их таланта и возросшего мастерства), но они научились делать декорации, которые сами по себе рассказывают и эпоху, и содержание, и смысл спектакля. Текст и актеры только добавка к декорации, а иногда и помеха этой декорации. Чтобы актеры утешились, им дают отвлекающие игрушки. Например, каждому по микрофону в петлицу. Теперь в самом большом зале можно играть, не повышая голоса. Правда, звук становится неживым, постоянно одинаковым. Правда, исчезает чудо владения залом с помощью обычных голосовых связок, только тренированных и умеющих выражать движение души актера. Но это уже неважно. Зато очевиден прогресс в театральном деле. В театре вообще нынче не о душе речь.

Источник

«Не было ни гроша, да вдруг алтын» А.Н. Островского. Постановка С.Ю. Юрского. Театр им. Моссовета. Премьера состоялась 5 сентября

Ведущий Андрей Максимов. 11 июля 1997 года. Цитата:«Интеллигенция — это те, кто способны испытывать стыд. И обязаны испытывать стыд»

1998

Йун Габриэль Боркман / Токио

В Японии я поставил пьесу Ибсена “Боркман” с выдающимся актером Судзуки Мидзухо. И труппу японцы собрали на этот раз прекрасную. В спектакле были женские роли необыкновенной сложности и мощности: две сестры, ненавидящие друг друга, уже пожилые, психологически убивающие в финале главного героя. Тема, которая легла на тогдашний японский банковский кризис. Если вы слышали, в Японии три банкира повесились по договоренности в разных номерах гостиницы, потому что не могли выдержать ситуации краха. Они чувствовали свою вину, в отличие от наших банкиров в подобной ситуации. А пьеса Ибсена — о банкире, который попал в тюрьму, будучи самым богатым человеком государства, и отсидел восемь лет. Каково его психологическое состояние после такой катастрофы? Оказалась, что эта тема для Японии существенна. Хотя дело происходит сто лет назад в Норвегии. Актеры играли великолепно, и я испытал чувство величайшей благодарности к ним за те два месяца, что мы работали над спектаклем.

В 1998 году я должен был сделать три действительно важных дела (Ибсена, «Онегина» и «Провокацию»), но неожиданно вклинилось четвертое — книга в серии «Мой ХХ век». Сперва речь шла о том, чтобы дописать последнее десятилетие к книге «Кто держит паузу». Но когда я начал писать, понял, что я изменился и стилистически это не сойдется, что последовательное изложение не получится и что надо писать новую книгу. Конечно, я могу ограничиться и написать 150 машинописных страниц и соединить со старым, но — не сойдется.

Мне предложили вариант наговаривания, но я отказался и сейчас убедился, что был прав. У меня здесь с собой книга Кончаловского -наговоренная. Умный человек с очень интересной биографией, но почему-то пресно все. Кто-то другой водит рукой. Нет, нехорошо. Значит, надо садиться и писать новую книгу. И сдать ее до 1 января.

Источник: Сергей Юрский: «Есть только вопрос сил»

1999

«Евгений Онегин»

Я согласился, сперва чуть-чуть побаиваясь, а потом уже не боясь, повторить “Онегина”, целиком. Полгода канал “ТВ-Центр” держал павильон на “Мосфильме”, купив его. К каждой серии, к каждой главе делались другие декорации, костюмы. Мы сняли восемь серий “Онегина”, которого я исполняю в одиночку, но играю с реквизитом, костюмами и декорациями в кинопавильоне.

Эта работа была очень важной для меня. Оправдал ли себя Александр Сергеевич? Абсолютно оправдал. Причем, в трагическом плане. При кажущейся легкости творчества у него есть в “Онегине” и фантастическое предсказание своей смерти с расчетом по дням и часам, и обсуждение собственной загробной жизни, вернее, ее отсутствия. При всем воздушном пушкинском стихе и при всей его простоте, при естественном христианстве Александра Сергеевича — это фантастические противоречия, которые очень возбуждают. Замечательно! Мне пришлось заново учить всего “Онегина”, так как оказалось, что роман забыт. Я уже исполнял его целиком в 1966-м году. Тогда на черно-белом еще телевидении показывали полностью восемь серий. В нынешнюю эпоху я делал все иначе. Постоянно спрашивал себя, от чьего же лица я теперь говорю. В 60-х читал вроде бы от актера, который играет Пушкина, представляет себя Пушкиным. Сейчас у меня другая внешность, другой возраст, другое ощущение. Для себя я шутливо сказал, что читаю от имени дяди, который самых честных правил. Но посмотрев две серии, я понял, что здесь есть некоторые новости. В произнесении долгих часов пушкинского текста человеком, который намного старше Пушкина, есть очень любопытные противоречия. Впрочем, на них только и интересно обращать внимание. “Онегин” состоит из чередования надежды на какой-то смысл жизни и ощущения бессмысленности существования.

«Железный класс» А. Николаи – Либеро Бокка. Постановка Н. Чиндяйкина. Антреприза Леонида Робермана «Арт–партнер — XXI». Премьера состоялась 14 мая 1999 года. Спектакль игрался до 2002 года

Судьба этого спектакля вполне оправдала его название. Он был крепок и несгибаем. В коммерческой круговерти антрепризы он выделялся страстностью, особым едким юмором, в котором не было ни грана развлекательной пошлинки для зрителя, пришедшего в театр «отдохнуть». Длина его не изменялась – он всегда шел 150 минут (с антрактом). Иногда местами появлялась ржавчина, но всегда находились средства растворить, удалить ее, и он опять сверкал. Сверкал блеском простого металла – без позолоты. Он выдержал переезды и перелеты на несколько сотен тысяч километров. Он выдержал сложные, порой конфликтные отношения внутри маленькой труппы. Он твердо выдержал гарантию – при выпуске он был рассчитан на 100 представлений, и он прошел 100 раз. Он был скромен, нужен людям и надежен.

Но пришла пора, и кончилась гарантия. Он сломался. Он рухнул сразу. И больше его не было.

Источник: Сергей Юрский. «Железный класс». О Коле Волкове

Сергей Юрский: “Мы живем в эпоху прощания с гуманизмом”. Записала Алена Злобина «Первое сентября», 1999 года

Мы присутствуем сейчас при возрождении удивительного феномена, знакомого мне по временам расцвета театрального, который связан с 60-ми и в какой-то мере с 70-ми годами. В самых разных театрах на всех спектаклях – и на тех, что начинались в неудобное время, шли в залах, неудобно расположенных в смысле транспорта, или в неудобных помещениях, когда на сцену надо пробираться через какие-то щели? – всегда везде битком. Зритель снова хочет театра, и это факт, который я наблюдаю собственными глазами.

Но в самом театре ситуация скорее тревожная. Что неудивительно, поскольку театр отражает состояние общества. Он вообще очень похож на государство: есть правительство, есть народ, интеллигенция, есть свои парии, словом, все то же, что в обществе. И мы видим, что в театре происходит кризис слова. Театр не верит слову и не хочет слова.

С драматургией обращаются как угодно. Переделывают, переставляют эпизоды, ломают логику действия. Я автор спектакля, говорит нам режиссер или, реже, художник. Шекспир для меня материал, Тургенев для меня материал. Я поступаю, как считаю нужным, и имею на это право. И, как ни странно, мне кажется, что колоссальный интерес зрителя к театру в какой-то мере подогрет этим. Но он очень быстро обернется кризисом, потому что зачастую под броской формой скрывается пустота. А иногда шевелятся опасные, микробные какие-то росточки.

Театр находится на очень серьезном повороте. Конец эпохи мною ощутим: он совпадает с концом тысячелетия, с концом пушкинского двухсотлетия. Происходит окончательное прощание с гуманизмом и перемещение в новую эстетику: это или эстетика киберов, или эстетизм, доведенный до фашизма…

Общение с публикой принимает характер почти порнографический, хотя это и прикрыто некими текстами – малопонятными, маловажными, потому что важнее то, что делают руками, ногами и особенно нижней частью тела. Самым примитивным способом достичь эффекта становится снимание штанов. Причем иногда даже и придумать нельзя, зачем это нужно – их снимают без всяких последствий! И мне кажется, одной из целей этого действия – может быть, не вполне осознанной – является неестественность. Потому что непристойное движение – самое неестественное для публичности: все, что непристойно, в принципе стыдно и должно быть скрыто… А неестественность сейчас – марка таланта. Неестественность декораций, костюмов, неестественность актерской игры, обращения с текстом, вообще неестественность как козырная карта – это одна из бед и один из вывертов эстетического толка, который, конечно, отражает этическую сторону общества, где вывернуты добро и зло.

1999 [О вере и религии]

… мне предложили побеседовать для журнала на тему «Церковь и культура». Беседовал со мной магистр богословия Александр Копировский. Разговор был в 1999 году.

А л е к с а н д р К о п и р о в с к и й: Сергей Юрьевич, прежде всего мы хотели бы вас спросить вообще о ситуации в нашей стране; о ваших оценках, вашем видении того, что сейчас с нами происходит.

С е р г е й Ю р с к и й: Вы спрашиваете, или, вернее, вы не спрашиваете, а восклицаете (так как ответ вы знаете сами) о ситуации в стране, о ситуации в духовной жизни и о перспективах.

Видимо, я не полно верующий, не сильно верующий человек, потому что несмотря на то, что уныние мне удалось преодолеть — уныние ежедневное, — перспективный взгляд мой мрачен. Мне кажется, что в нашей стране (на фоне такого же движения в мире) идет одичание, идет разъединение людей, или, я бы сказал, дехристианизация. Ваш журнал религиозный или, во всяком случае, с постоянным религиозным фоном, и поэтому я сразу жду от вас возражения, потому что, наверное, от вас я смогу черпать хоть какие-то оптимистические перспективы. Но сам я не могу вам их предложить, к сожалению. ….

А. К.: И все-таки, Сергей Юрьевич, я знаю, что вы в богослужениях участвуете…

С. Ю.: Участвую, но в той мере, в которой позволяет моя профессия, а это очень недостаточно. Хотя определенное количество десятков раз в году я в церкви бываю. Но для меня это непросто еще и потому, что существует проблема: деятельность и церковь. Деятельность и Бог — по-моему, такой проблемы нет, ибо Иисус Христос к деятельности относился как к естественной функции человека, и когда Он отбирал своих двенадцать апостолов, Он вовсе не считал, что за каждым из них должны идти еще двенадцать, а за каждым из них еще двенадцать, и так постепенно все население должно идти за ними. Нет, наоборот, Он говорил: только вы. Потом, когда пришло время «Деяний», в котором мы с вами сейчас, после Троицы, пребываем, они уже избрали себе помощников, но опять-таки ограниченное количество. Но я часто наблюдаю в церкви такой подход к христианской жизни, что, дескать, в принципе стремление к монашеству должно быть у всех: пока еще я, мол, вас прощаю, паства моя, пока, но это последние разы — еще немного, и я уже перестану вас прощать, и тогда уж извольте… Что извольте? Прекратить деятельность? Тогда что же это за земной шар будет? Что же это за Божье творение? Тут что-то не в порядке. Это не годится. Так вот, Бог и деяния — не в конфликте. А вот церковь и определенные деяния, например, моя профессия, профессия актера или профессия писателя, — в противоречии.

…..

Я издал сейчас две книжки: одну стихов, другую — прозы…. те немногие, которые по разным причинам действительно прочли книжку, все обратили внимание, что все, что мною написано до 1990 года, — в одном ключе, и непонятным образом все, что написано после 1990 года, т.е. за последние десять лет, — в другом ключе, т.е. резко отличается. Я это и сам знаю, но то, что это заметили другие люди, это важно. 1990 год — год моего крещения. В одной из этих книжек я откровенно сказал о своих долгих годах уныния. Это не значит, что я не действовал, — я играл, я, мне кажется, сделал немало серьезных работ, которыми могу гордиться и сейчас, но весь фон — все было унынием. Нет, вы не подумайте — не только веселые произведения написаны мною в 1990-е годы и вовсе не забавные спектакли я играю, но струна, настройка, камертон для меня изменились. Я полагаю, что так бывало и с другими, кто через это прошел, и это есть открытие мира и открытие нового в себе, и нового взаимоотношения с ближними людьми. … По-старому говоря, это изменение мировоззрения: оно становится иным, и ты живешь в другом измерении…. все меняется, даже независимо от того, что пессимистические раздумья могут оставаться, потому что моя голова, мой мозг работает в том же направлении и пользуется тем же материалом, и здесь я не изменяю себе, но сам я — другой!

И я счастлив, что я другой. Это самые важные годы в моей жизни — эти девяностые годы. Они пришли поздно, но они пришли.

Полностью можно прочесть здесь

«Пушкин и другие»

С программой «Пушкин и другие» я дал 37 концертов по всему свету. Последний был неделю назад в Токио, откуда мы и приехали в Екатеринбург с полуторасуточной остановкой в Москве.

—Всю Землю обогнули?

-В Токио я прилетел из Вашингтона, до того были Нью-Йорк, Лондон… Да, еще Осака! Часовых поясов — тринадцать, и они все время меняются… С этими поездками я совсем потерял ощущение времени.

Источник

Из книги «Игра в жизнь»

Я дождался. Я дошагал, доработал, дотянул, добежал. Я дожил до двадцать первого века.

ЧИСЛА

Я родился в Ленинграде 16 марта 1935 года. В ХХ веке я прожил шестьдесят пять лет — две его трети.

Мои родители — Юрский (Жихарев) Юрий Сергеевич (1902—1957) и Юрская-Романова Евгения Михайловна (1902—1971) — оба люди двадцатого века.

Но мне довелось быть знакомым, играть на сцене и, смею сказать, дружить с людьми, родившимися в ХIХ веке. Это были: Елена Маврикиевна Грановская — знаменитая комедийная актриса. Она играла в нашей постановке “Горе от ума” Графиню — бабушку.

Могучие артисты Большого Драматического: Василий Яковлевич Софронов — с ним играли в пьесе Артура Миллера “Воспоминание о двух понедельниках”. Александр Иосифович Лариков — мы играли отца и сына в “Трассе” Игнатия Дворецкого. И, наконец, Фаина Георгиевна Раневская — несомненно, одна из величайших актрис века. В поставленном мною спектакле она сыграла свою последнюю в жизни роль. Это была пьеса А. Н. Островского “Правда — хорошо, а счастье лучше”. Мы были партнерами и два года играли — она Фелицату, я Грознова — на сцене Театра Моссовета.

Постоянно играть на сцене я начал в 1950 году. На любительской и учебной сценах играл семь лет. На профессиональной с 1957 года — уже почти сорок пять.

В молодые годы играл очень много — до ста пятидесяти — ста семидесяти спектаклей в год. С 60-го года стал выступать на эстраде с отдельными номерами, а потом с сольными концертами. Их бывало до ста в год и более. Играл каждый второй день или чаще.

С 90-го года выступаю меньше — слишком большие по объему стали роли, и возраст дает себя знать. Спектаклей и концертов вместе бывает не более ста в год.

Общим счетом я за пятьдесят лет выступил на сцене примерно семь тысяч пятьсот раз. Я всегда служил в больших театрах. В БДТ, в Театре Моссовета, во МХАТе — где примерно тысяча зрителей. На гастролях залы бывали еще больше. Залы всегда (за редкими исключениями) были полны. Значит, число зрителей, перед которыми довелось выступать в пределах ХХ века,— примерно

7 500 000 (семь миллионов пятьсот тысяч).

Количество фильмов, в которых снимался,— тридцать пять.

Количество телеспектаклей и телепередач (не считая интервью) — около двухсот.

Количество городов, в которых выступал со спектаклями или концертами: в Советском Союзе — сто. За границей — сто. Количество гостиниц, в которых жил, — более четырехсот.

В молодые годы больше играл в своем театре, но гастроли и киносъемки обязывали делать до тридцати тысяч километров в год.

Последние пятнадцать лет много гастролировал и много работал за рубежом. Каждый год самолетом, поездом, автомобилем, теплоходом делал от шестидесяти тысяч километров до ста тридцати тысяч километров (1999 год).